Шестнадцатое марта
Позже, в итоге долгих размышлений, он решил, что нельзя судить обо всей Церкви по единичному, неудачному опыту общения с одним из её служителей. Понял, что причина неудачи в нём, в Санине. Не готов он идти в храм. Не принимает его Бог в число своей паствы: “Наверно, из-за гордыни - величайшего греха. Вот и тогда во время первой встречи со священником – всё только о себе старался рассказать…” Опять же: понимать-то всё понимал, а вот в церковь идти больше не хотелось.
И вот их вторая встреча здесь на дороге. Когда машина священника скрылась в рощице, из которой они только что вышли, Санин покаянно подумал: “Ну, чего я хочу от него? Уже знаю, что не в нём дело, не в его молодости, как думал раньше, а во мне. Хочешь идти в церковь – иди и не выдумывай себе причин против этого”.
А отец в это время стал живо рассказывать, какая в том овраге была после войны ужаснейшая дорога. С непролазной, никогда не просыхающей грязью и сплошными колдобинами. И всё удивлялся, как здорово сделана дорога сейчас.
За разговорами они вошли ещё в одну деревню – то самое Бошарёво, до которого хотел проводить его отец. Там они вновь повстречали ту почтальоншу и её четвероногого спутника. Она глянула на них уже более приветливо. Охотно указала отцу на дом Давыдовых, про которых он спросил у неё. А пёс и вовсе наяривал им хвостом, как хорошим знакомым. Она с собакой свернула к очередному дому, а они пошли дальше своей дорогой.
- Вон до той горки провожу! – неожиданно заявил отец на выходе из деревни и указал на невысокий холм впереди, километрах в двух, куда резво взбегала дорога.
Сразу за Бошарёвым была развилка: вправо от большака уходила полевая дорога, и в километре, наверно, в той стороне темнели дома какой-то деревеньки.
- Дорога на Сотанино и Свелебино, - пояснил отец.
- А что это за деревня? – спросил Санин, показывая на те, видневшиеся справа дома.
- Это Сотанино.
- А Свелебино где?
- Оно дальше, за тем леском, - отец указал на высокий, голый лес за Сотаниным.
Санину было приятно произносить названия этих деревень – Сотанино, Свелебино – веяло от них древностью, русским преданием и почему-то праздником. Он и после того, как прошли Хоботово, долго и с удовольствием размышлял о причине столь странного названия деревни - “Хоботово”. “Не иначе, как оно ведётся с тех самых времён, - с улыбкой на лице, размышлял Санин, - Когда бродили здесь огромные волосатые мамонты с бивнями и хоботами”.
- Когда мать умерла в 67-м, - продолжал отец, - Мы зимой в январе с Мишкой Липатовым ездили в магазин в Сотанино, закупали там продукты и водку на поминки, и как раз на подъезде к этому перекрёстку конь понёс, и на этом самом повороте сани опрокинулись в снег. И ящик с водкой полетел в сугроб. Из снега потом доставали мальцы.
- Какие мальцы?
- Да водка в таких маленьких бутылочках была, с пробками залитыми сургучом. Их ещё четвертинками называли. И стоила что-то совсем недорого.
Внезапно их накрыл снежный заряд. Только-только было тепло, светло и празднично, а вот сразу потемнело, резко ухудшилась видимость - снова зимушка напомнила о себе. Стало холодно, неуютно и Санин опять обратился к отцу:
- Всё, батя, пора прощаться. Вот и погода испортилась.
- Да что там! Сейчас пройдёт, - беззаботно ответил отец.
Туча, из которой сыпался снег, и правда была не такая уж и большая, и действительно скоро снег прекратился, а минут через пять и вовсе ничего не напоминало о ненастье: выглянуло солнышко, снег на глазах растаял и дорога, умытая, заблестела. Как тут не вспомнить Тютчева:
Зима недаром злиться
Прошла её пора…
От испарения свежей влаги, запахи весны стали ещё головокружительнее и острее. Санин жадно вдыхал свежий воздух и не мог надышаться им. Вслед за Тютчевым, само собой вспомнилось: “Воздух Родины – он особенный: не надышишься им…” – из забытой, но хорошей песни 50-х или 60-х годов.
А отец всё рассказывал:
- Вон та горушка впереди, видишь?! – показывал рукой, - Там где-то есть перекрёсток – дорога на Башово уходит. Когда-то с мамулей твоей мы шли пешком оттуда - с Башова. Вышли с поезда на станции Самолуково, и пошли себе пешочком. В конце октября 58-го это было, сразу после нашей свадьбы. Хорошо, что сушь стояла, и не заметили по молодости, как почитай 20 вёрст отмахали. Под вечер домой пришли. Мать корову как раз загоняла….
Санин внимательно слушал отца. Глазел по сторонам. Те же холмы, долины, перемежаемые небольшими озёрами, речками и ручьями, дорога.… Но тогда она, конечно, выглядела совсем иначе – что с грунтовки возьмёшь?
И вдруг ему очень захотелось перенестись из этой весны в то далёкое время, захотелось увидеть на фоне багрянца и золота здешних осенних лесов, идущих навстречу двух счастливых людей, молодых мужа и жену.
Мать работала тогда на целине - в Казахстане, в каком-то степном районном центре. Зарабатывала неплохие деньги в своей бухгалтерии, даже отцу выслала 300 рублей - на дорогу и чтобы он приоделся. Ведь они хотели там, в Казахстане, сразу же расписаться, что и произошло впоследствии.
На фотографиях той поры мать была отчаянно молодой, кудрявой и улыбчивой, тёмноглазой красавицей с задорной мушкой на щеке. А отец - статный и широкоплечий, с приятной благородной внешностью, военный моряк Северного Флота, с характерной морской выправкой и осанкой. Он демобилизовался всего лишь за месяц до их свадьбы.
Санин отчего-то заволновался, и, не понимая причины, мысленно переспрашивал себя: “Откуда оно, это волнение? Что? Что я хочу прочесть на их лицах?”
Чуть позже он всё же понял… или почти всё понял. В том далёком октябре они несли в себе десятки и сотни вариантов путей их дальнейшей совместной жизни. Десятки и сотни, а может даже и тысячи! Почему они выбрали тот, что прошли? Не очень гладкий и счастливый, на взгляд Санина. Почему? И вообще: свободны ли они были тогда в выборе, или нависала над ними свинцовой тяжестью унылая предопределённость? Вот где истинная загадка, вот что действительно интересно. И вот на этот-то вопрос и можно было ответить, как ему казалось, стоило только глянуть в их живые (не на фото!), молодые лица.
И далее по ходу движения, он подробно стал расспрашивать отца о деталях их встречи в Казахстане. Об их свадебном путешествии по деревням: сначала сюда - в Псковскую область – на родину отца. А через пару-тройку дней – в самые кануны ноябрьских праздников - они отправились в Тверскую, или как её тогда называли до переименования - Калининскую область, к родителям матери.
Что интересно: это семейное предание Санин слышал не раз, и от отца и от матери при её жизни, но лишь сегодня, в этом совместном весеннем походе с отцом по родным для их семьи местам, до него дошла вся важность и значимость этих воспоминаний. Это было поистине чудом, настоящим подарком Божиим.
- Как помню, - продолжал свой рассказ отец, - Вышли мы к вечеру с поезда в Охвате, и встретила там нас Варька, ты знаешь - младшая сестра матери. И что интересно: с бутылкой самогонки. И пошли мы до Величкова. Дороги там значительно хуже были, чем даже у нас на псковщине, но до Величкова добрели еще, куда ни шло – по сухому сосновому лесу. Весело было. По пути ведь распили ту бутылку. Зашли там к той самой тёте Симе, которую и ты хорошо знаешь, поговорили, перекусили и отдохнули. Она советовала переночевать у неё, не идти дальше, на ночь глядя. Но уж очень хотелось нам, молодёжи, в тот же день оказаться дома. И как ни уговаривала тётя Сима, снова двинулись мы в путь. А темнело уже… - отец немного помолчал, - И вот на том переходе из Величкова до своей родной деревни пришлось твоей матери поплакать вволю – уж так жалко ей было меня! Они-то в сапожках шли с Варькой, а я эдак по-городскому - в модных ботиночках, брючках. А грязища-то была непролазная!
Санин очень хорошо знал ту дорогу с самого детства. Девять километров по мрачному еловому лесу. Но он её знал больше уже улучшенной – отсыпанной песком и гравием. Лишь из самого раннего детского воспоминания он помнил её такой же, какой описывал и отец. Маленький Санин ехал тогда на чьей-то телеге – и ощущал себя как на лодке - движущейся среди глубоких луж и грязных колдобин.