Проза
Жизненный ресурс
Третий день подряд Людмила пыталась «рассчитаться с государством», так она называла погашение коммунальных и прочих платежей. Позавчера на почте, где и происходил расчёт, отключили вдруг свет перед самым её приближением к окошечку.
- На мне всегда в очереди мясо заканчивается, - попыталась пошутить она, тут же спохватившись, что сейчас за мясом очередей не бывает.
Но народ шутку понял и принял, потому как состоял в основном из её ровесников. Основная часть их жизни пришлась на ту пору, когда очереди за мясом, колбасой, мандаринами, зелёным горошком и много ещё чем были делом обычным. Сегодня всего навалом, другое дело – можно ли это есть?
Очереди в магазинах исчезли. Зато к клеркам всяких мастей без очереди попасть не удавалось, будь то в сбербанке за пенсией, в «соцунижении» (так пенсионеры называли службу соцзащиты) и прочих конторах, которых даже в их маленьком городке развелось множество. Сокращали одну, открывали две – три новых. Всё для пользы народа. Народ, в основном пожилой, в этих очередях и маялся.
Вчера Людмила, лишь заглянув в дверь почтамта и увидев длинную цепочку людей с квитанциями, стоять в очереди не захотела. Но сегодня решила держаться до победного. Сроки поджимали. Не рассчитаешься вовремя – могут возникнуть проблемы с субсидиями.
Народ, нахлынувший вместе с Людмилой с подошедшего автобуса, сначала стоял спокойно. Но очередь двигалась странно медленно. Присмотревшись, люди заметили, что их четырёх окошечек на публику работает лишь одно. Величественная дама слева медленно и невозмутимо штамповала письма. Две неторопливых работницы справа тоже были заняты своими делами.
- Дочь, возьми ты у меня плату, - заискивающе попросила совсем уж ветхая бабушка, поднимаясь с единственного стула. – Сил нет сидеть.
- Вот отштампую конверты, тогда буду вас обслуживать, - отрезала почтовая работница. – И так машина уже ушла, а письма остались неотправленными. Что мне их ночью обрабатывать? Приму у вас – другие зашумят.
Но другие, не вникая в производственные сложности дамы, всё равно зашумели. И бабушка всё же была обслужена. Ропот толпы прибоем докатился до двух сотрудниц, перебирающих какие-то открытки. Всё еще оправдывая своё безразличие к гражданам неотложными и всё же отложенными делами, те взялись-таки за приём платежей. В помещении было нервно и напряжённо.
И тут вошла она.
- Наконец-то я до вас добралась. Ой, далеко, - с порога обратилась ко всем и одновременно к каждому таким радостным голосом, каким говорят, встретившись с близкими родственниками и дорогими друзьями.
Все немедленно обернулись.
В помещении будто посветлело от её ясной улыбки, освещавшей немолодое уже лицо. Словно принесла она с улицы мартовское весёлое солнышко, которому несколько минут назад радовались все эти люди, но забыли о нём в пылу перепалки за свои права.
- Думаешь, сколько мне лет? – с лукавинкой взглянула вошедшая на Людмилу.
На первый взгляд ей можно было дать чуть за семьдесят. Впрочем, точный возраст мешала определить эта негаснущая улыбка и живые ясные глаза.
- Вот и не угадала, - с молодым смехом отвергла женщина Людмилино предположение. – Восемьдесят шесть нынче исполнилось.
Видно было, что ей доставляет немалое удовольствие таким приятным образом дурачить окружающих. Вероятно, в определении её возраста люди ошибались не первый раз. Кому же не понравится казаться лет на десять моложе, не прилагая к этому никаких усилий. На ней самая простая чистенькая одежда : курточка, юбочка, платок. О макияже она, наверняка, и слыхом не слыхивала. Возможно, и губной помадой не пользовалась никогда.
А о каких-нибудь операционных подтяжках (чистая срамота!) и говорить не захочет, не только к ним прибегать.
Людмиле думалось, что молодость незнакомки – это её душа, простая, добрая и открытая всем и всякому.
Женщина (Людмила так и не узнала её имени) поговорила почти с каждым. С её приходом нервозность в зале куда-то испарилась. Все как-то объединились. И разговор стал общим и добрым. Дивились тому, что незнакомка пришла на почту пешком километра за два.
- Ведь автобус с Авиаторов каждые полчаса ходит,- подсказывали ей.
- Жди автобус этот. А я вот сама пришла. Ходить надо, врачи говорят.
- Вы хоть назад доедьте, как раз рейс минут через десять.
-Спасибо, дорогие, но думаю, что лучше пойду. Мы в деревне привычные. Я здесь живу с осени только.
И рассказала всем свою, по её мнению, совершенно волшебную историю.
Они со старшей сестрой жили в очень дальней умирающей теперь деревне. Сестра была участницей Великой Отечественной, поэтому минувшей осенью по президентской программе их из старенького деревенского домика переселили в новую городскую благоустроенную квартиру в бывшем военном городке.
- Сестра хоть немножко успела пожить в таком раю. Всё дивилась да ахала бывало. Ну, как же не дивиться эдакой благодати: вода в доме, туалет, как яичко к Пасхе, ванная! Живи – не хочу. А в ноябре на девяносто втором годку и умерла. Пятый месяц уже. До сих пор плачу, - смахнула она слезу.
Каждый, кто был в неуютном казённом помещении, каким-то образом поучаствовал и в её горе, и в радости. Один поддержал словом, другой улыбкой, третий тёплым взглядом.
Очередь рассосалась незаметно. Людмила вышла позже жизнерадостной посетительницы, надеясь догнать её и ещё поговорить. Очень уж напоминала та мать, ушедшую из жизни два года назад как раз на восемьдесят седьмом году жизни, не дотянув до нового дня рождения всего три месяца. Тоже ветеран войны, и тот же оптимизм, горячее желание жить, потребность во всём участвовать и всем помочь.
Мама ушла скоропостижно. Инфаркт. До последней почти минуты пребывала в ясном уме и заботе о своих детях, которым перевалило уже за пятьдесят.
- Володя документы успел оформить? Всё ему удалось? – за полчаса до последнего вдоха беспокоилась она о делах сына.
Будто вдогонку за мамой спешила Людмила за незнакомой почти женщиной. Остановилась на перекрёстке и на все четыре стороны тревожно обшаривала взглядом улицы. Упустила! И сердце защемило, как от былой потери.
До прибытия автобуса оставалось минут сорок. Куда теперь? По магазинам ходить не хотелось, без того устала от долгого стояния в очереди. Сидеть на остановке? Замёрзнешь. Весна время обманное: вроде и солнце яркое, да ветер знобкий. Не заметишь, как простуду схватишь. Может быть пешком попробовать? Удивляясь абсурдности последнего желания, Людмила даже остановилась, не дойдя до автобусной будки нескольких шагов. Пешком около полутора километров? С её артрозом? По краю дороги, заполненной, как корыто, талой водой? Но ведь шла же та женщина, в матери ей годящаяся.
…Людмила продвигалась на удивление себе самой довольно споро. В отсутствие машин вышагивала по асфальту проезжей части, завидев встречный транспорт, вполне ловко для своих пятидесяти восьми взбиралась на снежный жёсткий гребень. Машины, вопреки ожиданию, к встречному пешеходу относились уважительно: сбрасывали скорость, старались держаться подальше от края дороги, ни разу не забрызгав водой из сплошных почти луж.
- Зачем я это делаю? – взбираясь в очередной раз на снежную бровку, спрашивала себя Людмила. – Проверяю свой «жизненный ресурс?»
- Жизненный ресурс выработан, - два года назад изрекла матери приговор фельдшер скорой помощи, отказываясь забрать её в больницу.
А мама в последние месяцы жизни частенько говорила:
- Я себя молодой чувствую, тело только слабое стало, сносилось. Но попасть бы мне на то место, где хутор наш был, всё бы прошла. Через бурелом пробралась бы. Уверена.
- Где этот « ресурс» кроется: в душе, в теле? – озадачила Людмила вопросом знакомую, встреченную ею на подходе к дому.
Знакомая, Любовь Алексеевна, тоже из разряда начинающих пенсионеров, возглавляла районный совет ветеранов. Ей прямо на дороге поведала Людмила о неожиданной встрече на почте и всех вытекающих из неё последствиях.
- Хоть ветераны нас жить научат под старость лет, - заключила та. – Я тоже частенько тётушкиным уроком пользуюсь. Помнишь её, тётя Маня, Толина мать, брата моего двоюродного?
Людмила помнила. Тётя Маня год назад оставила этот мир, дожив крепенькой старушкой, уважаемой в округе, до девяноста двух лет.
- Бывало, идём с ней по улице, - продолжала знакомая, - а она на встречных бабок показывает с осуждением: «Смотри, как согнулась, а ведь младше меня много. Видишь, я ровно иду. Спину всегда надо прямо держать».
- Вот тащусь иногда, никакая от утомления, до осанки ли тут, - вспоминала Любовь Алексеевна, - и вдруг она со своими советами всплывёт. Распрямлюсь – и дальше, уже с ровной спиной.
Они долго говорили, забыв собственную усталость и нездоровье, о тех, кто на закате дней своих – всё ещё пример для подражания, а не отработанная ветошь. Дивились, какая сила помогает им, перенесшим войну, послевоенную разруху, голод, холод, раннее вдовство так жить и так уходить. Никого не обременяя собой, оставляя светлый след и добрую память.
- Внучке надо рассказать, - подумала Людмила. – Поймёт ли, десятилетняя?
Маргарита Петрова