Крысолов

   – Такова участь всех пешек. Их бросают вперёд, дабы расчистить путь для главных фигур. Задача пешки, смысл всей её жизни – пожертвовать собой ради замысла игрока, стратега. Ради реализации той или иной частной комбинации, ведущей, в общем итоге, к победе во всей партии... И тут главное, – Иннокентий недобро прищурился, – чтобы пешка не пожелала сама стать ферзём, чтобы она не захотела стать проходной... Но уж этого мы, смею вас заверить, ни при каких обстоятельствах не допустим.

   Петро Диана покачал головой.

   – Никогда не сяду играть с вами в шахматы, святой отец.

   – Отчего же?

   – Боюсь быть разбитым в пух и прах.

   Понтифекс рассмеялся.

   – Оказаться разбитым на шахматной доске не страшно. Проигрыш, конечно, задевает самолюбие и, как следствие, портит настроение. Но следует помнить, всякое поражение – лишь путь к будущим победам. Во всяком случае, для игрока, который учится на своих ошибках. Самое главное, – это не проиграть в реальной жизни... Однако давайте вернёмся к нашим зайцам, миссер Диана. Мы начали с вами говорить об основном, самом жирном зайце – о некоронованном короле Пилиппе Суэбском... Я хочу, чтобы вы встретились с ним в У́льме.

   Кардинал вновь стал серьёзным.

   – Хорошо, святой отец. Что я должен буду ему передать?

   – Ну, во-первых, вы передадите ему моё послание с призывом к новому крестовому походу. Это надо будет сделать открыто, на официальном приёме. Сказав при этом нужные слова. Что-нибудь возвышенное и, в то же время, проникновенное. Не буду сейчас останавливаться на этом подробно, полагаю, вы и сами сможете составить подобающую столь торжественному случаю речь... А во-вторых, позже и приватно, вы передадите ему другое моё послание. На этот раз устное... Я не хочу доверять бумаге то, что однажды, кем-нибудь, при определённых обстоятельствах, может быть использовано против меня.

   Петро Диана кивнул.

   – Вы совершенно правы, святой отец. То, что доверено бумаге, рано или поздно обязательно перестаёт быть секретом... Так что мне надлежит передать Пилиппу Суэбскому на словах?

   Какое-то время Иннокентий молчал, задумчиво поглаживая бородку.

   – Вы передадите ему следующее... Святой Престол и я, Великий Понтифекс Иннокентий Третий, приветствуем в лице Пилиппа, герцога Суэбского, нового короля Германии... Законность избрания нового короля Святым Престолом под сомнение не ставится. Более того, понимая уязвимость положения короля Пилиппа ввиду непризнания архиепископом Колонийским законности состоявшихся выборов, Святой Престол не станет противиться тому, чтобы акт помазания и коронации вновь избранного короля был произведён в ближайшее время любым из германских архиепископов... Однако... – Иннокентий потёр пальцами лоб. – Однако всё вышесказанное касается лишь возведения Пилиппа Суэбского на престол короля Германии. Что же касается императорского титула... Святой Престол напоминает королю Пилиппу, что право утверждения избранного и возведения его в сан императора принадлежит исключительно папе как Главе Вселенской церкви и Великому Понтифексу. Никто другой, только папа, первый из первых, Викарий Христа и Преемник князя апостолов, имеет право помазывать на царство, освящать и короновать императора. И вот тут, миссер Диана, вам надлежит мягко, но настойчиво, я бы даже сказал – мягко, но непреклонно, дать понять королю Пилиппу, что вопрос получения им императорского титула будет напрямую зависеть от того, на какие уступки Святому Престолу готов пойти вновь избранный король... Такова общая диспозиция. Это то, что вы, миссер Диана, должны будете максимально точно донести до короля Пилиппа... Что же касается конкретики... – понтифекс сделал неопределённый жест рукой. – Скажете ему, что это – предмет дальнейших переговоров. Сейчас же, на нынешнем этапе, от короля Пилиппа требуется лишь общее согласие, его принципиальное принятие изложенной мною позиции Святого Престола.

   Кардинал кивнул.

   – Я понял вас, святой отец... Что-то ещё?

   – Да... – понтифекс вновь огладил свою мягкую ухоженную бородку. – В свете всего сказанного, у меня ещё будет просьба, адресованная королю Пилиппу. Просьба очень важная и... очень личная. Я попрошу вас, миссер Диана, сделать упор на то, что это именно  л и ч н а я  просьба. Но, изложив эту просьбу королю, необходимо будет дать ему понять – опять же мягко, но непреклонно, – что от выполнения... или, напротив, от невыполнения этой просьбы будет напрямую зависеть моё личное к нему, королю Пилиппу, расположение и тот уровень доверительности, который может сложиться... или, соответственно, не сложиться между королём Германии – и возможно, будущим императором! – и... и Викарием Христа.

   – Полагаю, вы не оставляете королю Пилиппу выбора, святой отец, – развёл руками кардинал. – На таких условиях разве что безумец не согласится исполнить вашу просьбу... Это больше походит на ультиматум. Или на шах королю в шахматах.

   Иннокентий покачал головой.

   – Всё не так просто, миссер Диана, всё не так просто. Смею вас заверить, от обычного шаха ещё ни один король не умирал. Кроме того, существует масса способов защиты от него. Начиная с простого ухода в сторону, на другую клетку, и заканчивая взятием угрожающей королю фигуры. И, делая шах королю, следует всегда помнить, что шахматная фортуна переменчива. Стоит только немного увлечься, недоглядеть, не учесть какого-то игрового нюанса, выпустить из виду какую-нибудь жалкую, стоящую на другом конце доски, пешку – и всё! Всё может быть кончено в несколько ходов. Это ведь только сейчас – после смерти императора Хенрика, после наших впечатляющих успехов в Центральной Италии и после упрочения нашего положения в самой Роме – мы можем позволить себе столь вольное обращение с германским королём. Но вспомните, ведь это же было, причём было ещё совсем недавно, несколько лет тому назад: здесь, в Роме, в базилике Святого Петра, папа Целестин короновал императора Хенрика, в то время как армия последнего стояла под стенами города. И это был шах папе! Шах, от которого невозможно было ни уйти, ни спрятаться за другую фигуру... Ведь наш старый несчастный папа Целестин отчётливо понимал: если он не согласится короновать Хенрика, тот даже не станет сводить с ним счёты лично. Он просто отдаст его на съедение романскому сенату. А уж тот церемониться с ненавистным папой не станет! И тогда сырая и холодная монастырская келья будет лучшее, на что он, Целестин, в случае своей несговорчивости, может рассчитывать. Так что давайте не будем раньше времени торжествовать победу, а лучше станем внимательно следить за ответными ходами соперника... Вы согласны со мной, миссер Диана?

   Кардинал слегка наклонил голову.

   – Всецело и полностью, святой отец... Так что это за просьба, которую я должен буду изложить королю Пилиппу?

   Понтифекс поколебался.

   – Давайте об этом чуть позже. А пока опять вернёмся к нашему пращнику-балеарцу. У меня, миссер Диана, есть на примете ещё один заяц. Четвёртый. И его нам с вами тоже надо постараться добыть.

   – Четырёх зайцев одним броском?! – показательно изумился кардинал. – Боюсь, ни одному, даже самому выдающемуся, пращнику такое не по силам.

   – Возможно, – не стал спорить папа. – Зато в шахматах в один ход порой можно вложить и три, и четыре смысла, имея в виду дальнейшее развитие комбинации. То есть её варианты на ближнюю и дальнюю перспективы... Так вот, миссер Диана, я хочу, чтобы вы после Ульмы отправились в Колонию и встретились там с архиепископом Адольфом.

   – Даже так?! – задрал брови кардинал. – А это... не вызовет недоумения... если не сказать большего, у короля Пилиппа?

   – Ничего... – сделал успокаивающий жест Иннокентий. – Ничего, пусть. Недоумение, подозрение, раздражение. Пусть... Пусть поволнуется. Это нам только на руку. Пусть почувствует, что, как говорится, не на нём одном свет клином сошёлся. Кроме того. Предъявить ведь ему вам по сути нечего – официальная цель вашей поездки всем хорошо известна: вы доставляете германским правителям и прелатам моё личное послание с призывом к новому крестовому походу. Если же король Пилипп выразит своё недовольство открыто, дайте ему понять, что для Святой Церкви и он, Пилипп Суэбский, и архиепископ Адольф – не более чем слуги Божьи, смиренные воины войска Христова. И с высоты Святого Престола вся их нынешняя делёжка власти – не более чем мышиная возня в церковном подполе.

   – Н-ну хорошо... – несколько неохотно согласился Петро Диана. – Допустим... И какой будет цель моей встречи с архиепископом Адольфом?

   Понтифекс ответил не сразу. Он, сделав знак кардиналу – мол, не вставайте, не надо, поднялся и, заложив руки за спину, медленно прошёлся вдоль скамейки, остановился, постоял, покачиваясь с пятки на носок, затем быстро вернулся назад и сел, развернувшись в пол-оборота к собеседнику.

   – У меня, миссер Диана, весьма сложное отношение к архиепископу Адольфу. С одной стороны, я не могу не признавать его авторитета и влиятельности в германских землях. Особенно, и что важно для нас, среди противников нового короля Пилиппа... Но с другой стороны... С другой стороны, я понимаю, что авторитет этот во многом дутый. Он зиждется, собственно, на двух вещах: во-первых, на том, что Адольф является Колонийским архиепископом, а Колония, как ни крути, самый большой, самый богатый и, пожалуй, самый могущественный город на той стороне Альп. И во-вторых, – на давних связях его рода, рода А́льтенов, с британским королевским домом. А отсюда – британское золото и, как следствие, британское влияние... – Иннокентий помолчал, задумчиво постукивая пальцами по колену. – И тем не менее я решил сделать ставку именно на него. Я хочу, миссер Диана, чтобы вы встретились с архиепископом и, опять-таки в приватной беседе, дали ему понять, что папа Иннокентий не только не имеет ничего против Отто Брунсвиценского, но даже слегка симпатизирует этому, без сомнения, выдающемуся отпрыску славной династии Ве́льфенов. Папа Иннокентий также вполне благожелательно отнесётся к возможной коронации Отто Брунсвиценского в качестве германского короля. Однако архиепископ должен понимать, что и Святой Престол, и папа лично, как преемник и продолжатель дела Святого Петра, крайне неодобрительно относятся к любому расколу, учиняемому кем бы то ни было среди христиан. Это, в том числе, будет относиться и к тому расколу, который неизбежно последует за двойными королевскими выборами в Германии. И официально Святой Престол выступит – вынужден будет выступить! – с неодобрением и порицанием противников избранного в Мюльхузиуме короля Пилиппа. Обязательно подчеркните это, миссер Диана: с неодобрением и порицанием. Не менее, но и, что важно, не более того... И, опять же, дайте понять архиепископу, что со временем ситуация вполне может измениться, и тогда Святой Престол положит всё своё влияние на чашу весов другого из кандидатов. И это, в первую очередь, будет зависеть от той политики, которую каждый из претендентов на императорский титул будет проводить в отношении Святого Престола... и папы.

   Кардинал усмехнулся.

   – Вы хотите скакать сразу на двух жеребцах, святой отец?

   – Нет, миссер Диана. Я хочу, чтобы эти жеребцы пустились наперегонки вскачь, и того, кто придёт первым, мы и постараемся запрячь в свою повозку.

   – А вы, святой отец, не опасаетесь, что подобная тактика как раз и приведёт к расколу, а может быть, даже и к войне в Германии?

   Взгляд понтифекса сделался строгим.

   – Нет, миссер Диана, не боюсь. И даже, напротив, от всей души желаю этого. Пусть жеребцы как следуют погрызут да полягают друг друга.

   – Но ведь это же... кровь.

   – Да, это кровь. Однако я полагаю, что небольшое кровопускание германским дуксам вовсе не помешает. Я, миссер Диана, исповедую старый как мир принцип: всё, что делает противника слабее, делает сильнее тебя. И это как раз тот самый случай. Пусть сторонники короля Пилиппа лупят почём зря сторонников короля Отто, а те, в свою очередь, отвешивают тумаки сторонникам короля Пилиппа. С каждым ударом и те и другие будут слабеть. Нам же, глядя на эту свару, следует поддерживать того, кто в данный момент времени слабее, того, кто проигрывает – для того, чтобы эта собачья свалка продолжалась как можно дольше. Ведь пока Вельфены и Ста́уфены заняты тем, что мутузят друг друга, им в последнюю очередь придёт в голову предпринять что-либо против нас. К примеру, вмешаться в наши дела на Сицилии... И опять же, гораздо безопаснее и выгоднее не драться самому, а быть судьёй – тем, кто назначает правила поединка и в конце боя объявляет победителя... Что с вами, миссер Диана? Вы так смотрите на меня...

   Кардинал потёр лицо ладонью.

   – Я, святой отец... Простите... Знаете, я всё чаще мысленно возвращаюсь в тот памятный январский день, день выборов. В холодный зал древнего нимфеума, где все мы, возможно, стали свидетелями... и участниками самого настоящего чуда! Я всё время задаю себе один и тот же вопрос: не сам ли Господь управлял тогда нашим выбором? Ведь, направляясь в Септизониум, никто из нас тогда и в мыслях не держал вашу кандидатуру. И всё перевернулось в один момент! Вдруг! Внезапно!.. И мне теперь даже страшно представить, что бы было, избери мы тогда, к примеру, того же Иоханнеса из Салерно.

   – Ну, что бы было, – пожал плечами понтифекс, – ничего бы страшного не было. А было бы всё то же, что и пять, и десять, и пятьдесят лет назад. Время бы текло, а ничего бы, по сути, не менялось.

   – Это-то и страшно, святой отец, – поёжился Петро Диана. – Это-то и страшно... – его взгляд застыл и устремился куда-то вдаль, мимо Иннокентия – кардинал явно рисовал в своём воображении неблагостные картины несбывшегося будущего.

   – Но мы отвлеклись, миссер Диана, – «вернул на землю» собеседника Иннокентий. – А разговор наш ещё не закончен. Я ведь ещё не изложил вам суть моей личной просьбы к королю Пилиппу.

   – Да-да, святой отец! – встрепенулся кардинал. – Слушаю вас, – он подобрался, весь его вид теперь выражал крайнюю заинтересованность и готовность к немедленным действиям. – Так что же это, позвольте узнать, за просьба?

   Понтифекс внимательно посмотрел на него.

   – Это будет последний заяц, которого вам надлежит добыть в этой поездке, миссер Диана, – медленно проговорил он. – Я бы даже сказал, что это и не заяц вовсе, а так – маленькая птичка, сидящая неподалёку на ветке и, по несчастной для неё случайности, попавшая под камень из пращи.

   – Ого! – оценил кардинал. – Ещё и птичка.

   – Да, маленькая случайная птичка. Несчастный воробышек, который... которому в очередной раз не повезло.

   – Вы позволите узнать, кто он?

   – Разумеется... – Иннокентий оглянулся – самшитовые кусты стояли вокруг густой непроглядной стеной. – Хоть этот воробышек и совсем мал, но зато тайна, связанная с ним, миссер Диана, велика и... печальна... – понтифекс встал; кардинал тут же тоже поднялся со скамейки. – Давайте отойдём к фонтану, миссер Диана, – сделал приглашающий жест Иннокентий. – Я бы очень не хотел, чтобы эта часть нашего разговора – пусть даже случайно – коснулась чьих-либо ушей... Прошу вас...

   Они направились к центру дворика и, встав у самого края бассейна, продолжили разговор. Их и без того негромкая речь полностью растворилась в журчании фонтана. Ни один человек, даже с самым тонким слухом, не смог бы различить произносимые ими слова. И лишь печальная дева, не забывая, впрочем, лить воду на камни, наклонив голову, внимательно слушала собеседников...

   Серая громада замка Альт-Эмс, одного из самых больших и самых неприступных замков южной Германии, занимала всю вершину горы Шло́ссберг – первой в ряду горных альпийских вершин, вздымающихся за её спиной всё выше и выше к востоку. Величественные башни и мощные надёжные стены крепости поднимались над крутобокой горой, сплошь заросшей густым лесом, и издали напоминали гигантскую корону, венчающую голову какого-то неимоверного подземного короля-великана, выглянувшего однажды из своего мрачного царства поглазеть на белый свет да так от изумления и застывшего на века, окаменев.

   Хозяевами неприступной твердыни были бароны А́мид: братья Ру́дольф и Го́свин – бывшие минестериалы славного императора Фридерика Рыжебородого, давно по старости лет отошедшие от дел и доживающие свой век в безмятежном провинциальном уединении. Владенья баронов были обширны. Они простирались по всей привольно раскинувшейся долине Рейна – от известного своими водяными мельницами Фа́дуцеса до богатого рыбой Константинова озера.

   Ведущая к замку, ровная, вымощенная тёсаным камнем дорога шла поначалу через ухоженные виноградники, напоминающие своими стройными рядами хорошо вымуштрованное, одетое в одинаковые тёмно-зелёные плащи войско, браво марширующее мимо окон повозки. Затем, свернув у подножия горы в лес, она достаточно полого поднималась вверх, два раза полностью огибала гору, и наконец выныривала из-под густого непроглядного лесного полога на открытую площадку перед воротами замка, откуда открывался головокружительный вид на подёрнутую сизой дымкой, уходящую в дальнюю даль рейнскую долину, похожую отсюда, сверху, на брошенное на землю, небрежно сшитое серо-зелёное лоскутное одеяло. Альпийские предгорья, к которым замок был обращён спиной, были отсюда не видны – их загораживали стены крепости, местами уходящие ввысь чуть ли не на тридцать локтей.

   Мощные, сложенные из дубовых брусьев ворота замка были украшены фамильным гербом баронов Амид: синим щитом с изображением вставшего на дыбы горного козла. Рисунок давно не обновлялся: краска на щите выгорела и местами облупилась так, что драчливое горное животное, потеряв одну переднюю ногу и половину правого рога, выглядело, скорее, комично, нежели грозно.

   Высокого гостя ждали – едва кардинальская повозка выкатилась на перекинутый через крепостной ров гулкий деревянный мост, створки ворот, пронзительно завизжав, распахнулись наружу, открывая за собой узкий каменный коридор, ведущий ко вторым, внутренним, воротам замка. Те уже тоже начали открываться: вначале поползла вверх загораживающая проход тяжёлая металлическая решётка, склёпанная из толстых, в руку толщиной, прутьев. Следом стали подниматься внутренние ворота. И вот тут произошла заминка. Кардинальская каррука была высокой, ворота следовало поднять полностью, чего, вероятно, давно не делали. Обитая железом массивная воротина, со скрипом преодолев две трети пролёта, вдруг дрогнула и, слегка перекосившись на один бок, грузно просела вниз – подвёл старый, видать давно уже отживший своё, подъёмный механизм. В приворотной башне забегали, раздались громкие раздражённые голоса. Из узкой боковой дверцы вышел заспанный стражник в просторной неподпоясанной рубахе, какое-то время постоял, глядя снизу вверх на застрявшую воротину и задумчиво ковыряя в носу, после чего сплюнул, поворотился и убрёл обратно, так и не удостоив подъехавшую карруку даже беглым взглядом.

   Внешние ворота, вобрав в себя вторую повозку, с поклажей, и немногочисленный отряд кардинальской стражи, тем временем закрылись. Кардинал со своими людьми оказались практически запертыми в узком каменном мешке. Петро Диана, высунувшись в окно, огляделся по сторонам и невольно поёжился, представив себя на месте атакующего крепость неприятеля. Место действительно выглядело очень неуютно. Это была тесная каменная кишка, зажатая между высокими глухими стенами, прорезанными то там, то тут узкими вертикальными бойницами, да к тому же ещё и почти полностью перекрытая сверху навесными деревянными балконами – ху́рдами, предназначенными для стрельбы вниз и поливания прорвавшегося через внешние ворота врага кипятком и горящей смолой. Впрочем, с первого взгляда было видно, что крепость давно не воевала: на карнизах бойниц редкими пучками повырастала чахлая трава; доски, из которых были сделаны хурды, посерели от времени, балконные полы прогнили и местами, окончательно провалившись, свисали вниз ершистыми гроздьями чёрных неопрятных обломков.

   – Ваше высокопреосвященство, может, им подсобить? – показав на застрявшую воротину, спросил у Петро Дианы начальник стражи. Он уже спешился и стоял рядом с каррукой, держа свою лошадь под уздцы.

   – Ещё чего! – фыркнул кардинал. – Пусть чинят, олухи. Мы никуда не торопимся. Постоим.

   – Да как-то, это... неуютно здесь, – кивнув вверх, зябко повёл плечами стражник.

   Кардинал задрал голову. Прямо над ними, покачиваясь на ржавом гвозде, висела немаленьких размеров гнилая горбылина.

   «Святые угодники!.. – перекрестился кардинал, поспешно укрываясь обратно в повозке. – Прилетит ещё сверху такой подарочек!.. Вот так вот едешь-едешь, пол-Европы проедешь, а в самом конце – бряк по темечку! – и всё, как говорят простолюдины: арриведерчи, синьор Диана! Не желаете ли послушать заупокойную мессу?..»

   Да, большое путешествие Петро Дианы подходило к концу. Позади остались десятки больших и малых городов, сотни деловых встреч: с людьми важными – и не очень; умными тонкими собеседниками – и напыщенными болтливыми глупцами; людьми, приятными в общении – и неприятными даже на вид. Все задания, данные папой Иннокентием, были выполнены, все «зайцы» подбиты, «шкуры» их тщательно выделаны и заботливо уложены в дорожном сундучке кардинала. Осталось исполнить лишь одно, последнее, поручение понтифекса: освободить из замка Альт-Эмс томящегося там в заключении пятого короля Сицилии – несчастного Гулиельмо, тринадцатилетнего подростка, четыре года назад свергнутого с престола, ослеплённого, кастрированного и отправленного в заточение в далёкую холодную страну беспощадным императором Хенриком...

<=                 =>