Крысолов
– С Марковальдо из Германии прибыло около полусотни конных. Все при мечах. Кроме того, вернувшись из Соры, дукс заказал в оружейной мастерской три дюжины мечей и двести наконечников для копий...
– Стало быть, готовится. Чудесно! – оценил папа.
– Да, святой отец... Ещё одна хорошая новость. Третьего дня вернулся миссер Диана...
– Вот как! Ну, слава Богу! Ну?! И?! Привёз?!
– Привёз, святой отец. Мальчик в дороге заболел, поэтому...
– Тс!.. – Иннокентий, опомнившись, прижал палец к губам и глазами показал капеллану на слугу. – Об этом после!
– Понял, святой отец.
– Пить! – протянул понтифекс к слуге руку.
Тот снял с кувшина кубок-крышку, наполнил его и с поклоном протянул папе. Это было сильно разбавленное водой вино. Приятно кислое и очень холодное. Иннокентий начал пить осторожными мелкими глотками, но у него всё равно сразу же заныли зубы, а на висках выступила обильная испарина.
– Всё! Свободен!.. – оторвавшись от кубка, приказал он слуге. – Вино оставь.
– Слушаюсь, ваше святейшество! – низко поклонился тот и, забрав таз и второй кувшин, пятясь, удалился.
Понтифекс подождал, пока слуга скроется за колоннами, после чего вновь повернулся к секретарю.
– Так что там с Гулиельмо?
– Миссер Диана сказал, что мальчик в дороге заболел. Поэтому кардинал вынужден был на десять дней задержаться в Генуе...
– Что-то серьёзное?
– Слава Богу, вроде нет. Обычная лихорадка. Но мальчик слабенький. Поэтому болел тяжело.
– Ясно. Где он сейчас?
– У миссера кардинала в доме, в подвале. Миссер Диана запер его и даже домашним не говорит, кого привёз.
– Это правильно!.. – одобрил понтифекс. Он вдруг почувствовал прилив бодрости – дела завертелись, и надо было снова думать и действовать, действовать и думать. – Значит, так... Сегодня же отправляйся назад. Сколько тебе скакать до Ромы?
Хугулино тяжело вздохнул.
– Завтра к вечеру доберусь.
– Отлично! Сразу же – к кардиналу. Гулиельмо ночью перевезти в монастырь Трёх Источников. Тамошнему аббату я напишу записку. Мальчика поселить в отдельной келье, где-нибудь подальше от людских глаз. Никто не должен знать, кто он и откуда. Найдите какого-нибудь глухонемого монаха и приставьте к нему – чтоб ни разговоров, ни слухов. Ясно?.. Так. Теперь дальше... – Иннокентий всё-таки не выдержал, поднялся с ложа и, привычно заложив руки за спину, принялся прохаживаться вдоль колоннады. – Теперь дальше... Архиепископ Бе́рнард всё ещё в Роме?
– Да, святой отец. Как на майские календы приехал, так безвылазно и торчит в городе. Почту мы его читаем. Разумеется, кроме голубиной – тут, сами понимаете, святой отец, мы ничего поделать не можем.
– Это – ладно, пусть, – отмахнулся понтифекс. – Пусть пишет. Всё равно мы рано или поздно узнаём, о чём он сообщает королеве Константии, – папа усмехнулся. – У королевы в Роме свой человек, у нас в Балерме – свой. Только мы про её человека знаем, а она про нашего – нет... Так вот... Надо, чтобы Бернард узнал и о том, что в Молизиум приехал Марковальдо, и о том, что он собирает войско.
– Понял, – кивнул Хугулино. – Сделаем.
– Теперь по поводу мальчика... – Иннокентий потёр пальцами переносицу. – Надо, чтобы Бернард узнал и о нём. Но не напрямую, иначе он может что-то заподозрить, а как-то так... косвенно, со стороны... Поэтому... Поэтому надо составить письмо. Адресованное, к примеру... К примеру, вдове короля Танкреда Сиби́лле, во Францию... Так. Теперь – кто ей пишет? От кого должно быть письмо?.. От кого бы?.. Ну, к примеру, от аббата Гуи́дона, из монастыря Святого А́нтимо. Может такое быть? Может. Мальчика вполне могли везти через Монтальчи́но, и посольство остановилось на отдых в монастыре. Или, как ты говоришь, из-за болезни мальчика... А аббат Гуидон вполне может оказаться другом короля Танкреда. Верно?.. Верно. Тем более – как ты это теперь проверишь?.. В общем, напишешь так. Запоминай... – понтифекс остановился рядом с Хугулино и, направив палец ему в грудь, принялся диктовать: – Аббат извещает её величество синьору Сибиллу о том, что делегация из Германии, сопровождающая её сына, наследника сицилийского престола Гулиельмо, прибыла в монастырь. К сожалению, мальчик заболел. Лихорадка. Ничего серьёзного, но следует подождать его выздоровления. Скорее всего, дней десять. Как только мальчик поправится, делегация продолжит путь в Аце́рру, в фамильный замок королевы... Всё. Достаточно. Других подробностей не надо... Так. Теперь. Необходимо, чтобы это письмо попало к Бернарду... Он обедает где-нибудь в городе?
– Точно так, святой отец. Бернард почти каждый вечер обедает в траттории «Эсквилин». Это на улице Се́лци.
– Отлично! Пусть в один из вечеров рядом с ним, за соседним столом, окажется... ну, к примеру, приор монастыря Святого Антимо. Которого аббат Гуидон отправил с письмом во Францию.
– Я понял, святой отец! – обрадованно закивал капеллан. – Надо, чтобы этот так называемый приор случайно проговорился о письме.
– Именно! А лучше не о самом письме, а сначала о его содержимом. Мол, вот увидите, скоро в Сицилии вместо выскочки Фридерика будет прежний король: Гулиельмо – потомок Великого Рогерия! Дескать, едет уже, в пути. Уверен, если Бернард услышит что-либо подобное, он с этого приора не слезет, пока всё не выспросит. И, уж не знаю как – споит его или, наоборот, озолотит, – но письмо от него добудет... Есть у тебя такой человек на примете, чтобы роль приора сыграл? Ну и, разумеется, чтоб тайну хранить умел, чтоб не сболтнул лишнего?
Хугулино наморщил лоб.
– Полагаю, найдём, святой отец... Мой двоюродный брат, Торе́лло, думаю, подойдёт. А что, вид у него представительный. Вполне за приора сойти сможет. К тому же, умом не обделён. А уж о том, чтоб не проболтался, тут, ваше святейшество, можете не беспокоиться – я за него ручаюсь!
– Ну гляди... Хорошо. Составишь письмо, нарядишь брата монахом, и пусть он в «Эсквилине» продаст его архиепископу Бернарду, – Иннокентий усмехнулся. – Да скажи ему, чтоб не продешевил, поторговался как следует. За такие сведения Бернард и сто денариев запросто выложит.
Хугулино тоже улыбнулся.
– Скажу, святой отец. Не продешевит.
– Ну, что ж, отлично... отлично... – папа вновь принялся прохаживаться по атриуму, стараясь держаться поближе к колоннам – в тени.
– Скажите, святой отец, – подал голос секретарь. – А вот этот мальчик, Гулиельмо, вы ведь не думаете по-настоящему возвращать его на престол?
– Его?! – понтифекс фыркнул. – Конечно нет! Ещё чего!
– А тогда... куда его? Потом, когда всё закончится?
Иннокентий равнодушно пожал плечами.
– Ну, куда... Куда все, туда и он. Полагаю, Господь с радостью примет его безгрешную душу. Блаженны плачущие, – назидательно поднял он палец, – ибо они утешатся. Мальчик в жизни настрадался сверх всякой меры, поэтому лёгкая смерть, без сомнения, станет для него утешением... Поверь мне, так для всех будет лучше. И в первую очередь, – для него... И отрёт Господь всякую слезу с очей его, – вновь, возвышая голос, процитировал он, – ни смерти не будет, ни плача, ни вопля, ни болезни, ибо прежнее для него прошло...
Хугулино, как зачарованный, смотрел на понтифекса.
– У тебя всё? – проходя, пощёлкал пальцами Иннокентий. – Нет больше новостей?
– Что?!.. Простите, святой отец! – опомнился капеллан. – Есть ещё одна новость. Правда, я не знаю, хорошая она или плохая.
– Да? – остановился понтифекс. – Говори.
– Королева Константия... Наш человек в Балерме сообщает: у королевы случилась водянка. Живот распух, кожа пожелтела. Ходит с трудом. Жалуется на боль в правом боку. Тамошние лекари разводят руками, предполагают худшее. Снарядили корабль в Вене́тию за каким-то знаменитым целителем да боятся, не поспеет...
– Что?!.. – брови понтифекса взлетели вверх. – Хугулино! И ты молчал! Да это же новость номер один! Господи! Велик Ты, и деяния Твои велики! – он истово перекрестился. – Это не просто хорошая новость, Хугулино, это отличная новость! Подожди!.. Ты говоришь, водянка. Ведь, кажется, и мать Константии, королева Бе́атрикс, умерла от водянки?
– Точно так, святой отец. И примерно в этом же возрасте. Говорят, месяца три мучилась, пока Господь не прибрал.
– Месяца три, говоришь... Вот видишь, как всё кстати! Что нам теперь Гравинский конкордат! Нам теперь не просто сицилийская инвеститура, нам теперь вся Сицилия просится в руки! Ты понимаешь?!.. – подмигнул он секретарю.
Тот смущённо покрутил головой.
– Не вполне, святой отец.
– Смотри!.. – Иннокентий снова принялся прохаживаться, на ходу теребя свою бородку. – Перед Константией сейчас встаёт вопрос поважнее инвеституры. Если ей осталось жить несколько месяцев, она должна срочно решать проблему с опекунством над своим сыном, малолетним королём Фридериком. И тут вариантов у неё на самом деле не так много... Или поставить опекунами кого-то из своих, их сицилийских. Но это чревато интригами и дворцовыми распрями. И Фридерик в этом случае до самого своего совершеннолетия будет жить, как на вулкане... Или опереться на кого-то сильного со стороны. И тут она должна понимать, что ближе и надёжнее, чем Святой Престол, у неё просто ничего нет. Не у германского же императора, в самом деле, ей искать покровительства! Нет его пока, германского императора! И неизвестно ещё, когда будет!.. А тут, к тому же, с одной стороны, – Марковальдо со своими претензиями на опекунство. А с другой стороны, – королева Сибилла, жаждущая реставрации на троне кастрированного Гулиельмо. И если опекунство Марковальдо это ещё полбеды: Фридерик при нём останется на троне, а Марковальдо за его спиной примется рвать Сицилию на части и раздавать лучшие куски своим германским друзьям, то приход Гулиельмо, с королевой Сибиллой за спиной, означает для Фридерика лишь одно: скорую и неминуемую смерть... – Иннокентий вновь остановился, задумчиво глядя себе под ноги. – Нам надо торопиться... Нынче же напишу королеве письмо...
– По поводу опекунства?
– Что?.. Нет-нет, что ты! Никаких прямых намёков! Это может отпугнуть или, по крайней мере, насторожить. Просто надо дать королеве понять, что мы осведомлены о её болезни. Это должно быть самое обыкновенное письмо... И я даже, кажется, знаю, по поводу чего я это письмо напишу... – понтифекс, прищурившись, посмотрел на капеллана. – Скажи мне, брат Хугулино, миссер Гуальтьеро Палья́ра всё ещё в тюрьме?
– Да, святой отец. И по-прежнему никакого суда не было. Миссера Гуальтьеро держат в заточении по прямому указанию королевы Константии.
– Какие-то подробности?
Секретарь пожал плечами.
– Никто ничего толком не знает. Говорят что-то о злоупотреблении должностью, но ничего конкретного. Просто королева в один прекрасный момент воспылала на миссера Гуальтьеро гневом, сместила его с поста Великого канцлера и приказала заточить в тюрьму.
– Ну что ж, – покивал Иннокентий, – вот прекрасный повод для личного послания королеве. Не может ведь Глава Вселенской церкви и Великий Понтифекс сложа руки наблюдать, как в тюрьму без суда и следствия бросают целого епископа. Верно?.. Вот я и напишу королеве, что крайне озабочен судьбой миссера Гуальтьеро Пальяры, что знаю его как смиренного слугу Божьего и усердного пастыря, а потому прошу её величество о снисхождении и милосердии, каковое... – понтифекс пощёлкал пальцами, – каковое перед лицом Господа нашего всегда почиталось за величайшую добродетель и... Э-э... И о чём надлежит помнить всем, пекущимся о спасении своей души. Да! Думаю, так ей будет понятно... Ну, и потом, уже где-нибудь в конце, мимоходом, я ещё раз напомню королеве о том, что наше с ней взаимопонимание по вопросам инвеституры может быть достигнуто т о л ь к о на условиях неукоснительного соблюдения положений Гравинского конкордата. Королева Константия – женщина умная. Полагаю, она всё поймёт правильно. И особенно то, что решение вопроса с инвеститурой станет той неизбежной платой, которую Королевству Апулии и Сицилии придётся заплатить Святому Престолу за будущее опекунство над её сыном... Думаю, это письмо... вкупе с теми сведениями, которые она получит от архиепископа Бернарда... и опять же, в связи с её болезнью... всё это сподвигнет королеву принять-таки нужное нам решение. Причём принять его быстро, поскольку времени на раздумья у неё уже почти не осталось... Вот что. Вернёшься в Рому, скажи кардиналу Паоли, чтобы он дней через семь-восемь приехал ко мне. Скажи, что я хочу отправить его легатом на Сицилию к королеве Константии.
– Да, святой отец... Что-нибудь ещё?
Понтифекс стоял, глядя в пол, покачиваясь с пятки на носок.
– Ещё... Ещё... Нет, всё. Поезжай. Это сделай. Сделаешь – сообщи.
– Да, святой отец.
Иннокентий поднял на капеллана глаза.
– Ну! Чего стоишь? Стрелой лети! Одна нога здесь, другая там!
Хугулино, словно проснувшись, встрепенулся, переломился в поклоне и, развернувшись на месте, торопливо двинулся к выходу. Папа подождал, пока затихнут шаги секретаря, после чего, подойдя к своему ложу, устало опустился на него. Он вдруг ощутил себя вымотанным, выжатым, как лимон. Нет, нельзя! Нельзя в такую жару резко вскакивать да ещё и бегать туда-сюда, словно тебя ужалили! Сиди вот теперь, как дурак. Как потный дурак! Обтекай. Он чувствовал, как противно щекочущие ручейки настойчиво пробираются вниз вдоль позвоночника. Капли пота обильно сбегали по его вискам и прятались в бороде. Сердце не стучало, а как-то невразумительно трепыхалось, барахталось в груди. В подмышках пекло, а во рту скопилась горькая вязкая слюна. Иннокентий протянул руку и, взяв кубок с вином, сделал несколько глотков. Вино успело степлиться, и теперь его кислота уже не казалась приятной. Папа поморщился.
– Эй! – позвал он. – Принесите умыться!..
Никто не откликнулся. Иннокентию вдруг почудилось, что с уходом Хугулино опустел и весь дворец, все его обитатели растворились, сгинули в знойном полдневном мареве, и он остался совсем один в этой бездушной, прокалённой солнцем, пустой каменной громаде.
– Эй!!.. – испуганно крикнул понтифекс в гулкое нутро здания. – Чума вас всех забери! Принесите же, наконец, воды!..
Известие о кончине королевы Константии застало кардинала Октавиана Паоли в пути. По прибытии в Балерм кардинал получил на руки текст завещания, составленного перед смертью королевой. В первых числах декабря документ был доставлен в Рому папе Иннокентию.
А спустя ещё два дня из дальней глухой кельи в подвале монастыря Трёх Источников бесследно исчез её узник – пятый король Апулии и Сицилии, тринадцатилетний мальчик Гулиельмо. Несчастному слепому воробышку, попавшему под камень из пращи, в последний раз, и теперь уже окончательно, не повезло.
ЗАВЕЩАНИЕ
Константии Альтавиллы
милостью Божией царствующей королевы Апулии и Сицилии
Во имя Бога, всемогущего Отца и Сына и Святого Духа, Единой Божественней Сущности в трёх лицах, Всемогущего Создателя и Властителя небес, земли и всего сущего, видимого и невидимого, и во имя Девы Марии, матери Его, царицы небес и госпожи ангелов, нашей госпожи и защитницы, и во имя светлейшего князя церкви и евангельского рыцарства Святого Микаэля, и во имя посланника Божьего архангела Святого Габриэля, и во славу всех святых свиты небесной, и особенно святейшего предвестника Спасителя нашего Иезуса Христа, Святого Иоаннеса Крестителя, и блаженнейших князей среди апостолов Святого Петра и Святого Паула, и всех других апостолов, особенно блаженнейшего Святого Иоаннеса Евангелиста, любимого ученика Господа нашего Иезуса Христа, каковых в защитники свои в этой жизни я призываю и на коих надеюсь в час смерти своей и на том страшном суде и суровом испытании, когда душа моя пред троном справедливейшего и беспристрастнейшего Верховного Судьи, который должен судить нас по заслугам нашим, предстанет; всех их и каждого в отдельности я почитаю особо; и вместе с блаженнейшей Святой Марией Магдаленой, которую я также молю быть защитницею моей, так как все мы, как известно, смертны, но не ведаем, когда и где смерть нас настигнет, так что обязаны жить, будучи готовыми в любой час умереть.
Посему, да будет известно всем и каждому, кто настоящее завещание увидит, что я, синьора Константия, милостью Бога королева Апулии и Сицилии, болея телесной болезнью, которую Господь послать мне пожелал, но будучи духом здоровой и свободной, веруя твёрдо и исповедуя всё, на чём Романская Святая Церковь стоит, во что верует, что исповедует и проповедует, в вере сей и за веру сию я умереть готова, как неповторимый и бесценный дар от Господа смерть свою принимая, и в согласии с той последней заповедью – жить и умереть в святой католической вере – об том отныне заявляю, и с заявлением сим настоящее завещание с последней волей моей составляю, уподобляясь доброму царю Эзехиелу, – желая распорядиться домом своим, пред тем как покинуть его.
- Во-первых, я препоручаю душу свою в руки Господа нашего Иезуса Христа, сотворившего её из ничего и Своей драгоценнейшей кровью её искупившего. И, за меня на кресте распятый, Он душу Свою препоручил Своему Вечному Отцу, Коему я, признаю и осознаю, обязана всем за Его многие и непреходящие благодеяния всему роду человеческому и мне, малой частице его, и за многие особые милости, которые я, недостойная и грешница, получила и каждый день получаю многими путями от доброты Его безбрежной и великодушия неизъяснимого, и перечислить которые не хватит моих слов и отблагодарить – моих слабых сил даже в малой части того, что Он заслуживает. Но я взываю к Его милосердию бесконечному, дабы Он пожелал благосклонно принять за них благодарение моё, и, заклиная самой сутью Его милосердия, с каковым Он, будучи рождённым в небесах, посетил нас, Его светлейшим воплощением, рождением, страстями и смертию, воскрешением и вознесением, и Святого Духа на небеса восшествием, и другими тайнами Его священными, я умоляю Его не судить строго рабу Свою, а поступить со мною в согласии с Его великодушием и между приговором Им и душой моею смерть Свою и страсти Свои поставить. И да пусть будут порукою за меня пред милостию Его величайшие заслуги Его преславной матери и других святых, моих заступников, мною всемерно почитаемых, и особенно выше названных и мною почитаемых особо. Да пожелает Он принять душу мою и охранять и оборонять её от того древнего злого чудища – змея, который проглотить меня хочет, и до тех пор ему не отдавать её, пока она по милосердию Господа нашего не будет помещена в рай, ради которого и была создана.
- И я желаю и приказываю, чтобы тело моё погребено было в порфировом саркофаге в Соборе Успения Девы Марии в Балерме, рядом с отцом моим Рогерием Альтавиллой и мужем моим Хенриком Стауфером, в соответствующем роду моему и титулу моему одеянии.
- Желаю и приказываю, чтобы никто в рубища по мне не одевался, и чтобы отпевание меня там, где будет находиться тело моё, было скромным, без излишеств, и пусть не будет ни драпировок траурных в церкви, ни излишества в факелах, исключая факелов, горящих с каждой стороны гроба моего во время, пока будут длиться божественная служба, мессы и бдения в дни поминовения.
- Несовершеннолетнего сына моего, Фридерика, законного короля Апулии и Сицилии, отдаю под защиту и попечение Святейшего Отца, Главы Вселенской церкви, Великого Понтифекса папы Иннокентия Третьего, какового нижайше прошу быть наставником и регентом при сыне моём до достижения последним своего совершеннолетия и каковому всем подданным моим – герцогам, графам, виконтам, баронам, всем прелатам и простым клирикам, рыцарям, министериалам, чиновникам, пополанам, свободным ремесленникам и добрым людям всех городов и селений моих королевств, владений и синьорий, и всем прочим моим вассалам, подданым и жителям любого статуса и состояния, чина и достоинства, каждому из них и всем им – приказываю: когда Богу будет угодно дать мне умереть, всем, кто окажется присутствующим, а отсутствующим – в сроки, законами для подобного случая установленные, принести присягу и выказать ему всю полноту верности, преданности, повиновения, почтения, покорности, а также служб вассальных, как его подданые и естественные вассалы должны и обязаны обеспечить и выказать.
- Великий Понтифекс папа Иннокентий Третий за труды свои по наставничеству и попечительству должен быть вознаграждён из казны ежегодной суммой в 30 000 серебряных таренов, а все понесённые им на сём поприще расходы должны быть ему по требованию его немедленно возвращены.
- Оставляю моими душеприказчиками и исполнителями настоящего моего завещания и последней воли моей: высокочтимого во Христе отца Бартоломео архиепископа Балермского, моего духовника и советника; высокочтимого во Христе отца Каро архиепископа Монреальского; высокочтимого во Христе отца Маттео архиепископа Капуанского; высокочтимого во Христе отца Джакомо архиепископа Региумского, а также миссера Гуальтьеро Пальяру епископа Троянского; последнего приказываю из тюрьмы немедля освободить и в должности Великого канцлера Королевства Апулии и Сицилии восстановить с полным удовлетворением всех расходов, по причине отстранения от должности и тюремного заточения им понесённых.
- Их же, вышеперечисленных, приказываю назначить в семейный круг для призора и попечительства за несовершеннолетним сыном моим Фридериком.
- Равно, приказываю, чтобы были выплачены все долги и обязательства, как по займам, так и по денежным довольствиям, держаниям, жалованию и приданому слугам, вознаграждениям за службу, и любого рода прочие долги, обязательства, проценты любого происхождения, которые, как может оказаться, я должна, кроме тех, что я оставляю оплаченными.
- Равно, приказываю, чтобы после уплаты и исполнения всех названных долгов и обязательств была отслужена за упокой души моей 1000 месс в церквах и уставных монастырях королевства моего, где, по разумению вышеназванных душеприказчиков моих, они будут отслужены с большим благочестием; и за то пусть дано им будет достаточное, по усмотрению душеприказчиков моих, подаяние.
- Равно, приказываю, чтобы в течение года после кончины моей были выкуплены 50 пленников из нуждающихся, из тех, что во власти неверных находятся, дабы Господь наш отпустил все грехи мои и провинности; каковой выкуп должен быть совершён лицом достойным и надёжным, отдельно для той цели моими душеприказчиками назначенным.
- Для исполнения настоящего завещания душеприказчиков моих наделяю всеми полномочиями, наиполнейшими и наисовершеннейшими, каковые я могу властью своей королевской дать. И настоящим передаю в их распоряжение все имущества мои, золото и серебро, деньги, украшения и все прочие вещи мои и наделяю их правом, властью и полномочиями судебными для овладения и распоряжения имуществами моими, золотом и серебром, деньгами и прочими вещами, любого рода и стоимости, где бы они ни находились, включая вышеназванные вещи из моего дворца, покоев и часовен, любыми налогами, пошлинами и прочим, мне принадлежащим, в размерах, достаточных для исполнения распоряжений, в настоящем завещании содержащихся.
Для прочности и отвращения сомнений я составила настоящее завещание пред Домиником из Мессаны, публичным нотарием и секретарём моим, именем своим собственноручно его подписала и поставить на нём печать мою распорядилась в присутствии свидетелей, каковые также на нём имена свои надписали и висячими печатями своими его запечатали, и каковые видели, как я подписывалась и как ставили мою печать.
Составлено в Норманнском дворце в Балерме, VII Календы Декабря,
первый индиктион, год Воплощения Христова MCXCIII
Я, королева
И благословенная Богом Сицилия, как вожделенный созревший плод, упала в руки папы Иннокентия.
Ибо сказано апостолом Паулом: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить» (1Кор. 9:24)
И ещё сказано устами пророка Давида: «И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время своё, и лист которого не вянет; и во всём, что он ни делает, успеет» (Пс. 1:3)