Крысолов
непредвзятым судом и понести соответствующее их вине наказание... В том числе и путём возмещения нанесённого ущерба.
– Господи, воля твоя!.. – раввин, сложив ладони на груди, низко поклонился понтифексу. – Благодарю вас, ваше святейшество! От всего сердца благодарю!.. Я вот только... Я прошу прощения, ваше святейшество, но я бы хотел ещё уточнить... Эта булла... Вы сказали, что она написана вчера. Значит ли это, что она уже... что мы уже можем?..
– Ты хочешь спросить, Натан, является ли это сочинение официальным документом?
– Да, ваше святейшество!
– А разве ты видишь, Натан, на этом свитке мою печать?.. Или печать Апостольской канцелярии?
– Н-нет... Но...
– Это пока ещё не документ, Натан. Это пока лишь заготовка документа. Но эта заготовка вполне может стать полноценным документом, то есть законом. Законом, обязательным для исполнения. Но чтобы это стало реальностью, мне нужна твоя помощь, Натан.
– Моя помощь?!
– Да. Чему ты удивляешься? Я смогу помочь тебе только в том случае, если ты поможешь мне.
– Ваше святейшество... Но как я?.. Чем я могу помочь ва́м?!
Иннокентий достал платок и тщательно, не спеша, промокнул нос, вытер усы и губы.
– Я тебе уже говорил, Натан, что в Роме готовится мятеж. В Субуре собираются и вооружаются бунтовщики и, что самое неприятное, кто-то щедро оплачивает эти приготовления... Мы, разумеется, тоже готовимся. Ты, наверное, видел, что на Нероновом поле разбиты палатки. Там собирается городское ополчение. Но вся беда в том, Натан, что ни мне, ни сенату нечем платить ополченцам – мы и так в этом году уже снарядили два войска. Война – дорогое удовольствие, Натан. И городская казна, и казна Святого Престола – пусты. Так что нам сейчас очень нужны деньги. И я предлагаю тебе сделку. На мой взгляд, это честная сделка... Ты приносишь мне деньги, Натан. Деньги, достаточные для найма и снаряжения войска. Я же, откликаясь на твою просьбу, превращаю бесполезный свиток, который ты держишь в руке, в закон. Самый настоящий закон, обязательный для исполнения любым горожанином... И учти, Натан, – папа снова подался вперёд и повысил голос, – если бунт всё-таки вспыхнет и бунтовщикам удастся разделаться со мной, то уже никто и ничто – ты слышишь?! никто и ничто! – не спасёт ни тебя, ни твою, ненавистную всему городу, общину!
Иннокентий замолчал. В зале установилась напряжённая звенящая тишина. Раввин стоял, опустив глаза и не шевелясь, и только движение его пальцев, непроизвольно мявших край свитка, выдавали его чувства.
– Сколько ты?.. – Натан осёкся, откашлялся и исподлобья, снизу вверх посмотрел на папу. – Сколько стоит этот документ?
– Три – тысячи – либр, – отчётливо, по частям, произнёс понтифекс; в голосе его звенел холодный металл. – Три тысячи либр серебра и ни одним денарием меньше!
Раввин отшатнулся.
– Я... У меня... У нас нет таких денег!
– Возможно... Я вполне допускаю, Натан, что у вашей общины таких денег нет. – Иннокентий недобро усмехнулся. – Но я почему-то уверен, что вы найдёте эти деньги... Причём найдёте быстро – не позднее завтрашнего вечера. А иначе... А иначе вы можете просто не успеть – в городе вспыхнет бунт. И тогда уже погибнут не единицы. Тогда погибнут сотни и сотни. И смерть твоих соплеменников, Натан, тогда будет на т в о е й совести! Их кровь прольётся в т в о и ладони! Подумай об этом! Хорошенько подумай!.. – понтифекс откинулся на подушки; его взгляд вновь стал насмешливым. – А вот теперь ты действительно можешь идти. Я больше не задерживаю тебя. Поскольку теперь всё в т в о и х руках... главный раввин Ромы... Хугулино, проводи гостя! Гостю надо спешить...
– Так что, они привезли деньги?
– Привезли, Лотарио! Ровно три тысячи либр! – радостный Риккардо светился, словно новый денарий. – Вчера вечером привезли, на трёх подводах, уже темно было. Я не стал тебя беспокоить – мне сказали, что ты уснул. Кстати, как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты уже гораздо лучше.
– Да. Малость полегчало. Я хоть ночь спокойно поспал... Так значит, привезли! Вот видишь, Риккардо, а ты не верил!
– Верил! Верил, Лотарио! Я всегда верил в тебя! Я всегда говорил, что ты – гений!
– Ладно тебе!.. Давай лучше выпьем! За такое дело надо непременно выпить... – Иннокентий пощёлкал пальцами. – Эй! Кто там!..
В дверь заглянул Хугулино.
– Звали, святой отец?
– Хугулино, позови кого-нибудь из слуг! Куда они все задевались?! Всегда так: если что срочно надо – никого не дозовёшься! Найди Ранье́ро!
Однако искать майордома Раньеро не пришлось – он сам объявился на пороге.
– Ваше святейшество! Там опять пришёл этот иудей. Натан.
– К дьяволу иудея! Раньеро, принеси нам вина. Риккардо, белого или красного?
– Мне белого.
– Ну а мне красного и подогрей. И сыра... И фруктов каких-нибудь. И хлеба. Что-то я проголодался.
– Значит, выздоравливаешь, – определил камерарий.
– Думаешь?
– Точно! Верный признак.
– Может, и так. Вот и из носа, кстати, уже гораздо меньше течёт... Раньеро, ты ещё здесь?!
– Ваше святейшество, а с иудеем-то что делать? Гнать?
– Подожди... Нет, ты не жди – ты давай вина нам неси! Хугулино, будь добр, сходи узнай, чего опять хочет этот неугомонный раввин?
– Да, святой отец.
– Садись, Риккардо. Сейчас принесут вина, и мы отметим этот наш успех.
– Твой успех, Лотарио! Твой!
Они уселись в кресла.
– Что там на улице? Льёт?
– Ты знаешь, нет. Ветер переменился. Может, дай Бог, и вовсе распогодится.
– Да, дай-то Бог. Сколько ж можно сырость разводить... Ну что, – Иннокентий хлопнул себя ладонью по колену, – похоже, дела налаживаются? Деньги есть, теперь надо срочно оружие закупать. И набирать войско.
– Уже, Лотарио, уже! – камерарий улыбался широко: от уха до уха. – Нынче, с восходом, я отправил во Флорентию гонца с посланием Первому Ректору. Попросил Тусцийский союз прислать оружие по тем ценам, что они нам предлагали весной. Воевать им сейчас особо не с кем, войско распущено, оружие ржавеет, поэтому, думаю, они согласятся.
– Ну, будем надеяться... Да, кстати! Ты вчера сделал так, как я просил?.. Ну, с подводами, теми, что серебро привезли.
– Да! Да, конечно! Всё, как ты сказал. Я своего Ху́бальда отправил. Он у меня самый толковый из слуг.
– Ну, и что?
– Хубальд сказал, что подводы пошли прямиком к Капитолию и там свернули в квартал Пьерлеони.
– Вот! – Иннокентий ударил ладонью о ладонь. – Вот, что и требовалось доказать!.. Риккардо, ты понимаешь, что это значит?
– Э-э... Не вполне.
– Сейчас...
Вошли слуги. Перед братьями тут же возник накрытый льняной скатертью стол. Майордом Раньеро лично налил понтифексу горячего вина из завёрнутого в полотенце кувшина – насыщенный аромат имбиря и гвоздики тут же заполнил комнату.
– Ух ты, как пахнет! – одобрил Риккардо. – У меня даже слюнки потекли.
– Может, и тебе налить? – предложил Иннокентий.
– Не, я всё-таки белого... Ну, так что?
– Сейчас... Раньеро, свободен!.. – выпроводил слуг понтифекс. – Я, Риккардо, с самого начала не сомневался, что иудеи найдут деньги. И я даже предполагал, где они их найдут. И то, что ты мне сейчас сказал, то, о чём тебе доложил твой Хубальд, полностью подтверждает мою догадку, – он отломил от свежей краюхи хлеба хрустящую корочку, положил на неё ломтик сыра и, откусив, принялся жевать.
– И?.. – задрав брови, спросил брат.
– Деньги иудеям дал наш дорогой Иоханнес Пьерлеони – бывший сенатор и нынешний друг предводителя бунтовщиков Иоханнеса Капоццио.
– Да ладно! Скажешь тоже! Ему-то это зачем надо?! Где Пьерлеони, и где иудеи!
– Ты так полагаешь? – Иннокентий усмехнулся. – Хорошо. Давай рассуждать вместе. Подводы привезли деньги о т и у д е е в?
– Ну да...
– А вернулись они в квартал Пьерлеони?
Риккардо смущённо заёрзал.
– Да... Но...
– Два и два сложить можешь?
– Подожди!.. Я всё-таки не могу взять в толк – причём здесь Пьерлеони? Зачем ему снабжать деньгами иудеев?
Иннокентий насмешливо посмотрел поверх своего кубка на брата.
– Помнишь, Риккардо, я как-то говорил тебе, что тот, кто много знает, тот многое может? Помнишь?
– Ну, помню... Пьерлеони-то тут причём?
Понтифекс улыбнулся.
– Притом. Если у тебя выдастся когда-нибудь свободный денёк, съезди в монастырь бенедиктинцев, что на О́стийской дороге.
– Что я там забыл?
– Там, Риккардо, в базилике Святого Пауля похоронен дед нашего бывшего сенатора – некто Петро Ле́онис. От которого, собственно, и пошла их фамилия: Пьерлеони.
– И... И что?
– Так вот, когда ты найдёшь гробницу этого самого Петро Леониса, внимательно почитай, что на ней написано.
– З-зачем?
– А затем, что для тебя откроется много интересного. Тебе откроется тайна, которую род Пьерлеони тщательно скрывает от всех вот уже третье поколение.
– Ну и... Что это за тайна?
– Эта тайна... – Иннокентий отпил из кубка, посмаковал во рту ароматное вино и с удовольствием проглотил. – Эта тайна, мой дорогой Риккардо, гласит, что известные всей Роме богатеи и патриции Пьерлеони на самом деле... иудеи.
– То есть... как?! – камерарий вытаращился на своего брата. – То есть, ты хочешь сказать...
– Я хочу сказать, что дед Иоханнеса Пьерлеони, известный как Петр Леонис, был иудеем, о чём недвусмысленно гласят надписи на его гробнице. А следовательно, и внук его, Иоханнес Пьерлеони, равно как и родные братья Иоханнеса, Петро и Капито́лино, равно как и его двоюродные братья, Угуццо́ни и Арцио́ни, равно как и вся остальная их нынешняя родня по отцовской линии – тоже иудеи. По происхождению, разумеется... Все они, конечно, крещены по рождению, все они ныне добропорядочные христиане, но... кровь, Риккардо, кровь! Кровь в их жилах течёт иудейская!
Камерарий сидел, растеряно хлопая глазами, он даже забыл про своё вино.
– Подожди... Ты говоришь дед Иоханнеса... Но дядя-то его, дядя! Его дядя, младший брат его отца, он ведь был кардиналом! И даже стал понтифексом. Папа Ана́клет – это ведь его дядя! Ну, пусть незаконно избранный, но ведь папа!
– Да, Риккардо, да, – грустно покивал Иннокентий. – Было и такое. Иудей в папской тиаре – теперь и такая страница есть в летописи католической церкви. Прямо скажем, не самая чистая страница.
– С ума сойти!.. – камерарий в смятении ухватил себя за бороду. – Но погоди... Может, всё-таки... Кровь кровью, но, может, они...
– Не может, Риккардо, не может! – Иннокентий твёрдо посмотрел на брата. – Кровь есть кровь! И вчерашний вечер дал тому наглядное подтверждение. Подводы привезли серебро от Пьерлеони. Так? Значит, деньги иудеям дал он!.. Я тебе открою ещё одну тайну, Риккардо. Наверняка, ты знаешь многих иудейских ростовщиков. Я помню, ты как-то по молодости даже занимал деньги у одного из них. Но ты, наверняка, не знаешь, что как минимум две трети иудейских ростовщиков в Роме – это люди Пьерлеони. Да-да! Они орудуют е г о деньгами. Они пускают их в рост и затем делятся с ним прибылью. Теперь ты понимаешь, откуда все эти несусветные богатства семьи Пьерлеони?! Откуда их дворцы и замки?! Откуда целые острова и кварталы города, скупленные ими?!
– Уф!.. – камерарий наконец вспомнил о кубке с вином в своей руке и надолго припал к нему. – Ничего себе, ты просветил меня сегодня! – он громко отрыгнул и утёрся рукавом. – У меня нынче прямо-таки утро откровений.
– А теперь, мой дорогой Риккардо, обрати внимание, какая любопытная картина вырисовывается, – Иннокентий взял ещё один ломтик сыра. – Пьерлеони одной рукой, вроде как чисто по-дружески, а на самом деле – мы то знаем! – с вполне конкретными, далеко идущими корыстными планами, оплачивает оружие для мятежников Капоццио, а другой рукой отсыпает серебро иудеям. Наверняка, после их слёзной просьбы и, наверняка, под приличный процент. Иудеи приносят деньги нам. А мы на эти деньги теперь закупаем оружие и формируем отряды для того, чтобы нам было что противопоставить мятежникам Капоццио. Здорово, да?
Риккардо восторженно поцокал языком.
– Я же говорю: гений! Ты – гений, Лотарио!..
В дверь постучали.
– Зайди! – разрешил понтифекс.
На пороге возник Хугулино.
– Вот, святой отец, – секретарь приблизился и протянул папе объёмный свиток. – Раввин Натан попросил передать это вам.
– Что это? – спросил Иннокентий, брезгливо глядя на свёрнутый в тугую трубку пергамент.
– Натан сказал, что это список убытков, понесённых иудейской общиной и отдельными иудеями за последние семь дней. Он сказал, что каждый случай подробно описан, и что каждый ущерб обсчитан согласно достоверным свидетельствам и принятому обычаю. Также он сказал, что, где это известно, указаны и конкретные виновники преступлений. Это, он говорит, в помощь следствию. И ещё он просил узнать, где и когда можно будет получить оговоренную в эдикте денежную компенсацию? Он сказал, что будет ждать вашего ответа, святой отец...
И тут Иннокентий захохотал. Смеялся он взахлёб, от души, расплёскивая вино, то чуть ли не выпадая из кресла, то всем телом откидываясь назад – на высокую резную спинку. Риккардо в удивлении уставился было на брата, но тут же не выдержал и захохотал вместе с ним. Даже вечно серьёзный Хугулино, поначалу недоумённо переводящий взгляд с понтифекса на камерария и обратно, вскоре тоже заулыбался, а потом и вовсе, не сдержавшись, прыснул в кулак.
– Ох, уморил!.. – отдуваясь и смахивая с уголков глаз проступившие слёзы, покачал головой Иннокентий. – Ну уморил так уморил!.. – он достал платок и принялся сморкаться. – Риккардо, ты видишь?.. Вот она – иудейская кровь!.. Этот раввин ещё позавчера чуть ли не ползал у меня в ногах, вымаливая защиты, а сегодня он, понимаешь, уже пришёл требовать назад свои деньги! Вот ведь гнусное семя!.. – понтифекс сел прямо. – Вот что, Хугулино, слушай меня внимательно. Сейчас ты пойдёшь и доходчиво объяснишь этому бестолковому иудею, что он зря стоптал башмаки, проделав путь в Латеран. Скажи ему, что он или невнимательно читал мой эдикт, или настолько глуп, что не может понять его. Там ведь чёрным по белому написано, что наказанию подлежит только тот, кто нарушит закон после того, как станет известен его смысл. После того! Действие закона нельзя обернуть вспять!.. А поскольку до сегодняшнего дня об эдикте никто не знал, то и наказывать пока ещё некого!.. Налей-ка мне ещё вина... – понтифекс принял у секретаря кубок, отпил, и принялся щипать хлеб. – Скажи ему также, чтоб он впредь не совался ко мне с подобными списками. Что папу Иннокентия совершенно не волнует ущерб, причинённый иудеям. Хоть одному, отдельно взятому, хоть всей их вонючей общине. И если он прочитал в моём эдикте что-то про равноценное удовлетворение и наивно думает, что это хоть в какой-то мере относится к иудеям, то он глубоко заблуждается, – папа назидательно поднял палец. – Христианскую церковь заботят лишь христианские души. И если христианин нарушает папский эдикт, то это значит, что он совершает грех против папы. Грех непослушания! А грех против папы есть грех против всей Святой Церкви... Всякий грех должен быть искуплён. Во-первых, искренним покаянием. А во-вторых, возмещением ущерба, нанесённого Церкви. Материального ущерба. Ну, или морального ущерба, выраженного материально. То есть деньгами... Причинение вреда иудею с сегодняшнего дня есть нарушение папского эдикта. И христианин, допустивший это нарушение, должен искупить свой грех. Возместить его. Но не иудею, как думает этот глупый раввин, а Святой Церкви! Только Святой Церкви и никому более!.. Объясни это раввину, Хугулино, и объясни доходчиво. Чтобы он больше не вздумал докучать мне своими глупыми просьбами! Ты понял меня?!.. Всё, ступай!
– Да, святой отец.
– Круто ты с этим раввином! – покачал головой Риккардо. – Не опасаешься так сжигать мосты? Ведь в следующий раз Натан в подобной ситуации может заартачиться. И не видать тебе тогда иудейских денег.
– Плевать я теперь хотел на Натана! – отмахнулся папа. – И на иудейские деньги я теперь плевать хотел! Я теперь, благодаря этому раввину, вышел непосредственно на Пьерлеони. Вот у кого все деньги! Теперь я буду брать столько, сколько мне надо, и тогда, когда мне надо.
– Думаешь, даст?
– А куда он теперь денется?! Помнишь: кто много знает, тот многое может. А я теперь знаю много. Очень много. Я теперь держу Пьерлеони за кадык. Гробница деда это одно – мало ли у кого что на могиле понаписано! Сын за отца не отвечает, а уж внук за деда – и подавно! А вот реальная помощь деньгами иудеям – помощь здесь и сейчас! – это, как ты сам понимаешь, совсем другое. Это серьёзно! От этого он уже никогда не отмоется!
– Ловко! – усмехнулся Риккардо. – Подсёк ты его, ровно форель на удочку.
– Ну ладно, – папа поставил свой кубок и сел, сцепив ладони на животе. – Я своё дело сделал. Теперь слово за тобой. Войско мне давай! Войско! И побыстрей! Через месяц – не позже! – у нас должно быть войско. Ты уж постарайся, сделай милость.
– Сделаю, Лотарио! Даже не сомневайся! С такими деньжищами будет у нас войско всем на зависть.
– А вот когда будет войско, – папа мечтательно закатил глаза, – когда на Нероновом поле будет стоять не десяток, а несколько сотен палаток, вот тогда мы поговорим и с синьором Капоцци! Поговорим всерьёз!
– Воевать с ним будешь?
– Зачем? – искренне удивился Иннокентий. – Как раз наоборот! Я предложу ему вступить в наше войско. Вместе со всеми своими людьми. И клянусь, я съем свою тиару, если эта каналья не согласится!.. Как ты думаешь, Риккардо, нам при осаде Витербиума не помешают туринские арбалеты?..
В шестой день нового, 1200-го, года романское войско нанесло армии Витербиума сокрушительное поражение.
Под угрозой захвата и полного разорения города побеждённые вынуждены были подписать унизительный договор, согласно которому Витербиум отныне и навсегда подчинялся Роме, признавал пред ней свои вассальные обязанности и должен был получать от романского сената утверждение своего подесты. Кроме того, витербиумская община обязывалась платить Роме ежегодную дань, навсегда отказывалась от притязаний на Витуркианум и даже – в знак вечного подчинения – соглашалась срыть часть своих городских стен. Двери базилики Святого Петра триумфально вернулись в Леоград на своё законное место. Зато общинный колокол Витербиума, взятый в качестве трофея, висел отныне на Капитолийском холме, а цепь и ключи от витербиумских городских ворот – на древней арке Галлие́на, что стоит на Эсквилинском холме у церкви Святого Вита.
В начале лета 1200 года снабжённое иудейскими деньгами папское войско под командованием Йордана Цеккано успешно переправилось на Сицилию и в двух сражениях, при Монсе Ре́гали и при Ранда́тиуме, нанесла армии Марковальдо два чувствительных поражения. Многомесячная осада Балерма, где малолетний король Фридерик укрывался от посягательств своего новоявленного германского «опекуна», наконец была снята.