Чудо Божие
Валерий Трофимов
Чудо Божие
Рассказ
А всё же есть чудеса на свете! – с этой фразы вполголоса мой попутчик, мужчина лет сорока, начал своё повествование. Мы подъезжали как раз к станции Дно. Было уже поздно и в сидячем вагоне большинство пассажиров уже спало, откинув кресла назад. И нам никто не мешал.
- Почти ровно год назад, - продолжил он, - Шёл я восемь километров по тверской глубинке до станции Охват. Была середина апреля. Погода до того стояла тёплая и солнечная. Но именно день отъезда выдался пасмурным. Временами, помнится, даже чуть моросил мелкий, нестрашный дождь. Он скорее радовал и ободрял меня, одинокого путника.
Шёл сначала по обочине шоссе на Тверь. Машин было мало. И они не мешали любоваться оживающей природой. Вообще люблю апрель. Мой самый любимый месяц. В нём есть такая сила светлого ожидания, что очень созвучна с настроем и моей души. Иду себе, слушаю птичий щебет на разные лады. Потом стал замечать меж голых деревьев, россыпи белых и синих ярких пятнышек – подснежников и первоцветов. Они весело дразнились, смеялись мне вслед, как малые дети, звали меня. Но я стойко шёл по обочине. Дойдя до границы с Пеновским районом, свернул там на лесную дорогу – «шплинтовку», как её называют в народе. Это насыпь несостоявшейся железной дороги. Одна из рокадных дорог – ну, параллельных возможному фронту боевых действий, - что строились ещё до войны по плану маршала Тухачевского. Наверняка ведь слышали о нём?
Я согласно кивнул.
- Если помните, в своё время его арестовали, и он был признан иностранным шпионом и расстрелян. А некоторые начинания, у истоков которых он стоял – в том числе и эта дорога - были преданы забвению, как вредительские происки. Бог судья ему и тем, кто приговорил его к смерти. Речь вовсе не о том.
Так вот, ступил я на шплинтовку. Глубоких канав по бокам, как на шоссе, уже не было. И те цветочки почти вплотную игриво приблизились ко мне. И звонче стали петь птицы в лесной глуши. Я даже достал диктофон и стал записывать их трели. Но на уловки маленьких цветов-шалунов не поддавался. Хотя сердце отчего-то трепетало и льнуло к ним. Решил, что на скором привале обязательно рассмотрю их как следует, понюхаю и даже сфотографирую.
Тот путь хожен неоднократно. И место привала у меня постоянное. Лесная дорога идёт там рядом со шплинтовкой, которая вскоре и заканчивается – обрывается недостроенной высокой насыпью рядом с небольшой полянкой. Где возле дороги стоит толстый берёзовый чурбачок. Я на него всегда ставлю поклажу и отдыхаю рядом. Так же было и в тот раз. Но вот дальше случилось нечто, о чём собственно и хочу рассказать.
Расправил, значит, плечи после тяжёлого рюкзака. Оглянулся кругом. Весна была рядом – руку протяни. Всей грудью так, глубоко вдохнул весенний воздух - аж, голова закружилась. Проникся как-то особенно птичьим пением и сам запел от избытка чувств любимую песню юности, - и он не повышая голоса, запел: - «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок, с ненаглядной голубкой в стогу ночевал…» - помните!?
И он светло глянул на меня. На что вновь кивнул ему.
– И только тогда пошёл к бугорку, знакомиться с нежными созданиями. И вот пою, на корточки присел и всмотрелся в сиреневые звёздочки с золотистыми такими прожилками и беленькими крапинками пестиков в центре. И, представляете, сердце от неожиданности дрогнуло – на меня посмотрели глаза,…глаза Родины.
Мужчина при этом пристально посмотрел на меня, стараясь понять – сопереживаю ему или нет, понимаю ли - о чём он говорит. Мой крайне заинтересованный вид его ободрил, и он продолжил, тихим, взволнованным голосом:
- Причём, истинность, несомненность этого, - что именно Родины - мелькнула в сознании ярчайшей вспышкой. Ясные, по детски наивные и доверчивые глазки с такой любовью открыто и прямо смотрели на меня, что тут же осёкся, и не выдержал… слёзы набежали на глаза. Это у меня-то сорокатрёхлетнего мужика! И, следом, неожиданно заплакал, как этого ни делал уже десятки лет, с детства, наверно. Умилительно-сладко так и очистительно. И иначе быть не могло, ведь самым непонятным образом ощутил вдруг всю нашу Великую Россию на этой маленькой полянке, будто она собралась здесь в одну точку. Её самобытность и красоту, нежность и всепрощающую доброту. Нынешнюю беззащитность, растерзанность и разграбленность, преданность и униженность, и необычную силу одновременно. Всё это потрясало.
Жалость, в смысле жалеть. Вот ключ к произошедшему. Жалость до острой боли душевной, чувство неразрывности, общности моей судьбы и судьбы России. И стыд обжёг за своё нынешнюю бездействие, а значит потворствование её врагам. А следом пришла жажда жертвы, в смысле – желание себя принести в жертву, ради спасения Родины. И как-то сразу, словно Небеса разверзлись и хлынул на меня поток Любви Божией, очистительной, разрушающей всю мою греховность. «Окропиши мя иссопом и очищуся: омыеши мя, и паче снега убелюся». - лучше, чем сказал псалмопевец, не придумать.
Сколько длилось это переживание? Не знаю. Недолго. Совсем недолго, верно.
Было ли раньше со мной подобное? Если и было, то не такое сильное уж точно.
Как пришло это состояние неожиданно, так и ушло внезапно. И всё вокруг стало привычным. Я утёр слёзы, сам себе удивляясь, тяжело вздохнул и достал фотоаппарат. Снял те цветочки, встав пред ними на колени. Несколько, каюсь, сорвал и положил между листками записной книжки, в твёрдой уверенности, что когда-нибудь подарю душе родной и расскажу ей о случившемся.