И тут взорвался мир...
Владимир Юринов
6. Виктор.
– Спасибо!.. – Виктор, пережидая аплодисменты, шагнул назад и, взяв со столика бело-голубую, узорчатую – под гжель – чашку, сделал крупный глоток; чай уже успел остыть и был чуть тёплым, горьковатым. – Спасибо!..
Зрителей было немного – человек сорок-пятьдесят. Длинный и узкий «Научный» зал областной библиотеки был полон примерно наполовину. Или наполовину пуст. Это уж как угодно. Впрочем, для работы без микрофона такое количество зрителей было как раз оптимальным. Виктор уже не впервые выступал в этом зале и, зная его отвратительную акустику, ещё раз порадовался, что выступать сегодня довелось без микрофона – звуки от микрофонных динамиков, отражаясь от здешних голых стен, метались по вагонообразному помещению, накладывались друг на друга и, оглушая сидящих вблизи, докатывались до отдалённых слушателей громким, но невнятным рокотанием. Так что без микрофонов было лучше. Гораздо лучше.
Ещё одним недостатком зала было отсутствие в нём сцены. Даже небольшой подиум, хотя бы сантиметров двадцать высотой, оказался бы тут как нельзя кстати. А сейчас зрителям задних рядов приходилось выглядывать из-за голов впередисидящих, чтобы разглядеть выступающего. Ну, а выступающему, в свою очередь, не были видны их лица. А ведь это так важно – видеть лица зрителей. Видеть их глаза.
Несколько раз за свою жизнь Виктору приходилось выступать в больших концертных залах – со сцены, залитой ярким огнём рампы, видя перед собой лишь обрамлённое слепящими софитами угольно-чёрное пространство. Конечно, это пространство было живым, оно влажно дышало, оно покашливало, оно отзывалось на произнесённое со сцены то вяло-вежливыми, то бурными, плещущими аплодисментами, оно, казалось бы, сочувствовало и даже сопереживало выступающему, но оно было безглазо, слепо, а потому – не персонифицировано, аморфно, безлико. Более того, в нём чувствовалась какая-то затаённая угроза. Слова падали в него, как в бездну, как в равнодушный холодный космос, и полного контакта с таким залом Виктору, как он ни старался, ни разу добиться так и не удалось.
Иное дело – маленькие залы. Сколько повидал их Виктор на своём поэтическом веку! Школьные аудитории, районные библиотеки, гарнизонные дома офицеров, заводские и фабричные клубы. И зритель в таких залах был совсем другой. Не позёвывающий, снисходительно-академический и не хамовато-торгашеский, требующий от артиста определённого набора услуг за «уплоченные» деньги. Здешний зритель приходил не на представление, не на шоу, он приходил на ПОЭЗИЮ, и работать перед таким зрителем, перед заинтересованными, доброжелательными, ЖДУЩИМИ глазами всегда было легко и приятно.
Впрочем, «легко» – это, пожалуй, чересчур. Всякий раз, выходя читать стихи, даже перед самой маленькой аудиторией, Виктор волновался, как жених перед дверями загса. Руки у него начинали предательски дрожать и смертельно леденели, а на спине, наоборот, появлялась обильная горячая испарина. Впрочем, по ходу выступления вся эта «предстартовая лихорадка» обычно проходила, постепенно уступая место уверенности и строгой рабочей сосредоточенности, удивительным образом сочетающейся с полной раскрепощённостью и даже неким ощущением полёта. Поэтому свои выступления Виктор хоть и планировал заранее, но плана этого обычно не придерживался, полагаясь большей частью на собственную интуицию и поэтическое вдохновение.
Вот и сегодня, поначалу всякий раз заглядывая в лежащую на столике, рядом с симпатичной гжелевской чашкой, составленную ещё в электричке «шпаргалку», он постепенно увлёкся, разошёлся, перетасовал всю свою программу, и в дальнейшем большую часть своего выступления читал стихи, подходящие, как ему казалось, сиюминутному настрою зала, ориентируясь лишь на реакцию слушателей, на выражение их глаз и лиц, за которыми он чутко наблюдал, на ту единственно верную волну взаимопонимания, которая вскоре после начала выступления установилась между ним и залом.
И вот сейчас, прочитав очередное стихотворение, он почувствовал, что зал устал. Виктор мельком взглянул на часы. Ого! Полтора часа пролетели, как десять минут. Пора было закругляться.
– Ну, и в заключении... – сказал Виктор. – В заключении... Я прочитаю стихотворение, которым обычно завершаю все свои выступления... Оно называется «Дело мастера»...
Виктор слукавил. Никогда «Делом мастера» он свои выступления не завершал. Наоборот, эта вещь – довольно эмоциональная и, в некоторой степени, программная, «векторная» – обычно читалась им где-нибудь в начале концерта, создавая задел, настрой, расставляя, так сказать, акценты. Но не сегодня. Нынче Виктор неожиданно для себя быстро перешёл на лирику, увлёкся, чувствуя благожелательность зала, несколько дольше обычного подзадержался на ней, а потом как-то сразу перекинулся на свои юмористические вещицы. Короче, не срослось. Чему Виктор был сейчас, пожалуй, даже рад. «Делом мастера» можно было поставить этакую хорошую, жирную точку в концерте. Скорее даже, – восклицательный знак.
Он выдержал небольшую паузу, дожидаясь, пока тишина в зале окончательно устоится, загустеет, и начал неторопливо читать:
Рублю окно. Процесс непрост и долог.
Вразмашку, от зари и до зари
рублю окно. От потолка до пола.
Извне рублю, кромсаю изнутри.
Халат рабочий «цвета фиолета»,
сапог-кирза, беретик набекрень.
Рублю. Не потому, что мало света,
а потому, что торжествует тень...
И вновь Виктор порадовался реакции зрителей. Зал был сегодня просто замечательный – внимательный, чуткий, понимающий. С ним не надо было заигрывать. Ему не надо было «разжёвывать» текст. Он ловил стихи с лёту, он понимал то, что вкладывал в строки автор. Он понимал и то, что автор вкладывал между строк...
...Рублю окно. Минкульт обеспокоен.
Чиновники изъёжились в лице.
А мне плевать. Я занят. Я спокоен.
Есть мастерство, желание и цель.
Мне говорят: «Зачем окно? Не нужно!
Нужник нужней. Займись – нам не с руки...».
А я рублю. Не потому, что душно –
нет ветра в доме – только сквозняки...
Полная женщина в первом ряду шумно вздохнула и, испугавшись, замерла, прижимая к груди кулак с торчащим из него смятым носовым платочком. Она, вообще, на протяжении всего выступления Виктора реагировала на его стихи очень эмоционально, даже, помнится, слегка всплакнула, когда он читал «Дорожную историю». Собственно, с того момента она и сжимала в кулачке маленький белый носовой платок...
...Удар. Рывок. И древесина стонет.
Щепа идёт натужно из бревна.
Рублю. Не потому, что зуд в ладонях,
а потому, что – серая стена.
Наветы, склоки, зависть, пересуды,
рубцов и щепок тщательный подсчёт...
Рублю окно. Пусть скалятся зануды.
Кто видел небо – тот меня поймёт!
Долгие пару секунд в зале ещё висела ждущая, напряжённая тишина. А потом – сразу – взорвался шквал аплодисментов.
Виктор смотрел на обращённые к нему лица, на сходящиеся и расходящиеся ладони и чувствовал внутри себя гулкую приятную опустошённость. Сердце, успокаиваясь, всё ещё сильно толкалось в рёбра, спина была влажная и горячая.
Рядом возникла Дарья – давнишняя, ещё по институту, приятельница Виктора, а ныне – немаленьких областных чинов культуртрегер, организатор сегодняшнего концерта и бессменный руководитель местного литобъединения, куда в стародавние незабвенные времена, ещё до своего отъезда в Москву, входил и Виктор, и почётным членом которого он теперь числился.
– Дорогие друзья!.. – хорошо поставленным голосом опытного руководителя легко перекрыла шум зала Дарья (вообще, она была дамой видной – гренадёрского роста, вдобавок ещё и визуально увеличиваемого кочанообразным узлом ярко-каштановых волос на голове, мощная, порывистая в движениях, с вызывающе, даже несколько угрожающе торчащими наперевес монументальными грудями, больше всего напоминавшими Виктору всегда готовые к столкновению, упругие вагонные буфера). – Дорогие друзья! Я хочу поблагодарить Виктора Алексеевича за, не побоюсь этого слова, прекрасное выступление, которое мне и, я надеюсь, всем присутствующим очень понравилось... Друзья!.. – она переждала вновь вспыхнувшие аплодисменты. – В качестве памятного подарка я хочу вручить нашему гостю новый, недавно вышедший, поэтический сборник нашего ЛИТО – «Верхневолжские голоса», – она, улыбаясь ярко накрашенным ртом, протянула Виктору худосочную книжечку в мягкой обложке. – Большое спасибо, Виктор Алексеевич, что не забываете нас! Приезжайте ещё. Мы вас всегда ждём. Всегда вам рады!..
– Спасибо!.. – Виктор, принимая книжицу, церемонно раскланялся. – Спасибо!.. Я тоже хочу сделать вам подарок... Так сказать, в качестве ответного жеста... – он нагнулся и достал из стоящего возле столика портфеля три экземпляра своего, вышедшего ещё в позапрошлом году и стоившего тогда Виктору целого мешка здоровья, сборничка. – Вот это, – он показал залу, – мой новый сборник «Открытое окно». В него вошли стихи последних лет... Здесь, кстати, есть и «Дело мастера». Это то, что я читал в конце выступления... Один экземпляр я дарю вашему литобъединению... – он торжественно вручил книжку милостиво кивающей с высоты своего роста Дарье. – А эти два экземпляра... я хочу передать библиотеке, которая уже не в первый раз гостеприимно предоставляет нам этот прекрасный зал... – сухощавая, строгого учительского вида, работница библиотеки, сидевшая сбоку, у стены, резво снялась с места и, просеменив, равнодушно приняла от Виктора причитающиеся библиотеке книжки.
– Скажите, а у вас ещё есть ваши сборники? Остались?.. – полная женщина из первого ряда взволнованно смотрела на Виктора.
– Да... – кивнул ей Виктор. – Да, конечно!.. – он поднял с пола портфель и выразительно похлопал по нему. – Книжки ещё есть. Если кого интересует, можете подойти, приобрести... Стоимость одного сборника сто пятьдесят рублей...