И тут взорвался мир...

Владимир Юринов

9. Алексей.

Алексей лежал на спине и, заложив правую руку под голову, смотрел в потолок. На потолке белели два круга от прикроватных ламп – его и Оксанкиной.

Жена, примостившись на левом плече, уютно сопела.

– Спишь? – спросил Алексей.

– Нет, – сейчас же откликнулась Оксанка. – Балдею... Так хорошо, что даже спать жалко.

– Хорошо – вообще? Или хорошо – потому что?.. – Алексей прищурил глаза – круги на потолке расплылись и потеряли свои чёткие очертания.

– Хорошо, потому что хорошо... – Оксанка потёрлась носом о его грудь. – Ты – вообще – у меня самый хороший. Самый хороший муж, самый хороший любовник, – начала перечислять она, – самый хороший отец...

– Осторожней, – строго сказал Алексей. – Лесть, она пестует гордыню.

– А это вовсе и не лесть, – запротестовала жена. – Это... объективная реальность, данная нам, – она погладила его живот, – в ощущениях... Вот.

– М-дя... – улыбнулся в потолок Алексей. – Объективной реальностью ты меня ещё не называла...

Оксанка вдруг хихикнула.

– Ты чего?

– Ой, не знаю, почему-то вдруг вспомнилось, – жена зашевелилась и, вытащив руку из-под подушки, устроилась на боку, подперев голову ладонью. – У нас сегодня в саду такая веселуха была...

– Это что же, – спросил Алексей, – помимо «киси»»

– Ага, – сказала Оксанка. – Помимо... Представляешь, у нас...

И ТУТ ВЗОРВАЛСЯ МИР.

 

Пролог.

 

– Маликов, ну что ты от меня хочешь? – в очередной раз устало спросил доктор. – Я-то тебе чем помочь могу?

Доктор был полненький, кругленький, весь какой-то домашний, уютный – со смешной розоватой лысинкой в обрамлении одуванчиковых волос и с мягкими белыми руками, которые он то сцеплял на туго обтянутом белоснежным халатом животе, то виновато разводил в стороны. Доктор был симпатичный, он нравился Витьке, нравился с самой первой встречи в этом же кабинете, и специалист он, наверняка, был хороший, и сделал он для Витьки действительно много – не всякий врач приёмной комиссии будет возиться с обыкновенным абитуриентом в течение целой недели и уж тем более не всякий положит его в санчасть для дополнительного обследования, – но сейчас именно в нём, в докторе, была сконцентрирована та беда, которая неотвратимо и неумолимо нависла над Витькой. Поэтому и говорил Витька с ним обиженным тоном, так, как будто именно он, доктор, был виноват во всех свалившихся на Витькину голову несчастьях:

– Ну, может, ещё какое-нибудь обследование? – пробубнил Витька, глядя на круглый, розовый, гладко выбритый докторский подбородок. – Может, всё-таки ошибка?

– Ну какая может быть ошибка? Ну сам посмотри, – доктор стал обратным концом шариковой ручки водить по разложенной перед ним на столе ленте кардиограммы. – Вот... Вот и вот... Видишь?.. Достаточно отчетливые систолы...

Витька искоса взглянул: ни черта он там, по правде говоря, в этой кардиограмме не видел – одни сплошные сиреневые загогулины.

– Здесь всё вполне отчётливо просматривается, – продолжал тем временем доктор. – И никакие дополнительные и сверхдополнительные обследования картину радикально изменить не смогут. Ты уж мне поверь – я в этом, – он усмехнулся, – немножко соображаю...

– А может того... подлечить?.. Поколоть чего-нибудь?.. – заканючил Витька. – Оно ведь, наверно, лечится?

Доктор сокрушённо вздохнул и покачал головой:

– Понимаешь, – терпеливо сказал он, – лечатся те болезни, причины возникновения которых ясны. А мерцательная аритмия... Это – вещь непредсказуемая. Непонятно, откуда она берётся. И следовательно, неясно, как и чем её лечить... Впрочем, в подавляющем большинстве случаев её вообще не лечат. Человек в принципе, может с ней жить и до ста лет...

– А может и не жить? – полуутвердительно спросил Витька.

– А может и не жить, – согласился доктор. – Подобные случаи тоже описаны во врачебной практике. Сбои в ритме вплоть до полной остановки... Впрочем, – покосился он на Витьку, – случаи эти довольно редки... Так что не бери в голову.

– А-а... бывает... что она совсем проходит? Ну, эта... аритмия. Сама...

– Бывает... – доктор стал неторопливо сматывать ленту кардиограммы в рулончик. – Особенно в подростковом возрасте. Организм как бы перерастает болезнь. Так что ты не отчаивайся. Годика через два-три обследуйся – может, что и изменится...

– Борис Аркадьевич... а нельзя это... – Витька заранее покраснел. – Ну... как бы ничего и не было... И кардиограмму другую вложить. Я тут с одним парнем поговорил, он, в принципе, согласен...

Доктор с любопытством посмотрел на абитуриента поверх очков:

– И, конечно же, за соответствующее вознаграждение? Так?..

Щёки у Витьки окончательно заполыхали.

– Н-ну... так...

– Нельзя! – даже как-то весело сказал доктор. – И выкинь ты подобные способы решения вопросов из головы. Раз и навсегда... Пойми ты, чудак-человек, – Борис Аркадьевич отложил свёрнутую кардиограмму в сторону и похлопал Витьку по руке своей прохладной ладонью. – Ты ведь не в институт благородных девиц пришёл поступать. И не в гражданский университет. На филологический. Это – лётное училище. Причём истребительное. Тут обязательное медицинские обследования два раза в год. Через полгода как раз и вычислят тебя. Выкинут к чёртовой матери из училища и мне ещё по шапке надают... А если опять как-нибудь выкрутишься, так через год полёты начнутся. Что, если тебя в самолёте прихватит? Ты об этом подумал? Ладно, ты – ясное дело – герой, тебе собственная жизнь не дорога, так ведь под тобой люди! А?! Ты об этом подумал?!.. Так что, товарищ абитуриент Маликов... – доктор вновь взял в руки кардиограмму, постучал по столу торцом туго свёрнутого рулончика и решительно вручил его Витьке. – На! Держи! На память!.. И ступай ты себе с богом. Сам не греши и не вводи ближнего во искушение... Годков тебе сколько? Осьмнадцать в этом году исполняется?

– В следующем, – угрюмо уточнил Витька. – В августе.

– Ну вот, видишь, – обрадовался доктор. – У тебя ещё целый год в запасе. До армии. Поступишь ещё куда-нибудь. Запасной-то вариант у тебя есть?

– Есть, – мстительно сказал Витька. – В университет. На филологический.

– А-а... Ну-ну... – Борис Аркадьевич улыбнулся краем губ. – Тогда – удачи! Может, когда писателем станешь. Книжки будешь писать... Интересные... – он притянул к себе большую тетрадь в зелёной клеёнчатой обложке и принялся неторопливо её листать.

Витька поднялся.

– До свидания...

– До свидания, – доктор мельком – поверх очков – взглянул на Витьку. – Скажи там, в коридоре, пусть следующий заходит.

– Хорошо, – сказал Витька. – Скажу...

Он вышел на крыльцо. В голове было пусто. И на душе было пусто и горько. И впереди была пустота. Сплошная, беспросветная пустота. Мрак. Вакуум.

«Пустота тишиной разбавлена.

  От своей шарахаюсь тени я.

  На виске, под ладонью вдавленном,

  ощущаю процесс старения...» – всплыло вдруг бог весть чьё, бог весть как затесавшееся в голову. «Бред! Чушь!.. Бред собачий!..» – разозлился Витька. Он вытащил из кармана трубочку кардиограммы и попытался её порвать. Рулончик не поддался. Тогда Витька смял его в тугой угловатый комок и швырнул в стоящую у крыльца чёрную железную урну. «Память!.. Какая нахрен память?! О чём?!..». Он огляделся.

На улице было безветренно и душно.  Слева, на углу, в курилке, беззаботно гоготала над чем-то очередная группа ещё непуганой абитуры. Справа, за забором медсанчасти, над высокими густыми кустами, летал, сопровождаемый азартными криками, белый волейбольный мяч.

Сзади хлопнула дверь. Витька посторонился. Мимо него протиснулся курсант: в выцветшем, полинялом «хэбэ»¹, с лётным планшетом – на длинном, по местной моде, ремешке – через плечо, в приспущенных – гармонью – сапогах и в сбитой на затылок пилотке и, спустившись с крыльца, вразвалочку зашагал по неширокой, обсаженной высокими пирамидальными тополями, аллее, что убегала от медицинского крыльца прямо к виднеющемуся вдали жёлто-синему училищному КПП².

Витька завистливо смотрел вслед.

– Лё-оха-а!! Стой!.. – ляпнув дверью и задев плечом Витьку, из санчасти выскочил ещё один курсант и, придерживая мотающийся на боку планшет, торопливо скатился по ступенькам, – Подожди!..

Первый курсант – стало быть, Лёха, Лёшка – остановился и, повернувшись вполоборота, стал ждать своего товарища, хмурясь и покусывая сорванную с газона травинку. Витька рассмотрел его: невысокий, кряжистый, черноволосый, с худым, скуластым лицом, на котором выделялись густые, сросшиеся на переносице брови. Взгляд курсанта бегло скользнул по несчастной Витькиной фигуре.

– Ты сейчас куда? – подбегая, спросил второй курсант.

– В УЛО³, – коротко ответил Лёшка.

– Ты «наземку»⁴ написал?..

Лёшка что-то ответил – Витька не расслышал. Курсанты повернулись и, оживлённо толкуя между собой, плечом к плечу двинулись по дорожке. Они дошли до бокового ответвления аллеи и свернули на него. Некоторое время их фигуры ещё мелькали между деревьями, пока не скрылись за углом соседней казармы.

Витька посмотрел вверх. Прямо на тонких, настороженно замерших, лишь чуть-чуть переливающихся серебристыми чешуйками листьев, верхушках пирамидальных тополей тяжело лежали плотные, свинцово-чернильные, неподвижные тучи.

Небо было закрыто.

 

_____________________________________________________________________________________

1. «Хэбэ» – летнее обмундирование: гимнастёрка плюс галифе.

2. КПП – контрольно-пропускной пункт.

3. УЛО – учебно-лётный отдел.

4. «Наземка» – наземная подготовка.

<=