И тут взорвался мир...
– Восемнадцатого я горячо общался с издательством... – как можно спокойнее сказал Виктор. – Я ведь тебе говорил – в «Сибирской Звоннице» к выходу готовится мой сборник. Они попросили позвонить – обсудить корректуру...
– А по Интернету это нельзя было сделать?!
– Танюш, по Интернету это бы заняло два дня. А по телефону...
– А по телефону ты проговорил половину своего гонорара! Причём ещё не полученного!
– Тань! Ну не преувеличивай. И не надо всё на деньги мерить!.. – портфель никак не хотел закрываться, и Виктор начал терять терпение. – Ты ведь знаешь, насколько для меня важен этот сборник! Его и так уже четыре раза откладывали...
– Для тебя важен только твой сборник! – жена распалялась всё сильнее. – А на семью тебе, конечно, наплевать!!..
– Та-ань!.. – Виктор укоризненно покачал головой.
– Наплевать!! – супруга смяла квитанцию и швырнула её на трюмо. – Кредит за мебель не выплачен! – начала она нервно загибать пальцы. – Ипотека висит! За садик платить нечем! А он, понимаешь, тысячами запросто швыряется! Ты их заработал, эти тысячи, чтоб вот так вот их – на ветер?! Заработал?!!..
– Я ведь тебе в понедельник восемь тысяч, те, что за детские утренники, отдал?! Отдал! А на следующей неделе от «Роснефтегаза» должен ещё пять пятьсот получить. За корпоратив... – Виктор понял, что оправдывается, и разозлился уже по-настоящему. – Да что ты на меня наезжаешь?! Что, у нас в доме жрать нечего?! Или мы голые-босые ходим?!..
– А ты не ори! – жена ещё больше повысила голос. – Как раз и ходим! И голые, и босые!.. Дочери, вон, новый комбез покупать надо! У меня сапоги разваливаются!.. За фитнес-клуб за февраль взнос просрочен!..
– Ой, этот фитнес-клуб твой!.. – начал было Виктор.
– Конечно! – тут же подхватила жена. – Как фитнес-клуб, так мой! А как эти твои игрушки – между прочим, по тысяче рублей за штуку! – по всему дому висят, пыль собирают, так это не трогай! Это святое!.. Ты лучше вспомни, как ты в своём Доме литераторов днями напролёт штаны протираешь! Гудзеева этого своего всё обхаживаешь, коньячком его всё потчуешь! Армянским!.. И главное, был бы толк от этих твоих обхаживаний!.. У других вон по три сборника в год выходит! А у тебя один в три года! И тот – в Сибири!..
– Да при чём тут Сибирь?.. – опять попытался встрять Виктор, но супруга только отмахнулась:
– Так и будешь всю жизнь, как мальчик, рекламные стишки писать да сценарии для корпоративов!.. Предлагал же тебе мой отец должность в департаменте! Нормальная должность, нормальный оклад! Так нет! Гордые мы!..
– Да я бы в этом твоём департаменте со скуки на второй день подох! Сидеть в кабинете от звонка до звонка, бумажки с места на место перекладывать!..
– Ничего, не подох бы! Другие вон, небось, не дохнут!.. Зато с ипотекой бы за пару лет рассчитались! И ребёнок бы на юге, на море бы отдыхал, в нормальном санатории, а не у твоей матери!.. В Торжке... – название города она произнесла с такой издёвкой, с таким... каким-то даже отвращением, что Виктор тут же и окончательно взбеленился:
– В твоём этом департаменте, между прочим, взятки брать надо! И давать!.. Твой отец вон до сих пор под подпиской о невыезде ходит! И неизвестно ещё чем дело кончится!..
– Не ори!!.. – жена, не переставая кричать, перешла на шёпот. – Не ори!! Чего ты орёшь?!.. – она округлила глаза и многозначительно потыкала пальцем в стену. – И не смей наговаривать на моего отца! Ты ему и в подмётки не годишься!.. Он столько для нас всего сделал! А ты!.. Да ты после всего этого – просто неблагодарная скотина!..
– Что ж ты за неблагодарную скотину замуж-то вышла?!.. – Виктор понял, что его несёт, но уже не мог остановиться. – Мне помнится, твои родители тебе до меня другого жениха сватали! Москвича, между прочим! И не писателя!.. Вот тот бы в папочкин департамент не задумываясь побежал! Впереди собственного визга!..
– Да потому что дура была! Дура!!.. – супруга топнула ногой. – Думала – за талантливого писателя выхожу! За гения! А тут!.. тут!.. ничтожество!..
– Не топай, – мрачно сказал Виктор, – тапочки потеряешь!..
– Пошёл вон!!.. – жена схватила с трюмо флакон с туалетной водой и, не целясь, швырнула в мужа.
Виктор отшатнулся. Флакон чокнулся в стену – брызнули зелёные осколки. По обоям потекло. В коридоре одуряющее запахло французским парфюмом.
Виктор проводил взглядом резвый ручеёк, дождался, пока тот нырнёт за плинтус, а потом опять повернулся к жене – та стояла, бледная, закусив губу, глядя мокрыми глазами мимо супруга.
– Дура и есть... – негромко сказал Виктор – Истеричка... – и, подхватив подмышку так и не застегнувшийся портфель, сорвал с вешалки шапку и с облегчением выкатился за дверь. Оставив дома, на трюмо, и перчатки, и очки, и мобильник...
По глазам полоснул дневной свет – поезд выскочил из тоннеля. Виктор поморщился. Ему не нравились открытые участки метро. Не нравились с детства, когда его, тогда ещё четырёх- или пятилетнего карапуза, родители впервые взяли с собой в Москву. Столица тогда, в общем-то, не особо впечатлила маленького Витю. Она мало чем отличалась от родной Витькиной Твери, разве что было в ней чуть более шумно, чуть более суетно; но вот метро – знаменитое московское метро, про которое он столько слышал от своей старшей сестры Настёны, метро, которое он столько раз превращал в своём воображении то в таинственную самоцветную пещеру, то в подземный хрустальный дворец, – всё равно превзошло все его самые смелые ожидания. «Винтик», как ласково называли его в семье, с замирательным восторгом открывал для себя волшебный мир метрополитена: с этим неповторимым, ни на что не похожим «метрошным» запахом; с немного жуткими, но послушно открывающимися за пятачок турникетами; с захватывающими дух спусками по крутым самодвижущимся лестницам, именуемым вкусным словом «эскалатор»; со строгими тётями в красных форменных беретах; и, конечно, со стремительно выбегающими из черноты тоннелей, грозно гремящими, голубыми вагонами, внутри которых стояли вдоль стен замечательно-прохладные кожаные диваны. Но однажды, на одном из перегонов (было это, наверное, где-то в районе Измайловского парка), «Винтик», внимательно вглядывающийся в таинственную заоконную тьму, изредка простреливаемую редкими – проносящимися стремительными кометами – жёлтыми фонарями, вдруг – внезапно – был вынесен из сказочного подземного царства в совершенно прозаический дневной мир: с банальными, совершенно обыкновенными, по-августовски поблекшими деревьями, с обычными, тесно составленными, серыми, угрюмыми домами и с ничем не примечательными, суетящимися, вечно куда-то спешащими пешеходами. Это было так нелепо и так неожиданно, что маленький Витя почувствовал себя обкраденным, обманутым, а потому жутко и беспричинно обиженным, и все дальнейшие подземные приключения больше уже не доставляли ему того первоначального – до щекочущих, зябких мурашек – праздничного удовольствия.
С тех пор прошло уже достаточно много лет, но Виктор до сих пор помнил те свои давнишние ощущения – смесь досады и горькой обиды, как будто перед ним поспешно и грубо погасили киношный экран, на котором шла захватывающая, многоцветная и многосерийная, волшебная сказка.
Виктору, между прочим, всегда казалось, что и сами метропоезда недолюбливают открытые участки дороги. Что они чувствуют себя при дневном свете неуютно, голо, словно вытащенные на поверхность глубоководные рыбы, и потому стремятся поскорее ускользнуть, спрятаться, юркнуть в спасительные, столь знакомые и по-домашнему уютные норки тоннелей...
Виктор повернул голову и через плечо взглянул в окно. Ничего хорошего за окном не было. Медленно, покачиваясь, плыли за унылым забором унылые корпуса давным-давно разорившегося и закрытого автомобильного завода. С этой стороны забора тянулась узкая, похожая на старый, использованный бинт, заснеженная полоса отчуждения. Снега было мало, он был неопрятен и сер, и сквозь него тут и там – словно запущенная двухнедельная щетина на щеках тифозного – торчали голые, дрожащие от ветра, сухие бурьянные верхушки…
Виктор не любил Москву. Да нет, пожалуй, «не любил» – это мягко сказано. Терпеть не мог. Тихо ненавидел. Она напоминала ему гигантского злобного спрута или, скорее, раковую опухоль, возникшую в самом сердце огромной державы и безостановочно и беспощадно высасывающую из неё все жизненные соки.