Иван Борисов. Покуда сердце бьётся

“ОРЛЕНОК, ОРЛЕНОК...”

   Удивительная судьба у этой песни: “Орленок, орленок, взлети выше солнца...” Как высоко взлетела она, сколько поколений собрала под свое крыло! Мы, комсомольцы двадцатых годов, ее пели. С ней уходили на фронт в сорок первом. После войны на пионерских сборах, куда не раз приглашали меня, часто приходилось слышать ее. Живет песня. И будет жить.

   ...Трудно, просто невозможно было в это поверить! Та же тропинка, до последнего кустика, до каждой повертки знакомая, и озеро то же — давно ли ловили в нем окуней! — и школа, в которой учился семь лет и собирался учиться дальше... А вон знакомое окно. Это окно его класса. А рядом — окно учительской. Возле него любила стоять Аполлинария Семеновна Блажевич, их педагог. Обычно по утрам она встречала ребят у окна, всегда улыбалась приветливо. С этой улыбкой потом входила к ним в класс и начинала урок. Вернуть бы все это! Но как?

   ...Вчера Сеня прибежал к школе, а ему навстречу— фашист-верзила с автоматом. Спускается с крыльца и автоматом своим машет: пошел, мол, прочь! Это от своей-то родной школы!

   Нет, Сеня не испугался — еще чего! — просто отошел в сторону. Хотел фрицу язык показать, но раздумал. В самом деле, чего зря дразниться! Фашисту от этого — ни жарко, ни холодно. Постоял немного в сторонке, поглядел на школу, на знакомые окошки и пошел обратно, домой, в деревню Федосеево, где уже несколько дней тоже хозяйничали фашисты. Их было много, и каждому, кто встречался на дороге, Сене очень хотелось или кулак, или язык показать. Но этот верзила на школьном крыльце почему-то особенно разозлил его...

   Месяца четыре назад, когда было мирное время, спросил бы кто-нибудь у него: “Сень, скажи, какое твое самое большое желание?..” Он, поразмыслив, ответил бы: “Съездить с папкой в город, покататься на карусели в городском саду, а потом съесть мороженое. Штуки три. Или четыре”. А сейчас, услышав этот вопрос, и задумываться не стал бы: “Найти автомат или винтовку и много-много патронов, подкрасться к школе и пальнуть в того долговязого фашиста, что торчит на крыльце, а за ним перестрелять и всех остальных”.

   Но задать такой вопрос ему было некому. Дружки его, Сережка, Петька и Степка, похоже, дома сидели. Поэтому он сам себя об этом спросил. Сам и ответил. А ответив, призадумался: “Ну ладно, ухлопаю я одного, второго, ну, третьего, а как быть с другими? Вон их сколько понаехало! Нет, одному с ними не справиться, даже если в день по два фашиста на тот свет отправлять. Вот если бы с мальчишками! Но где они? Попрятались по домам, на улицу носа не кажут”.

   — Руки вверх! — неожиданный окрик из-за кустов испугал Сеньку. И не трусишка вроде, а испугался. В это время из-за олыиины придорожной дружок его верный, Серега Карасев, показался, улыбается во весь рот. А в руках у него — Сенька даже глазам своим не поверил — немецкий автомат! Вот так Серега!

   — Во, видал? — Серега кивнул на автомат. — В лесу нашел. Там и еще кой-чего есть. Пойдем, если не трусишь.

   Пошли вместе. По дороге Сеня предложил:

   — А что, может, и Петьку со Степкой позовем?

   Серега согласился. Позвали ребят, и уже к вечеру, перетащив в лес с десяток винтовок и автоматов, валявшихся то там, то здесь на месте недавнего боя, разглядывали свои первые трофеи, щелкали затворами и держали совет: куда девать все это? Конечно, заманчиво было вооружиться самим, распихать по карманам патронов побольше, устроить засаду... Но сладят ли?

   А если сделать склад оружейный? Здесь, в лесу, сам черт ничего не найдет, а фашисты и подавно. Пусть хранятся до поры автоматы и винтовки, авось пригодятся когда-нибудь.

   Но оружие пригодилось скорее чем думали.

   Как-то после очередных поисков, когда, отколесив километров десеть по проселкам, ребята с новыми трофеями возвращались обратно, навстречу им вышли незнакомые люди. Человек шесть, тоже вооруженные, кто с винтовкой, кто с автоматом, пробирались краем леса, обходя стороной деревню, в которой находились гитлеровцы. Сеня сразу догадался: партизаны. Хотел “ура” закричать, да спохватился вовремя. Подошли, поздоровались. Не скрывая удивления, партизаны разглядывали вооруженных мальчишек.

   — А это что за отряд? — Один из партизан, видимо, старший в группе, спросил по-командирски строго: — Кто командир? Докладывайте.

   Приятели подтолкнули вперед Семена. Тот вышел, по-военному сделав шаг вперед. Стал докладывать, кто они и откуда. Партизаны заулыбались. Видно, по душе пришлись им эти сообразительные мальчишки.

   — Ну вот, - сказал старший, — а мы и не подозревали, что рядом такие помощники живут.

   Потом, когда, обвешанные трофейным оружием, партизаны прощались с ребятами, командир группы вдруг спросил:

   — Ну а с арифметикой у вас как? Считать-то вы не разучились? К примеру, кто из вас точнее ответит на такой вопрос: сколько фрицев квартирует в вашей деревне?

   — Человек тридцать, — сказал Петька, — или тридцать пять.

   — Сорок два, — уточнил Семен. — И столько же в соседней деревне.

   — А сколько машин стоят по дворам? — снова озадачил командир.

   — Три, — Сеня задумался. — Нет, четыре. Четвертая вчера уехала, но к вечеру вернулась, привезла что-то...

   — Какие-то ящики, — подсказал Серега.

   — Ну вот, — похоже, довольный экзаменом, сказал командир, — по удовлетворительной отметке для начала поставить можно. Но не больше. А если постараетесь, сможете и “отлично” заработать. Поняли мысль?

   Мысль командира они поняли сразу. Согласно закивали головами, готовые хоть сейчас разбежаться в разные стороны, по деревням, и пересчитывать по головам фашистов, а заодно их оружие и всю боевую технику.

   — А теперь самое главное, — командир решил охладить их пыл. — С оружием в деревне появляться запрещаю. Ничего самим не предпринимать, на рожон не лезть. — Увидел, как помрачнели лица ребят, решил приободрить их: — Первое задание будет такое: глядеть в оба и запоминать все до мелочей. И ждать от нас связного. Словом, будьте готовы каждую минуту...

   — Всегда готовы! — сразу за всех выпалил Сеня.

   — Вот и договорились, — командир похлопал его по плечу. — Счастливо тебе, командир.

   Конечно, немножко обидно было: ну что это за боевое задание — глядеть в оба. Велика хитрость! И все-таки это здорово: им доверяют, на них рассчитывают. Шутка ли!

   С того дня все и началось... Дома почти не сидели. Ходили по дальним и соседним деревням, где, по слухам появлялись оккупанты. Глядели в оба и запоминали: сколько солдат понаехало, сколько офицеров, сколько машин, какое вооружение... Арифметика, в общем-то, несложная, а опасности... Они еще и не знали их. Если чего и боялись, так своих матерей, потому что каждый раз, уходя из дома, приходилось что-то придумывать, изворачиваться, выслушивать их угрозы и уговоры и видеть эту с каждым днем растущую тревогу в материнских глазах. Но уходили, пообещав скоро вернуться: я, мол, к Петьке схожу, или к Сережке, или к Степке сбегаю... И возвращались. И сами верили, что ничего-то с ними не может случиться.

   И в эту ночь, когда не удалось тайком от матери улизнуть из дома, Сеня, застигнутый ее окриком уже у самого порога, пообещал:.

   — Да ничего со мной не будет! Спи спокойно, я скоро. Честное пионерское.

   Она отпустила его. А потом лежала в постели, тревожно и чутко прислушиваясь к тишине. Вздрагивала от каждого шороха и опять, в который раз, ругала себя: “Зачем отпустила сына из дому?” Но он вернулся быстро, как и обещал. И ушла тревога. Наутро, однако, решила устроить допрос: куда уходил и зачем? Парень молчал как рыба. Усмехался только. А днем до деревни слух дошел: в Урицком, соседнем селе, при входе в волостную управу оккупанты накануне большой портрет Гитлера повесили. Портрет провисел один день, а ночью какой-то смельчак ухитрился сорвать его. От портрета одни клочки рваные на земле остались. Ох и бесновались, говорят, фашисты! Мать пришла домой, поглядела на сына:

   — Твоя работа?

   — Наша, — признался Семен. А потом, усмехнувшись, сказал: — Жалко, что не его самого повесили. Мы бы не возражали. Пусть бы себе висел.

   Мать ничего не ответила, лишь головой покачала. И опять подумала с тревогой: “Ох, беда с парнем! От горшка два вершка, а туда же, в партизаны!”

   А тут еще событие...

   Утром 7 ноября, в день 24-й годовщины Октябрьской революции, в том же Урицком, на самом высоком дереве, что стояло возле школы, кто-то поднял и укрепил на самой макушке красный флаг. Он развевался на ветру на виду у всего села, и люди, не решаясь выйти из дома, глядели на него из окон, глядели, как суетятся, хлопочут фашисты под деревом, не зная, как к флагу подступиться — уж больно высоко подняли его. Да и свои, урицкие, дивились и гадали: кто же он, этот смельчак? Как удалось ему забраться на это высоченное дерево?

   Дня три или четыре после этого события Семен не выходил из дома, ждал, когда поутихнут фашисты. Мать догадывалась, что флаг — это его рук дело, но на этот раз ни о чем не расспрашивала. Только предупредила однажды:

   — Не дай Бог тебе, Сеня, в эти дни на глаза им попасться. Ишь как лютуют! Видно, наш праздничек им покою не дает.

   А потом сын снова исчез куда-то. Уже под вечер, не в силах больше ждать, мать постучала сначала к Карасевым, потом к Швецовым, спросила, дома ли ребята. Оказалось, что дома. На расспросы, куда мог подеваться Сенька, приятели только неопределенно плечами пожимали.

   Ночь провела в тревоге, глаз не сомкнула. А под утро, уже рассветать стало, услышала: кто-то тихо поднялся на крыльцо, отворил дверь в сени... Явился. Живой-здоровый. И слава Богу! Сел на лавку возле окна, лицо осунувшееся, одежонка рваная. Посидел с минуту молчком, потом, не поднимая глаз, попросил:

   — Ма, дай поесть чего-нибудь. Есть охота.

   Что было, собрала на стол. Присела рядом. Сын взялся за ложку, потянулся за хлебом, но тут и замер, глядя в окно. Мать тоже взглянула и охнула: по дороге, ведущей в деревню, двигалась подвода с немецкими солдатами и с полицаем пореченским. Поняла: не к добру это.

   Схватив кусок хлеба со стола, сын метнулся к двери. Уже с порога крикнул:

   — Мам, это за мной. Придут, скажи, что ничего обо мне не знаешь. Ушел, скажи, куда-то еще вчера — и все...

   Едва успела ложку с тарелкой убрать со стола, они и ввалились к ней в избу. Полицай пореченский верховодил.

   — Где твой щенок? — кричал он. — Не вздумай прятать.

   — А чего мне прятать, если прятать нечего. Я и сама его который день не вижу.

   — Врешь! — полицай замахнулся карабином.

   — А ты не ори, вояка! Ищи, коль не веришь, — сказала мать и тут же испугалась: а что как не успел убежать Сенька, где-то рядом, может, во дворе прячется. Сказала, вытирая слезы рукавом:

   — Только я и сама с ним вся извелась, парень от рук совсем отбился, все гулянки на уме. И теперь небось шляется где-то.

   Полицай еще пошумел в доме, погрозил своим карабином, пообещал, что “доберется до щенка”. С тем и ушли.

   Но добраться до Семена полицай и каратели уже не смогли: в тот же день, понимая, что возвращаться домой опасно, он ушел в партизанский отряд, который действовал на территории Великолукского и Усвятского районов.

   Так и не узнала мать в тот день о том, что же случилось с ее сыном минувшей ночью.

   А случилось вот что.

   Выполняя задание партизанских разведчиков, Семен Котов пришел в село Поречье, где размещался вражеский гарнизон. Приметив на улице незнакомого мальчишку, один из полицаев задержал его. Стал допрашивать: кто такой, откуда и зачем пришел в Поречье.

   Пришлось сказать, как есть: живет в деревне Федосеево, фамилия Котов... А вот как быть дальше? Сказал первое, что в голову пришло: приятеля, мол, собрался проведать. Вот тут-то и началось! А кто он, твой приятель? Где живет? Веди к нему, показывай! Въедливый подозрительный полицай оказался. Как ни выкручивался Сеня, ничего не помогло: задержали. Посадили на ночь в пустую, холодную избу под охрану другого полицая. Тот посидел час, другой на лавке возле остывшей печки, посмолил махорку, походил по избе, а потом стал на ночь укладываться. Расстилая на лавке рваный тулуп, пригрозил Семену:

   — Мотри, не вздумай баловать. Уши пооборву.

   Прилег на лавку возле двери, пробормотал уже в полудреме:
   — Поглядим, что завтра в штабе запоешь.

   Утром его должны были вести на допрос. Но явившиеся в избу фашисты обнаружили там одного одураченного полицая. Сени и след простыл. Снарядили подводу, пустились догонять беглеца. Рассчитывали схватить мальчишку дома. Не тут-то было!

   Вот так и стал Семен Котов бойцом партизанского отряда. Стрелять научился не хуже взрослых “ворошиловских стрелков”. Ни днем, ни ночью не расставался со своим карабином. Спал и видел: вот он, партизан Семен Котов, вместе с другими бойцами отряда врывается в родную деревню Федосеево с карабином в руках, а еще лучше с автоматом, и косит метким огнем перепуганных фрицев налево и направо. А тут и дружки Сени появляются — Сережка, Петька и Степан, — и теперь они вместе гонят фашистов из родной деревни. А в деревне — радость! Выходят люди из домов, вытирают радостные слезы, встречают своих освободителей. Вот и мать появилась на крыльце, идет к нему навстречу, и так хочется Семену подбежать к ней, прижаться к ее теплым и ласковым рукам, услышать ее голос...

   — Семен! — Чей-то голос вдруг вывел его из приятного сна. — Кончай ночевать! Командир зовет.

   Сон как рукой сняло: еще бы, командир зовет! Вскочил с нар, обулся, оделся наскоро, схватил карабин. Пока бежал к командиру, успел подумать: “А что, если и в самом деле сон в руку выйдет? Вот было бы здорово!”

   Ошибся, однако. Совсем другое задание приготовил ему командир. Предстояло во что бы то ни стало добраться до штаба одной из стрелковых дивизий, стоявших неподалеку от линии фронта, и передать ее командиру важный пакет. Дело осложнялось тем, что место расположения этой дивизии отряду было неизвестно. Семену предстояло найти ее.

   Вместе с командиром и комиссаром отряда, отправлявшими связного на задание, размышляли о том, куда спрятать пакет. Сеня сам предложил: в рукав, под рваную подкладку. Проверили и согласились: пакет был спрятан надежно.

   — И все-таки, — предупредил на прощание командир, — лучше не попадаться. А если что — уничтожь пакет, иначе...

   — Вас понял, товарищ командир! — Семен надвинул шапку на лоб, подхватил свой карабин, стоявший у порога.

   Но командир остановил его.

   — А эту штуку оставь. Еще успеешь.

   Жалко было расставаться с карабином, но ничего не поделаешь.

   Через несколько суток смертельно усталый и голодный связной вернулся в отряд. Его привели в землянку к командиру, усадили за стол, стали расспрашивать: добрался ли до штаба дивизии, вручил ли пакет? С трудом пробормотав что-то невнятное, он вытащил из-за подкладки рукава пакет и положил на стол. “Не добрался, — решил командир, — назад пакет принес”. Он взял пакет, но тут же понял, что это не его, а совсем другое письмо. Быстро распечатал и стал читать. Командование стрелковой дивизии сообщало...

   Дочитав письмо до конца, командир поднялся из-за стола, желая по-отцовски обнять связного, поблагодарить его за блестяще выполненное боевое задание. Но связной уже спал, уронив голову на плечо.

   Через несколько дней комсомольцы отряда принимали Семена Котова в свои ряды.

   На собрании кто-то спросил у него:

   — Какие общественные поручения выполнял?

   Семен замялся с ответом. Вроде и не было у него никаких общественных поручений. Хотел о задании последнем рассказать, о том, как пакет в дивизию нес, как несколько суток, сначала туда, а потом обратно, пробирался лесами и болотами, как из-под самого носа у фрицев уходил, но спохватился, решив, что это задание — военная тайна. Не все об этом должны, наверное, знать. Признался, опустив глаза:

   — Не было у меня никаких поручений. Бил фашистов, и все.

   Комсомольцы засмеялись одобрительно.

   — Так это и есть твое главное поручение, — выручил его комсомольский секретарь. — Выполняй и дальше его с таким же успехом.

   Потом, еще один партизан поднялся, напомнил эпизод, когда группа разведчиков, в которой был и Семен Котов, посланная за “языком”, в азарте боя перестреляла весь экипаж вражеской машины, и лишь потом, подсчитывая трофеи, кто-то спохватился запоздало: про “языка”-то забыли. Пришлось снова отправляться “на охоту”.

   — А этот факт как расценивать? — спросил дотошный партизан. — Как невыполнение задания или как перевыполнение?

   Было решено большинством голосов, что группа перевыполнила задание. А Семен Котов был единогласно принят в комсомол.

   Шел 1943 год. Впереди было еще много трудных боев. Но с каждым днем сильнее становился партизанский отряд, в котором сражался Семен Котов. Опытнее и смелее становились его бойцы. И уже не отряд, а большая партизанская бригада “Октябрь” действовала на оккупированной территории. Новые и новые бойцы вступали в ряды народных мстителей.

   В августе 1943 года создается новый партизанский отряд. Командиром его назначается Семен Котов. В ту пору ему исполнилось семнадцать лет.

   ...Наше знакомство с Семеном Ивановичем состоялось давно. В те дни он только что вернулся из Москвы и находился под впечатлением от незабываемых встреч с боевыми друзьями, от посещения Кремлевского Дворца. Об этом он и рассказывал мне. А потом, как это часто бывает у людей воевавших, начались воспоминания. О войне, о друзьях-товарищах, с кем шагал по партизанским, а позднее — по военным дорогам.

   А у меня почему-то все эта песня в ушах звучала: “Орленок, орленок...” Я и спросил у него: а какая, мол, твоя любимая песня в отряде была?

   Не сомневался, что он ее назовет. И не ошибся.

   Сколько бесстрашных орлят собрала она под свои крылья!

<=                                    =>