Кому ты так обязан
В ту морозную зиму
- Стоп! - повинуясь команде Терентьева, я притормозил машину и свернул на обочину. - Здесь в сентябре сорок первого немецкая бомба разнесла наш ЗИС-пять, косточки шофера у дороги зарыты, - задумчиво сказал мой пассажир. - Чуть дальше четверо немцев лежат. Напротив, в мелколесье, - лейтенант наш.
- А самолет где сел? - спросил я.
Собственно, ради того, чтобы увидеть это место, и упросил я Василия Михайловича Терентьева поехать в Соболево. Поводом явилось опубликованное в «Андреапольских вестях» письмо из Беларуси. В нем бывший военный летчик Степаненко рассказал, как 18 января 1942 года, спасаясь от немецкого «мессера», он посадил свой штабной У-2 неподалеку от этой деревни. «Мессер» совершал круги, пытаясь прикончить русский самолет пулеметным огнем уже на земле. В это время из крайней избы выбежал мальчик. С топором в руках, увязая в снежной целине, он пошел к самолету, но упал метрах в пятидесяти от него, раненый в ногу. Летчик затащил его в лес, вырубил площадку для разворота самолета, завел мотор и, положив смельчака на крыло, доставил (шасси самолета были на лыжах) в деревню. Записав на планшетке фамилию мальчика (9-летнего Васи Терентьева), он взлетел. Спустя шестьдесят пять лет после этого в редакцию газеты «Андреапольские вести» пришло письмо, заканчивавшееся словами: «Не знаю, жив он или нет. Если жив, большое спасибо ему, и - здоровья на долгие годы».
- Самолет приземлился метрах в ста от огорода, - сказал Терентьев. - Я тужурку на плечи накинул, ринулся узнать, что с ним. Оказалось, зацепился за кусты. Летчик меня заметил, кричит: «Пацан, неси пилу иль топор!». Ухватил я в сенях маленький солдатский топорик, а «мессер», паразит, снова летит. Пулеметом застрочил, ногу мне, будто огнем, обожгло, в глазах помутилось... Степаненко мне тогда пообещал: останусь живым, найду тебя, Вася. Надо ж, столько лет минуло, а не забыл. Да и как забудешь? Жестокое было времечко, страшное. Во-он оттуда, - Терентьев показал в сторону низины у реки, - в сентябре сорок первого наша рота переправлялась - немецкие пулеметчики положили всех до одного. После освобождения большую часть погибших свезли на городское кладбище. Про могилу же у реки забыли. Человек двадцать в ней.
Глядя с высокой горы вниз, я подумал: «Позиция у немцев была идеальная, вся окрестность - как на ладони, расстояние не больше двухсот метров. Отчего же мы так безголово действовали?»
- А справа, за избой, четырнадцать гражданских мужиков закопаны. Во-он там, - указал Терентьев. - Они колхозный скот отгоняли в наш тыл, возвращаясь, напоролись на финский карательный отряд. Солдаты всех погонщиков убили, лишь мальчишку, моего ровесника, пощадили. Но офицер не пощадил, в упор из нагана выстрелил. Чуть левее канава была, в ней - еще один убитый погонщик лежал. После ухода карателей я документы из его кармана вытащил. Когда район освободили, мои родители послали их почтой в Скворцово, что под Великими Луками. Оттуда был мужчина.
Как сейчас помню, - продолжил Терентьев, - накануне освобождения, 15 января, прибыли из Торопца два полицая, заставили нас лопатами снег с горушки сгребать. В этот момент радостная Миткалева из Цветков бежит: «Фрица гонят! Фрица горят!». Чтоб не очутиться в пекле боя, перебрались в Кошелевку. Правда, вышло так, что торопецкий тракт наши уже перерезали, и немцы тоже двинулись в Кошелеву. Помню, в избе старосты Гриши-глухого на краю деревни лежал на кровати немецкий офицер с обмороженными ногами и показывал фотографии жены и детей. Свои решили его добить, но хозяйка закричала, не дала. Наутро смотрю на свой берег - в Соболеве тишина. Отправившись с мальчишками на разведку, встретили нашего старшину и около пятнадцати бойцов. Привели их в Кошелевку, к Гришкиной избе. Здесь старшина расстрелял немецкого офицера из автомата. Потом двадцать шесть пленных немцев вывели на лед и тоже прикончили. До весны лежали, пока половодье не унесло. Двоих, правда, оставили в живых, повели зачем-то в сарай. Мороз лютый, а они лишь в зеленых носках. На другой день их тоже расстреляли и закопали их в одной яме с трупами лошадей…
От Соболева мы поехали к Рексову. За окном проплывали незасеянные поля с пожухшей травой, полуобнаженные ивы. Терентьев продолжал повествование:
- В Соболеве из постоянных жильцов сейчас - никого, хотя до войны насчитывалось двадцать шесть дворов. Не зря говорили: «Соболево пройдешь, до Москвы дойдешь». Война деревню подкосила. Что ни говори, из двадцати пяти мужиков вернулись лишь шестеро. Емельян, Митька, Яшка, Петька, Степан, Никишка, Шкадят двое…, - начал он медленно перечислять погибших односельчан. - В Рексове такая ж картина. Одними дачниками держится. Кузнецово, Кликуново, Фомино, Ивашково, Кошелевка исчезли совсем. Цветково - тоже. Между прочим, за избой Морозовых, восемь немцев закопано. Примерно метрах в пятнадцати-двадцати от большака кресты березовые стояли. А вот тот бугор, где поворот на Рексово, видишь? Под ним немцев - не меньше семидесяти. Колонна их от Кошелевки шла, старшина положил на опушке трех бойцов с ручными пулеметами, они и дали немцам жару. Потом бабы у мертвых ноги отрубали, чтобы разморозить в бане и сапоги снять. Весной, когда земля оттаяла, пришел бульдозер, сгреб всех в кучу и засыпал.
Слушая рассказ Терентьева, я мысленно представляю себе картину той морозной зимы, когда советская армия начала разгром немецких группировок, нацеленных на Москву. В декабре на берегах озера Селигер были сосредоточены дивизии 4-й ударной армии под командованием генерала (впоследствии маршала Советского Союза) Андрея Ивановича Еременко. Правым его соседом была 3-я ударная армия во главе с генералом Максимом Алексеевичем Пуркаевым. Нашим армиям на этом участке противостояли немецкие 123-я пехотная дивизия, кавалерийская бригада «СС», части 253-го пехотного полка, разведывательные отряды 12,23,25-й пехотных дивизий и другие воинские подразделения. Кроме того, в канун нашего наступления сюда была переброшена 81-я пехотная дивизия. Вероятнее всего расстрелянными у деревни Рексово оказались солдаты и офицеры 189-го гренадерского полка этой дивизии. Как отмечает в своей книге «Восточный фронт» немецкий историк Пауль Карель, этот полк прибыл 5 января 1942 года из Франции на станцию Андреаполь. Выгрузившись при 36-градусном морозе в метровый снег, он был брошен против наступавшей со стороны Пено нашей 249-й стрелковой дивизии. Сибиряки воевали умело, к 16 января от насчитывавшего три тысячи человек состава 189-го полка остались «жалкие крохи». Не видя возможности для продолжения сопротивления, командир полка полковник Хохмайер отдал приказ оставшимся в живых выходить через леса и болота в направлении Торопца. Вышли сорок человек, а след самого полковника, по мнению историка, навсегда потерялся на завьюженных андреапольских полях. Впрочем, это не так. Если бы Гитлер знал, что Хохмайер сдался в плен нашим войскам (это я выяснил из компетентных источников) он, конечно, не присвоил бы Хохмайеру за бои под Андреаполем звание генерала. Но Гитлер этого не знал…
Тем временем другая группа немцев вышла болотом со стороны Жукопы к Козлову, что неподалеку от Кошелевки. Здесь произошла трагедия, о которой уместно вспомнить. Преследуя врага, сибиряки не провели детальной разведки. В результате попали под кинжальный огонь двух немецких пулеметчиков, засевших на чердаке дома, якобы принадлежавшего ранее раскулаченной его хозяйке. Согласно легенде, вернувшаяся в свой дом женщина знала, что на чердаке немцы, но когда к ней пришли разведчики, утаила это. Семьдесят шесть человек наших бойцов полегли в течение нескольких минут. Подобное случилось и в Гусевке (ныне этой деревни не сохранилось). По рассказу уроженца тамошних мест Николая Арсеньевича Скоморохова, в январе 1942 года ночью их деревню внезапно заняла отступающая немецкая часть. Ранним утром ничего не знавшая об этом наша пехота стала жертвой ураганного огня. Погибли свыше семидесяти бойцов. Немцы успели запалить Гусевку с двух сторон, но расстрелять ее жителей им помешало быстрое наступление наших войск.
Немало сибиряков полегло и в окрестностях деревни Величково, где мне довелось записать одну интересную историю. В середине января 1942 года в избу к ее жителю Даниле Сухорукову постучался обмороженный немец, оказавшийся его сыном. Данила с 1914 по 1920 год находился в немецком плену, сошелся с немкой. Провожая сына на Восточный фронт, мать открыла ему тайну, дала адрес. Возможно, немец был из разгромленного сибиряками 189-го полка. Как сложилась его судьба, неизвестно. Данила дожил до 104-х лет и умер, как мне рассказали, по нелепой случайности.