Мотовозик до Жукопы
Ковалёв уже собирался уезжать, но тут узнал о смерти Костика. Лучше бы он не ходил туда. Эта история с чёрным солдатом совсем выбила его из колеи. Вопросы, на которые не было ответа, потянули его на кладбище.
Последний приют одноклассника отыскал благодаря ориентирам, данным Валентиной. Хорошо, что в ограде оказалась скамеечка. Оттого ли, что разучился ходить пешком, от внутреннего ли опустошения, ноги отказывались его держать. Дорогой подарочный коньяк Ковалёв разливал как деревенский самогон в простые стопари, обнаруженные им здесь же в ограде, – себе и Костику поровну. Впервые за долгие годы ему, осторожничавшему во всём, было безразлично, как он выглядит, кто и что о нём подумает. Он размазывал рукой стекающие слёзы, вслух задавал Костику свои вопросы, запоздало просил прощения.
– Скажи, что ты узнал там такого? Что мне-то делать, чтобы белые ангелы встречали, а не эти… Приснись хотя бы…
Знавшие сегодняшнего Ковалёва близко, немало бы удивились, увидев его таким. На людях он всегда бывал сдержан, эмоциями, как, впрочем, и людьми, умел управлять. Этому научила жизнь в стае, где каждый, мило улыбаясь, только и ждал, когда сосед оступится, чтобы сбить с ног и занять его место. Как ни странно, на кладбище родного городка Виктор Алексеевич чувствовал себя будто в материнской утробе, оберегаемым, защищённым от всевидящего ока окружающих. Поэтому был самим собой, расстегнул, что называется, все пуговицы. Давно ему не плакалось так светло. И это облегчало душу.
…Спустя три дня Ковалёв сидел в привокзальном скверике за полчаса до прибытия поезда местного значения, с интересом ожидая воскрешения забытых ощущений. Когда же он ездил в таком? Общий вагон, хотя кресла, говорят, полумягкие. Это не столько напрягало его, сколько забавляло, будто с дорожным неуютом возможно было вернуться к себе молодому. Он почти успокоился, словно выполнил-таки задания того, кто во снах настойчиво отправлял его на родину. Во всяком случае, чувство очищения поселилось в нём в эти дни. Правда, немного раздражало то и дело всплывающее неудовольствие от расставания со своим крутым внедорожником.
– Хватит, – приказывал он себе. – Дело сделано: подарил, так подарил. Это необходимо было решить. К ней давно следовало съездить и объясниться, расставить, так сказать, точки…
Свою многолетнюю тайну Виктор Алексеевич успешно скрывал ото всех, избегая бывать в маленькой деревеньке, укрывшей его самый большой грех. Появился он там сразу после беседы с Костиком на кладбище. Ноги сами принесли. Сейчас не восстановил бы в подробностях, как и что происходило. В постаревшей, но всё ещё привлекательной женщине узнать прежнюю Леночку было непросто.
Как же она была хороша в свои семнадцать! Он, тогда первый секретарь райкома комсомола, сразу приметил её в стайке школьниц-выпускниц, направленных по комсомольской путёвке в животноводческий молодёжный отряд. И она его заметила. Ему казалось даже, что именно из-за него она, серебряная медалистка, согласилась пойти в доярки.
А потом случилось, что случилось. В одну из командировок в животноводческий отряд он остался у неё. И была-то всего одна ночь. Знойная, памятная. Больше он там не появлялся: ведь был женат, дочь растил. Услышал, спустя время, что родила Леночка сына. Всё, казалось, было в тайне и без единого свидетеля. Но слушок о том, что мальчик похож на Ковалёва, прокатился. Он пресёк слухи сразу, а Леночка была не болтлива.
Так она и жила в этой деревне, дояркой работала, бригадиром, ещё кем-то. Институт остался только в мечтах: старенькая бабушка, вырастившая Леночку, занемогла; к тому же сын требовал времени, сил и средств. Замуж она не вышла.
А Ковалёв? Любил ли? Вряд ли, просто пришёл и взял самое красивое по праву сильного. Винил ли себя? Нет, оправдываясь тем, что ничего не обещал, сама должна была думать. Но что-то заставило Виктора Алексеевича появиться там спустя столько лет, когда сын, его сын, которого не видел ни разу, стал уже взрослым.
– Машина пусть ему будет, документы потом оформлю и пришлю, – настоял он, глядя на портрет юноши как на свой, так был тот похож.
Не умевшая противиться Леночка попыталась объяснить, что сын живёт не здесь, приезжает лишь изредка, и машина у него есть.
– Приедет, всё объяснишь, это мой ему подарок, – ответил он, не принимая возражений.
…Когда до прибытия поезда оставалось минут десять, Ковалёв встал со скамейки.
– Всё, прощай мой маленький городок. Ты меня, как говорится, породил, а теперь отпусти. Навсегда прощай, прости, если что не так, – произнёс он с чувством выполненного долга и добавил, – что-то я стал чересчур чувствительным. Годы, годы…
Направляясь к станции, Ковалёв вошёл в центральную аллею любимого в юности, но давно забытого сквера и остолбенел: спиной к зданию вокзала, лицом к нему, на высоком пьедестале стоял трёхметровый Чёрный солдат. Опускавшееся солнце освещало памятник со спины, и, видимо поэтому, чернота его казалась особенно густой, аспидной. Лица нельзя было рассмотреть, но автомат в вытянутой к небу руке был так выразителен. Казалось, что воин-освободитель воздел его не для победного салюта, он готовился дать предупредительный выстрел вверх, а следующий – во врага.
– Ты? – хрипло прошептал областной гость.