Мотовозик до Жукопы
Р А С С К А З Ы
Владимир Юринов
З о м б и
Я смотрю в окно. За мутными, давно не мытыми стёклами – мутно-белёсое небо с резво бегущими по нему, похожими на клочья сахарной ваты, редкими облаками и взволнованно качающиеся из стороны в сторону верхушки елей с бледно-зелёными, напряжённо тянущимися вверх свечками молодых побегов. Под окном толкутся комары. Они как будто чуют укрывшуюся от их жадных жал за холодным стеклом тёплую человеческую плоть и упорно бьются в невидимую преграду, тщетно выискивая в ней любую, самую наималейшую щель. К счастью, щелей нет – окно наглухо законопачено ещё с осени.
Щёлкает выключатель. В заоконье, над беспокойными верхушками сосен, повисает в пространстве призрачное видение квадратной комнаты с высоким потолком, белыми спинками кроватей и воинственно торчащими рядом с каждой из них пустыми стойками капельниц – палата № 8, хирургия, третий этаж.
– Мальчики, уколы!.. – румяная и жизнерадостная медсестра Анжела, ловко неся в растопыренных пальцах левой руки сразу четыре заряженных шприца, стремительно проходит по узкому проходу между высокими больничными кроватями. – Уколы, мальчики! Заголяйтесь... – вслед за Анжелой по проходу летят запахи: волнующий запах молодого горячего женского тела, приторно-сладкий запах дешёвых духов и бодрящий лекарственный запах Большой Медицины.
«Мальчики» – семидесятитрёхлетний, совершенно седой, с лицом коричневым и морщинистым, как первый весенний гриб, «аксакал» Петрович, лежащий в дальнем углу, и мы, занимающие места возле окон: примерно сорокалетний, круглоголовый очкарик Витька Захаров и только что разменявший свой шестой десяток, ваш покорный слуга – дружно переворачиваемся на живот и заголяемся, предъявляя на обозрение свои достаточно одинаковые бледные зады с голубыми туманностями старых и коричневыми созвездиями свежих уколов.
– Ты это... смотри не перепутай! – опасливо косясь на шприцы, уже привычно бурчит Витька, придерживая заведённой за спину рукой задранный подол рубахи.
– Не волнуйтесь, больной, не впервой, – так же привычно отвечает медсестра и, наклонившись, всаживает иглу в дряблую ягодицу Петровича.
Петрович кряхтит. Столбик прозрачной жидкости, повинуясь давлению поршня, уходит в глубины «аксакальего» организма в целях излечения оного от застарелого тромбофлебита.
Второй на очереди я. Мне достаётся порция мутно-белой субстанции, призванной избавить меня от дежурящей в левом боку коварной почечной колики.
Беспокойному Витьке причитаются сразу два шприца – по количеству терзающих его недугов: тяжёлой, но уже отступающей алкогольной интоксикации и опасного желудочного кровотечения.
– Легче!.. Легче, зараза!.. – ёрзает на животе Витька.
Медсестра невозмутима. Покончив с грубияном Витькой, она распрямляется и, победоносно развевая халатом, неся в отставленной руке опустевшие шприцы, гордо покидает наш оазис скорби.
Некоторое время мы, усваивая лечебные препараты, молча потираем проспиртованными ватками пострадавшие места, а затем разом начинаем говорить и двигаться.
– М-да... – комментирую я неласковые действия медсестры и аккуратно откладываю использованную ватку на тумбочку. – Тяжела рука у Анжелики...
– Едри её!.. – отзывается немногословный от природы Петрович и, подумав, оставляет ватку в трусах.
– Дура! – припечатывает грубый Захаров и, подсмыкнув штаны, раздражённо швыряет свою ватку на пол.
Он, вообще, всё делает резко и раздражённо: резко двигается, резко принимает решения, раздражённо, как будто во всех его болезнях виноваты врачи, разговаривает с медперсоналом.
Витька в нашей палате старожил – он здесь уже вторую неделю. В прошлый четверг он отмечал крестины племянника и, отнесясь к мероприятию чересчур серьёзно, был в ночь на пятницу доставлен на «скорой» в больницу, где двое суток мучительно избавлялся от «прелестей» абстинентного синдрома. («Подыхал, бля...» – мрачно обозначает своё тогдашнее состояние грубый, но точный Витька). А уже воскресным вечером, едва отойдя от кровавой рвоты, Витька тихой сапой исчез из больницы и под утро был вновь доставлен «скорой» в то же отделение с теми же пугающими окружающих симптомами. На справедливые упрёки медперсонала Витька не отвечал – он стонал, скрипел зубами, пускал обильную слюну, и в конце концов был вновь водружён на не успев шую ещё забыть его длинного костлявого тела койку возле окна... Промывания, уколы, капельницы... Понедельник и вторник Витька отходил. А в ночь на четверг всё повторилось сначала...