На картах не значится
ОБ ЭНДЕМИКАХ
«Где-то багульник на сопках цветёт, кедры вонзаются в небо...» – пелось в популярной песенке 80-х годов. Ничего не скажу за кедры, но багульник на наших сопках цвёл исправно.
«Фи!.. – воскликнет подкованный в ботаническом отношении читатель. – Тоже мне невидаль! Багульник! Да он чуть ли не по всей Сибири цветёт! И в Забайкалье! Не говоря уже о Дальнем Востоке. Какой же это эндемик?!.. Да и не багульник это вовсе! Это – рододендрон!..» Прав, опять во всём прав уважаемый читатель. Действительно, не багульник, а рододендрон. И действительно, растёт от Урала и до Сихотэ-Алиня. Прав подкованный читатель, но и... опять немножечко не прав. В самом деле, если подходить со строго научной точки зрения, то сибирско-дальневосточный «багульник», хоть и является представителем того же семейства вересковых, что и багульник обычный, повсеместно произрастающий в умеренном и субарктическом поясах северного полушария, но относится он к совсем другому роду растений, именуемых в ботанике рододендронами. Но расскажите об этом любому сибиряку или дальневосточнику. Да он просто рассмеётся вам в лицо. «Сам ты... рододендрон!..» – скажет этот самый сибиряк-дальневосточник и будет, конечно же, прав. Ибо наука наукой, а традиция традицией. И если мама этого сибиряка-дальневосточника называла багульник багульником, и мама его мамы называла, и все его предки до энного поколения, до великих первопроходцев – Ермака Тимофеевича и Ерофея Павловича, его так называли, то грех ему, сибиряку-дальневосточнику, называть его как-то иначе. И опять же, «Где-то рододендрон на сопках цветёт...» – явно в строку не лезет, – из песни ведь, как известно, слово не выкинешь. Поэтому и автор не станет выкидывать из песни слова и будет называть багульник так, как привык, – багульником.
Что же касается эндемичности орловского багульника, то тут, как говорится, – руки прочь! Орловский багульник заметно отличался от всех остальных представителей этого рода растений, какие только довелось повидать автору. Это был не стелющийся по земле, анемичный сибирский багульник. И не с трудом достающий человеку до пояса, цветущий одиночными цветками, багульник забайкальский. Это был мощный – более двух метров в высоту – кустарник, цветущий огромными лиловыми соцветиями по несколько цветков, собранных на концах молодых побегов. Да и сами цветки были большими – диаметром с медный «пятак». Автор даже не поленился порыться в справочниках и в конце концов выяснил, что глаз жителей Орловки своим буйным цветением радовал не кто иной, а «Рододендрон остроконечный (Rhododendron mucronulatum)», встречающийся ещё на территории России только на самом юге Приморья.
А как он радовал глаз! Ах, как радовал! Багульник зацветал в середине апреля, когда в заснеженном лесу ещё только появлялись первые тёмные проплешины, и цвёл почти до середины мая, до молодых зелёных листочков. В пик его цветения казалось, что это – густой лиловый туман стелется под кронами сосен по ещё совершенно пустому гулкому зимнему лесу. Какими красивыми казались эти первые весенние цветы! Как отдыхал на них глаз после почти семимесячного зимнего бесцветья!
Было у багульника и ещё одно замечательное свойство. Назовём его жизнелюбием. Всякий житель Орловки знал, что если в промороженном насквозь, мёртвом зимнем лесу наломать веточки багульника и, принеся домой, поставить их в воду, то дней через семь-десять на веточках набухнут почки, из которых ещё через несколько дней распустятся прекрасные лиловые цветы. Так что, несмотря на глушь, даль и полное отсутствие в окру́ге цветочных магазинов, каждой женщине в Орловке был гарантирован на 8 марта замечательный лиловый букет. Разумеется, если у женщины этой был любящий и заботливый мужчина.
Автор, помнится, лично отсылал своей тогда ещё невесте в далёкий белорусский город Гомель маленькую бандерольку с красноватыми веточками багульника и подробной инструкцией – что и как с ними надо делать. И любимая, совершенно неожиданно для себя, получила на 8 марта чудесный весенний букет от своего, заброшенного судьбой на край света, жениха.
Ну и, в качестве дополнения, ещё один маленький штришок. Цветы багульника вполне съедобные – чуть сладковатые на вкус. Орловские женщины иногда украшали ими выпекаемые к майским праздникам торты или своеобразные сладкие рисовые оладьи – «хваджон», рецепт которых забрёл на российский Дальний Восток, судя по названию, из соседней Кореи.
Ещё одним замечательным орловским эндемиком были цветы «Венерин башмачок». И, опережая настырного всезнайку-читателя, я сразу же уточню: это был не тот рядовой «башмачок», что цветёт чуть ли не под каждым забором мелкими жёлтыми или бледно-розовыми цветами по всей России с мая по июль. Это был удивительно красивый, благородной расцветки – сдержанно-лиловый с белыми прожилками – цветок размером с фалангу большого пальца взрослого человека. И запах у этого цветка был под стать его виду – тонкий, нежный, изысканный. Как опять же не поленился выяснить трудолюбивый автор, цветок этот по-научному называется «Башмачок Франше» – редчайшее, вымирающее растение семейства орхидных, одна из разновидностей «Венериного башмачка», занесённая во все мыслимые и немыслимые «Красные книги», причём как в российские, так и в международные.
Так вот, этот самый, редчайший «Башмачок Франше» слыл в Орловке чуть ли не сорным растением. Его было так много, что при желании его можно было косить на корм коровам. В пору его цветения – в июне – «башмачок» рвали целыми охапками и дарили любимым женщинам в виде огромных рассыпающихся, головокружительно пахнущих букетов. Увы, букеты эти были очень недолговечны – сорванные «башмачки» стояли в воде не больше суток. Поэтому большинство орловских женщин предпочитало не столь элегантные, но зато гораздо более практичные и тоже достаточно яркие «тигровые лилии».
Теперь от мира растительного перейдём к миру животных. Тут орловской «фишкой» были чёрные белки. Самые обыкновенные белки, каковых по всей России, да что там по России – по всему миру, пруд пруди, но необыкновенного – насыщенно-антрацитного цвета. Выглядели они, особенно на белом снегу, очень элегантно, я бы даже сказал – аристократично.
А объяснялся столь непривычный окрас привычной для нас белки очень просто. Как я уже говорил, климат в Орловке был очень сухой. Поэтому неизменно раз в два-три года в окрестностях Орловки случались лесные пожары. Пожары были низовые, выгорал только подлесок, стволы сосен обгорали и чернели до высоты одного-двух метров. Вот на этих-то почерневших от пожаров пространствах и вывелась со временем такая удивительная порода белок-«аристократок».
Автор вполне допускает, что где-нибудь на необъятных просторах России существуют и другие места, где в схожих условиях – на постоянно обновляемых пожарищах – тоже живут похожие на орловских, чёрные белки. Но ему, автору, в таких местах бывать не приходилось и белок-«аристократок» он встречал только в Орловке.
Кстати, с этими чёрными белками, точнее, с одной из них, у автора связано небольшое, но весьма неординарное происшествие.
Однажды, где-то в конце сентября, я выполнял свою обычную утреннюю пробежку. Утро было раннее, солнце ещё не взошло и в лесу, по которому пролегала тропа, было свежо и сумрачно. Пробежка только началась, я был ещё совсем вялым, сонным, моё состояние на тот момент вполне подходило под расхожую шутливую формулировку: поднять – подняли, а разбудить – забыли. Я бежал, опустив голову, глядя себе под ноги, лишь время от времени поднимая глаза, чтобы взглянуть на тропу. И вот, в очередной раз посмотрев вперёд, я метрах в пятидесяти от себя, на перегибе тропинки, увидел... чёрта!
Да-да, самого настоящего чёрта! Было бы намного проще, если бы я накануне пил. Но это всё произошло посреди лётной недели. Я был до безобразия трезв, и чертям в моей жизни взяться было решительно неоткуда. И тем не менее на тропинке передо мной во всей своей красе стоял Нечистый.
Чёрт был, как чёрт, классический, из книжек: чёрный, под два метра ростом, коротконогий, с мощными покатыми плечами и длинными, свисающими почти до колен, руками, заканчивающимися огромными кулачищами. Голову чёрта, как это и положено, увенчивали рога.