На картах не значится
И если прапорщики были в Орловке «золотым фондом», то срочная служба требовала другого – более адекватного названия. К примеру, наш незабвенный командир эскадрильи подполковник Земляков называл солдат не иначе как «жемчугами драгоценными».
– Ну что, жемчуга мои драгоценные, – говаривал бывало Сан Саныч, построив «зольдатенов» на бетонке и прохаживаясь вдоль понурого строя, – сознавайтесь, красавцы, кто из вас опять до туалета не донёс? Кто за капониром нагадил?..
Так что переменный состав был для командиров и начальников всех степеней вечной головной болью и геморроем одновременно, и поэтому, когда в середине 90-х солдат срочной службы из истребительных полков наконец-таки убрали, распихав их по частям обеспечения, весь личный состав вздохнул с непередаваемым облегчением.
В то время в истребительной авиации ещё существовала экипажная система. То есть за каждым лётчиком в полку был закреплён свой самолёт. Лётчик являлся командиром экипажа, и в экипаже этом, помимо него самого, числились: техник самолёта – тоже офицер; и механик самолёта – рядовой срочной службы. Повелась эта система издавна, наверное ещё с тех времён, когда механик требовался для заноса хвоста самолёта на стоянке. Хвосты самолётам уже давно никто не заносил; лётчики давно уже летали не каждый на своём, жёстко закреплённом за ним, самолёте, а на том, который был указан в плановой таблице полётов; механиков-солдат, как я уже говорил, к самолётам не подпускали на пушечный выстрел, – а штатная экипажная схема продолжала существовать. На горе нам и на потеху остальному миру.
Я, придя в полк, тоже получил свой самолёт и был назначен командиром экипажа. Техником у меня в экипаже был такой же, как и я, свежеиспечённый лейтенант – выпускник инженерно-технического училища, а механиком – некий рядовой срочной службы. Фамилии его я за давностью лет, конечно, уже не припомню, ну, пусть это будет, как обычно в подобных случаях, Пупкин. Так вот, Пупкин этот, как тут же выяснилось, в Орловке не служит и никогда не служил, он только числился в нашей эскадрилье, а службу проходил в Хабаровске при армейском штабе. Вообще, явление такое в армии никогда никого не удивляло. Если в определённом месте требовался человек, а штатно-должностное расписание наличие этого человека на данном месте не предусматривало, то человек всё равно на требуемое место ставился, продолжая (по бумагам) исполнять свою прежнюю должность на прежнем месте. Поэтому я – хорошо знакомый со всей этой системой – насчёт отсутствия рядового Пупкина тоже нисколько не удивился. В Хабаровске, так в Хабаровске. Подумаешь! Как говорится: «Баба с воза...». Разумеется, выйдя из штаба, где я изучал штатно-должностное расписание, я тут же про своего рядового Пупкина и забыл. И, как оказалось, зря.
Где-то через полгода я был вызван в кабинет командира полка. Вызов простого лейтенанта, даже лётчика, в кабинет командира полка явление нечастое, и я, поднимаясь на второй этаж, спешно припоминал все свои проступки и «провисы», свежие и давнишние. Однако действительность всегда оказывается богаче наших самых буйных фантазий.
– Юринов, что же ты личный состав свой распустил? – с порога «взял быка за рога» командир. – Почему твоего Пупкина задерживает патруль? Да ещё и в пьяном виде!
Я, с трудом вспомнив, кто такой этот Пупкин, естественно поинтересовался – где именно его задержал патруль?
– Как где? – удивился командир. – В Хабаровске, естественно.
– Э-э-э... – в свою очередь удивился я. – А я-то тогда тут причём?
– Как причём?! – поразился моей недогадливости командир. – Он ведь ТВОЙ подчинённый?!
Крыть, как говорится, было нечем. Действительно мой подчинённый и действительно задержан в пьяном виде патрулём. Не поспоришь.
– Ну что... – продолжал тем временем командир. – На первый раз тебе выговор. За слабый контроль за подчинённым личным составом. Впредь смотри за своими солдатами повнимательней. Вопросы есть?
Я сказал, что вопросов нет и что «Есть, выговор!», развернулся налево через плечо и вышел из кабинета, чтобы впредь внимательней смотреть за своим подчинённым, удалённым от меня на 700 километров.
Так я получил своё первое офицерское взыскание.
Из всех офицеров эскадрильи с переменным составом я контактировал теснее всех, поскольку, с одной стороны, был секретарём комсомольской организации (а многие сыны степей и гор оказывались, как это ни странно, комсомольцами!), а с другой стороны, я вёл у солдат политзанятия.
Существовало такое явление в те интересные времена. Весь личный состав Вооружённых Сил был охвачен системой политической учёбы. У офицеров это была марксистско-ленинская подготовка, у срочной службы – политзанятия. На политзанятиях рядовой и сержантский состав, помимо текущего политического момента, должен был знакомиться с политикой партии и советского правительства, а также вдумчиво изучать материалы партсъездов, пленумов и труды классиков марксизма-ленинизма.
Проведение политзанятий в системе марксистско-ленинской учёбы требовало ведения слушателями конспектов. Представляете? Зафиксировать, к примеру, тезисы очередного Пленума ЦК КПСС в конспекте у человека, не только не знающего алфавита, но, более того, – с трудом понимающего русскую речь! Задача, сами понимаете, заведомо невыполнимая. Поэтому в часы занятий я просто тихо жужжал своим подопечным в уши, а накануне проверок садился дома к столу и – ночь напролёт – двадцатью разными почерками оформлял двадцать конспектов. Проверяющие всегда оставались довольны. Они умильно листали «солдатские» конспекты, не обращая никакого внимания на беспомощное блеяние очередного моего слушателя, бесславно погибающего у доски или возле политической карты мира. Оценки по итогам проверок у меня всегда были положительными: конспекты были налицо, а к устным ответам моих подопечных проверяющие особо не придирались – они сами варились в этой системе и всё прекрасно понимали.
За шесть лет службы в Орловке через мою учебную группу прошли почти полторы сотни солдат. Но лица их слились для меня в один сплошной неразличимый фон. Лишь отдельные, наиболее выдающиеся, представители «зольдатенского» племени зацепились своими фамилиями за мою память.
Вспоминается, к примеру, некий рядовой Абдрагимов, «заблудившийся» однажды по дороге с аэродрома в казарму и две ночи ночевавший у своих земляков в кочегарке, в то время как весь полк, прекратив плановые полёты и отбросив все дела, двое суток перекапывал придорожные сугробы в поисках его замёрзшего трупа.
Или рядовой Джабарров, решивший однажды постирать свою гимнастёрку в бензине. Причём этот джигит захотел проделать весь постирочный процесс, не вынимая изо рта горящую сигарету. Результатом такого каскадёрства стал выгоревший угол казармы и десять месяцев, проведённых смекалистым рядовым в хирургическом отделении Хабаровского военного госпиталя.
Но больше остальных запомнился мне рядовой Рыгтынкау, незаурядная личность которого требует отдельного рассказа.