На картах не значится
Ровно через шесть месяцев, в один из безрадостных дней, дверь в эскадрильский штабок с треском распахнулась и в помещение вбежал запыхавшийся замполит эскадрильи майор Бахур. Лица на замполите не было.
– Там!.. Там!.. – тыкал он себе за спину пальцем и разве что не крестился.
Следом в помещение неспеша вошёл Владлен Рыгтынкау собственной персоной – всё такой же неумытый, но уже в новенькой форме прапорщика и, отдав обомлевшим офицерам честь, спокойно представился:
– Прапорщик Рыгтынкау. Прибыл на новый место служба.
– Однако... – только и смог промолвить поражённый этим явлением командир.
Своего лица я не видел, но у остальных присутствующих был такой вид, как будто они узрели перед собой русалку, и не просто русалку, а русалку, севшую на «шпагат». В общем, картина Репина «Не ждали».
Все присутствующие ясно понимали, что рядовой Рыгтынкау – это, конечно, беда, но прапорщик Рыгтынкау – это уже, пожалуй, трагедия. Прапорщика Рыгтынкау надо было ставить на должность. Прапорщику Рыгтынкау надо было доверять личное оружие. Наконец, прапорщику Рыгтынкау надо было давать жильё. И не просто жильё, а квартиру, ибо где-то в далёком Олёкминском улусе этого жилья ждала его жена, причём не одна, а с ребёнком. Следовательно, давать новоиспечённому хорунжему надо было двухкомнатную квартиру. А теперь подумайте – как доверить вечно спящему человеку оружие?! И как доверить квартиру человеку, который никогда не моется?!
Но недаром наш комэска слыл мудрым человеком. Выход был найден!
В это время в Орловке как раз формировался новый полк – 216-й истребительный, и мечтательный юкагир после нескольких безуспешных попыток был всё-таки сбагрен в одну из эскадрилий этого полка. Вот когда пригодилась заветная канистра со спиртом-ректификатом!
В заключение следует добавить, что недели через две к Землякову приходил новый командир нашего оленевода-механизатора и, грязно ругаясь, требовал нам забрать «своего недоделанного Рыгтынкау» назад, мотивируя это тем, что мы якобы утаили многие важные аспекты, касающиеся этого «продукта позднего аборта». Однако наш комэска остался непоколебим: сделка совершена, назад дороги нет, как говорится – «умерла так умерла!». Видя, что шантажом и угрозами ничего не добьёшься, визитёр сменил тактику и предложил за юкагира, в довесок к нашей канистре, ещё любое разумное количество авиационного спирта. «У вас во всём полку столько спирта нет!» – заявил на это Земляков, и «счастливый» обладатель неумытого прапорщика ушёл, как говорится, «солнцем палимый».
Ещё в течение нескольких месяцев Владлен время от времени попадался нам на аэродроме в позах, соответствующих разным степеням задумчивости, но вскоре 216-й полк перебросили под Хабаровск, и мы потеряли из виду нашего чумазого «крестника».
Вот так, с помощью незабвенного Рыгтынкау, мы вновь незаметно вернулись к теме прапорщиков. Тема эта, надо сказать, до конца ещё не раскрыта, ибо одно из замечательных свойств орловских хорунжих пока оставалось за рамками нашего рассказа. И не вспомнить об этом свойстве никак нельзя.
Свойство это сколь замечательно, столь и специфично – орловские прапорщики были изумительно живучи (как в этой связи не вспомнить главу «О жизнелюбии»?!).
Из уст в уста в орловском гарнизоне передавалась легенда о некоем хорунжем – начальнике полигонной команды, который, эвакуируя с полигона неразорвавшуюся 250-килограммовую бомбу, умудрился эту бомбу подорвать, практически сидя на ней. И отделаться при этом только сотрясением мозга, раз и навсегда доказав всем скептикам, что мозги у прапорщиков всё-таки есть.
Не знаю, что было правдой, а что вымыслом в этой древней легенде, но два замечательных случая с непосредственным участием прапорщиков произошли уже в мою бытность в Орловке.
Итак, история первая
Однажды поздно вечером к дежурному по одной из орловских частей, старшему лейтенанту, зашёл в дежурку, в гости, прапорщик той же части, тоже стоявший в наряде, но только дежурным по автопарку. Зачем к одному дежурному в ночное время может прийти другой дежурный? Правильно! Чтобы в спокойной обстановке тихо и мирно попить водки.
Старлей услал своего помощника – сержантика-срочника – в казарму отдыхать и, дабы скоротать время, предложил прапорщику сыграть «за рюмкой чая» партейку в шахматы. Как интеллигентный человек интеллигентному человеку. Прапорщик согласился.
Что они не поделили за шахматной доской, о чём у них вышел спор – может, о преимуществах гамбита Таля над атакой Кереса или, может, о различных вариантах ладейных окончаний – кто знает. Но в один прекрасный момент, разгорячённый шахматными эмоциями и принятым вовнутрь литром алкоголя, прапорщик, не вставая со своего места, прямо над расставленными на доске фигурами, отвесил старлею увесистую оплеуху. Шах! Старлей, разумеется, не остался в долгу. Ещё бы, ведь была задета не только его офицерская, но и его шахматная честь! Он, однако, не стал опускаться до вульгарного мордобоя, свойственного нижним чинам, а чисто по-офицерски, интеллигентно, достал из кобуры свой табельный ПМ, передёрнул затвор и, тоже не вставая со своего места, выстрелил своему сопернику в лоб. Прапорщик, взбрыкнув в воздухе ногами, вместе со стулом опрокинулся навзничь. Мат! Перегнувшись через стол, старлей убедился, что оппонент шахматного спора не подаёт признаков жизни, после чего спрятал пистолет обратно в кобуру и, придвинув к себе телефон, принялся звонить начальству.
Через полчаса в дежурке было негде упасть яблоку. В тесном помещении толкались, матерились и по очереди звонили по телефону: начальник гарнизона с замполитом гарнизона, командир части со всеми своими заместителями, командиры и заместители командиров подразделений старлея и прапорщика, дежурный по гарнизону и, разумеется, доктор – начальник медслужбы полка. Обстановка была крайне нервной. Дым, как говорится, стоял коромыслом. А посреди этого начальственного ора, посреди топота, шума, гама и неразберихи, тихо и спокойно, в луже собственной крови, лежала жертва шахматной сатисфакции. Чёрная дыра с запёкшимися краями зияла аккурат по центру лба мёртвого хорунжего.
Покричали, погомонили, малость поуспокоились. Начальник гарнизона, пригрозив собравшимся всеми возможными служебными карами, плюнув и растерев, умчался прочь, прихватив с собой своего замполита. Оставшиеся закурили. Ночь близилось к рассвету. Настала пора уносить тело. Долго препирались – кому надлежит исполнять сие скорбное действо. Наконец четверо, во главе с доктором, приступились к лежащему. Взяв убиенного за руки и за ноги, его вынули из лужи крови и понесли на улицу – к подогнанной вплотную к дверям дежурки машине. В узком дверном проёме неуклюжая процессия зацепилась за косяк.
– Осторожнее... – не открывая глаз, сказал убиенный.