Рокировка
Владимир Юринов
7. Антон. Тасиилак. Август 37-го.
Бар «У Роберта Пири» представлял собой неожиданную смесь новомодного стиля «тек-арт» и незатейливого дизайна провинциального музея. Среди сверкающих всеми цветами радуги стенных панелей и, бешено вращающихся в самых неожиданных местах, вертикальных лазерных пучков, уютно располагались маленькие стеклянные витринки с предметами экипировки полярников начала прошлого века. Здесь можно было увидеть: доху и лохматую пятнистую шапку из собачьего меха; очки-консервы с треснувшим стеклом; видавший виды, потёртый альпеншток с заскорузлым кожаным темляком и даже стоптанные унты с загнутыми от старости носами и расслоившейся войлочной подошвой. По центру зала, под сверкающим наклонными плоскостями потолком, периодически появлялась создаваемая голографом, бегущая в искрящейся снежной пыли весёлая собачья упряжка. Подсветка вдоль стен имитировала северное сияние. На одной из стен, обрамлённый мигающими разноцветными лампочками, висел старинный поясной портрет знаменитого полярника и мистификатора.
Антон сидел за столиком недалеко от барной стойки лицом к входной двери. Народу в баре было немного. Это после девяти вечера в зал повалят толпы крикливых тинэйджеров, и негромкий этно-блюз сменится, сотрясающим басовыми пульсациями грудную клетку, неудержимым экспложн-роком, под ногами поползёт нагнетаемый дымогенераторами тяжёлый, лениво вихрящийся дым, затлеют над битком набитыми столиками мерцающие огоньки «джойнтов», и данс-пол заполнится ритмично вздрагивающей в бешенном ритме, тёмной, неразличимой биомассой, а пока – в половине восьмого – в баре было занято всего четыре столика, включая тот, за которым располагался Антон. Вместе с Антоном за столиком сидела (а точнее – навалившись немалых размеров грудью на край стола, полулежала) пёстро одетая девица трудноопределимого из-за толстого слоя косметики возраста. Антон, придя в бар, решил усадить её за свой столик ради прикрытия, о чём уже двадцать раз успел горько пожалеть. Девица обладала двумя убийственными недостатками: она была патологически болтлива, и пила, не пьянея. Весь последний час Антон целенаправленно и изобретательно пытался споить свою визави, но та, с пугающей скоростью поглощая все предлагаемые ей Антоном гремучие смеси, казалось, не пьянела вовсе, лишь речь её – от коктейля к коктейлю – становилась всё более нечленораздельной, впрочем, совсем не теряя при этом в громкости и напоре. Антон был в отчаянье...
Звякнул входной колокольчик, и от двери по потолку и стенам волнами разбежались вспыхивающие огоньки светодиодов. В бар, надменно неся большую, коротко стриженую голову, вошёл пожилой господин и, не глядя по сторонам, уверенно направился к стойке бара. Антон напрягся. Что-то в лице вошедшего показалось ему смутно знакомым.
– Добрый вечер, господин Линдберг! – поприветствовал посетителя бармен.
– Здравствуй, Альберт.
– Ваш кабинет свободен, прошу вас, проходите... Вам как всегда?
– Спасибо, Альберт... Да, пожалуйста.
Посетитель прошёл сквозь лазерный «занавес» и скрылся в полутёмном коридоре, который – как уже успел накануне выяснить Антон – имея справа два небольших отдельных кабинета, а слева – проход на кухню, упирался в туалетную дверь... Бармен старательно наполнил из кегового крана высокий пивной бокал и, водрузив его на поднос, поставил туда же блюдечко с солёными фисташками. Присовокупив к получившемуся натюрморту вечернюю газету, он торопливо отнёс поднос за «занавес» и спустя минуту вернулся за стойку.
«Ну, что ж, – подумал, вставая, Антон, – Вот и пришла пора познакомиться с господином Линдбергом...». Пододвинув под нос своей собутыльнице очередную слоновью порцию «ерша», Антон, не торопясь, проследовал мимо барной стойки и вошёл в коридор. Дверь ближнего кабинета была закрыта. Антон включил в кармане диктофон, проверил положение галстучного зажима, после чего приоткрыл дверь и сунул голову в кабинет. Линдберг, нацепив тяжёлые черепаховые очки, читал разложенную на столе газету. Пригубленный бокал и блюдечко с орешками стояли слева от него, справа – на краю блестящей металлической пепельницы – тлела длинная сигара. Линдберг поднял глаза и поверх очков посмотрел на дверь. По лицу его пробежала тень недовольства. Именно это почти неуловимое изменение черт лица спустило в Антоне какую-то пружину – он понял, что знает этого человека. Конечно, четверть века – большой срок, и время наложило на его лицо свой неизгладимый отпечаток, но изменения эти были не столь фатальны, и человек был, безусловно, узнаваем, несмотря более короткую, чем в молодости, причёску, очки и наличие под носом маленьких – «чаплинских» – усиков... Линдберг хотел что-то сказать, но Антон, приложив палец к губам, быстро вошёл в кабинет и, плотно прикрыв за собой дверь, опустился на стул напротив Линдберга.
– Прошу вас – не поднимайте шума, это – не в ваших интересах, – негромко сказал Антон. – Деловые разговоры лучше вести, не привлекая внимания посторонних... Не правда ли, господин Брандт?
Брандт дёрнулся и обрушил на пол свой – ещё почти полный – бокал...
«Зорро – Фениксу.
Сегодня около 20.00 часов состоялась встреча с объектом ″Безликий″. Им оказался исчезнувший в Цюрихе в 2014 году нотариус Зигмунд Брандт.
Брандт сознался в своём соучастии в фальсификации завещания Ханса Альбрехта и согласился на сотрудничество в обмен на неразглашение с нашей стороны его тайны.
Кроме того, выяснилось, что Брандт является одним из четырёх человек, имеющим допуск в секретную лабораторию, располагающуюся под паркингом ″Корпуса А″. От показаний по характеру данной лаборатории Брандт уклонился. Предполагаю использовать Брандта при проведении операции ″Рокировка″.
Запись разговора и фотографии Брандта переправляю по каналу ″Бабетта″.
Зорро».
«Зорро – Фениксу.
Представляю расшифровку записи фрагмента беседы, состоявшейся вчера в период с 19.03 по 19.47. в кабинете Курта Майера.
Беседа велась на немецком языке.
Участники беседы: Курт Майер и Йохим Грумман.
(начало фрагмента: 19.16.40):
Грумман: – ...Как тебе наш новый русский, Курт?
Майер: – Очень приятный молодой человек. Очень. Я совершенно очарован. Он чем-то напомнил мне моего Эрни... Я было даже подумал – а не поменять ли нам весь план? Честно говоря, этот зануда Фокс мне уже изрядно надоел.
Грумман: – Можно и поменять... Я тоже не в восторге от Фокса. Он слишком любит свои яхты. На работу времени у него совершенно не остаётся.
Майер: – Да и эта его привычка – теребить себя за кончик носа... С некоторых пор она стала меня жутко раздражать.
Грумман: – Так что ты решил?.. Кому кого скормим?
Майер: – Ах, Йохим, Йохим... Разве мы вольны в своих желаниях?.. Ты же сам прекрасно понимаешь – дело прежде всего... Этот Фролов, конечно, прекрасный парень, но он молод, он чертовски молод, а в этом деле молодость – большой недостаток. Ей свойствен максимализм... Я абсолютно не уверен, как отреагирует Фролов, сделай мы ему соответствующее предложение... А если, как в случае с Вебером, поставить его перед свершившимся фактом – я абсолютно не уверен в его реакции. Русские непредсказуемы... А Фокс?.. От Фокса ждать неожиданностей не приходится... Да и результаты он всё-таки выдаёт.
Грумман: – Значит Фролов?
Майер: – Да... И давай закончим с этим делом побыстрее. Через неделю сюда должна приехать его любовница, я не хочу, чтобы она везде совала свой нос.
Грумман: – Можно прямо завтра, чего тянуть... Пока он не примелькался... Правда, я завтра с утра вылетаю в Айрес... Но Вальтер на месте – он всё сделает.
Майер: – А палач? Он – на месте?
Грумман: – Палач всегда на месте.
(смех)
Майер: – А что ты забыл в Айресе?
(опущено 1 мин. 25 сек.)
Грумман: – ...А по поводу русского решили?.. Завтра?
Майер: – Да. Завтра... И лучше – прямо с утра, у меня после обеда интересная игра с этим настырным канадцем из Нуука. Помнишь?
Грумман: – Тогда я скажу палачу, чтобы готовил установку...
(конец фрагмента: 19.20.35).
Из разговора следует, что Майер и Грумман планируют моё устранение на сегодняшнее утро. В этой связи считаю целесообразным форсирование операции. Действовать намерен через ″Циклопа″.
Полную запись беседы переправляю по каналу ″Бабетта″.
Зорро».