Пробуждение
– Я долго спал?
– Порядочно... – водитель положил на сидение рабочие рукавицы, которые он до этого держал в руке, и принялся стаскивать с себя оранжевый жилет. – Я уж не стал тебя будить. Стонал ты во сне, метался. Ладно, думаю, пускай человек поспит, я всё одно пока стою, чинюсь... Ну, теперь уж – извини! На линию мне... – он хлопнул по поручню снятым жилетом. – У нас-то сейчас строго: на пару минут опоздал – премия тю-тю.
– Да-да, конечно... – Толик завозился, поднимаясь; тело было чужое, бесчувственное. – Я понимаю... Спасибо вам.
– Да не за что... – водитель направился к кабине; Толик, неловко потоптавшись, двинулся следом. – Тебе далеко добираться-то? – не оборачиваясь, через плечо спросил вологжанин.
– До «Академической»... И там ещё пёхом.
– Далековато, – оценил водитель. – Как чувствуешь-то себя?.. Ты, часом, не болен?
Толик прислушался к организму. Побаливала голова – в висках упругими молоточками толкалась пока ещё не сильная мигрень. Болела затёкшая шея. И почему-то болели мышцы – плечевые и пресс, так, если бы он накануне перегрузил себя в спортзале. И вообще, во всём теле ощущался какой-то дискомфорт – покручивало суставы, познабливало, во рту стоял противный горьковатый привкус.
– Ладно... – сказал он больше для себя. – Терпимо... Бывало и хуже.
– Ну, тогда – бывай, – водитель открыл переднюю дверь. – Сам понимаешь – работа.
– Да... – сказал Толик. – Конечно... Спасибо.
Придерживаясь за поручень, он осторожно спустился по ступенькам. Дверь за его спиной сразу же закрылась, и автобус плавно отчалил. Толик сделал ещё пару шагов по направлению к площади и остановился.
Он чувствовал себя моряком, после длительного одиночного плавания ступившего на родной берег. Всё было узнаваемым, и всё было чужим. Непривычно громко двигался плотный поток машин, заворачивая с Лиговского на Гончарную, непривычно ярко мигали светофоры, резала глаза уже включившаяся подсветка реклам. По тротуарам куда-то торопились совершенно чужие, озабоченные своими проблемами люди.
Дождя как такового не было. Сыпалась сверху, блестя под фонарями, какая-то невразумительная водяная пыль. Зато появился ветер. Он налетал порывами, ероша мокрые листья деревьев и сбрасывая крупные пулемётные капли в яркие, зеркальные лужи и на пёстрые зонты прохожих.
Севрюгина тряхнул озноб. Толик нахохлился и, сунув руки в карманы, торопливо двинулся к подземному переходу, откуда можно было попасть в метро...
Внизу было тепло, сухо и неожиданно многолюдно. Севрюгина внесло в вагон и притиснуло к чьей-то твёрдой широкой спине в синей спортивной куртке. «Опять час пик, – удивлённо подумал Толик. – Куда делся день? Где меня носило?..». Он отчётливо помнил себя только с того момента, когда оказался на пустыре, куда, вероятно, выбрался с заброшенного завода...
...Вокруг стоял плотный туман. Едко пахло прелью и тлеющей свалкой. Толик, то и дело оскальзываясь на мокрой глине, с трудом пробирался по чуть заметной в густых бурьянных зарослях узенькой тропке. Из тумана медленно выплывали и так же медленно, словно по течению, уплывали назад, в туман, совершенно непредсказуемые предметы: то груда старых, стёртых до корда автомобильных покрышек, то обветшавшая до лохмотьев детская коляска уже неразличимого – из-за покрывающей её плесени – цвета, то россыпь одноразовых медицинских шприцов – среди размокших и расползшихся картонных коробок. Было тихо. Туман съедал, глушил все звуки. Толик слышал только своё неровное дыхание, да шелестели время от времени по промокшим насквозь джинсам мокрые стволики бурьяна. Один раз он упёрся в покосившиеся бетонные столбы, между которыми были протянуты провисшие нитки колючей проволоки. Тропка, поднырнув под «колючку», как ни в чём не бывало змеилась на той стороне. Толик, потоптавшись и посопев, всё-таки решился и, прижимая папку к груди, кряхтя, полез под ржавую, с обильно висящими на ней капельками воды проволоку, конечно же зацепился спиной, запаниковал, задёргался – проволока заскрипела, зазвенела, сверху обрушился целый водопад крупных холодных капель – рванулся и с треском рвущейся материи выскочил на свободу. Выругавшись, он завернул руку за спину и попытался нащупать повреждение, но у него ничего не получилось. Снимать пиджак было холодно, да и лень, и Толик, мысленно махнув рукой, медленно побрёл дальше.
Вскоре тропка вывела его к дорожной насыпи. Наверху, прорезая туман мутным светом фар, то и дело проносились машины. Толик посмотрел влево-вправо, в надежде найти что-то типа лестницы или хотя бы бетонного откоса, ничего не увидел и, вздохнув, стал карабкаться по крутому осыпающемуся склону. Лезть было тяжело – из-под ног сыпался песок пополам с гравием; трава, внизу едва достававшая до колен, теперь стояла вровень с лицом и при каждом шаге вверх обильно осыпала его холодным дождём. Наконец он выбрался на широкую песчаную обочину и сразу поднял руку перед надвигающимися из мутного молока ослепительными фарами. Обдав его едким запахом горячего соляра, мимо шумно пронёсся огромный жёлтый автобус и, скрипя тормозами и круто забирая вправо, стал притормаживать, сочно сияя многочисленными малиновыми «стопами».
Как ни странно, это оказался «семнадцатый». Автобус шёл из парка, внутри было пусто и почти темно. Толик сунул пожилому неразговорчивому водителю стольник и, пройдя в середину салона, облегчённо повалился на первое попавшееся сидение. Автобус тронулся. За мутным окном не было видно ничего, кроме всё того же бесконечного тумана, и Толик, положив папку рядом с собой и засунув грязные застывшие ладони подмышки, устало прислонился виском к подрагивающему холодному стеклу и закрыл глаза...
Всё это Толик помнил очень чётко, буквально фотографически. А вот то, как он выбрался из заброшенного цеха, как попал на этот туманный свалочный пустырь – вспомнить, как ни пытался, он решительно не мог. Да и весь прошедший день, начиная с утреннего происшествия, весь этот фантастический калейдоскоп лиц: и клювоносый Гоша, и вальяжный Сергей Сергеич, и полковник Скоба, и рыжий красногубый мучитель, и даже Рорт, – вспоминались сейчас Толику зыбко, ускользающе, словно позавчерашний сон. Это и было всё похоже на сон, похоже до такой степени, что невольно всплывал в голове известный сакраментальный вопрос: «да был ли мальчик»?.. «Был, был... – успокоил сам себя Севрюгин. – Чего бы меня иначе плющило, как лягушку под катком?.. Это не говоря уже о прямых уликах. Один изгаженный пиджак чего стоит!»...
«Синяя куртка» очень кстати выходила тоже на «Академической» – толкаться, пробираясь к выходу, было бы сейчас уже почти за гранью Толиковых сил. Пристроившись «куртке» в кильватер, Толик благополучно покинул переполненный вагон и, подождав у стеночки, пока схлынет пассажирское цунами, двинулся к эскалатору...
Выйдя из метро, Севрюгин, быстро как только мог, зашагал к дому, подгоняемый порывами плотного холодного ветра. Толика бил озноб. Временами вместе со слабостью волнами накатывала дурнота. «Не сверзиться бы... – сворачивая с проспекта во дворы, беспокойно подумал Толик. – Не хватало ещё выложить здесь креста... Вон в той луже, к примеру...». Впрочем, до дома было уже совсем недалеко...
Жанкина «Волга» на привычном месте не стояла. «Новое дело, – удивился Севрюгин. – Во-первых, когда успели починить? И во-вторых, где это мы ездим? На ночь-то глядя... Слу-ушай! А может, угнали?!..». Мысль о том, что их многострадальную «недвижимость» мог кто-то угнать, показалась Толику забавной. Он живо представил себе все грядущие неизбежные злоключения непутёвого угонщика, и ему даже слегка полегчало.
Во дворе Толик заметил ещё одно изменение.
Минувшей весной некая бестолковая, но явно весьма любвеобильная личность ярко-красными аршинными буквами отобразила на стене трансформаторной будки истошный вопль своего сердца: «ОЛЯ! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!». В начале лета между словами «тебя» и «люблю» втиснулись две худосочные синие буквы – НЕ. И вот теперь эти две буквы были жирно замазаны тёмно-коричневой масляной краской, а сразу вслед за частоколом восклицательных знаков возникло размашисто нарисованное, наверное то самое, весьма любвеобильное сердце. «Вот ведь! – оценил Севрюгин шекспировскую драматургию сюжета. – Такое скупое граффити, а сколько эмоций и чувств!.. Да здесь, можно сказать, практически целая маленькая жизнь...».
Толик нашарил в кармане ключи, отпер дверь и вошёл в подъезд. В вестибюле было темно – лампочка, как всегда, не горела.
– Руки выкрутить уродам!.. – привычно пробормотал себе под нос Толик и, тяжело опираясь на перила, стал подниматься к себе на третий этаж...
Квартира встретила его тишиной и знакомыми домашними запахами. На зеркале в прихожей весело желтел небольшой квадратик стикера:
«СЕВРЮГИН!!!
Что у тебя с телефоном?!! Весь день не могу дозвониться!
Звонила Юля. Они прилетают в субботу.
Меня не жди. Буду оч. поздно – приехали китайцы, готовим С.П.
Целую! Ж.
P.S. Не забудь на ночь алмагель!».