Кому ты так обязан
Партизанские матери
Евдокия
- Присаживайтесь. - Евдокия Павловна Смирнова, маленькая, подвижная, радосстно засуетилась при упоминании о слете. - В нашу глухомань редко кто заглянет. Коренных жителей в Заболотье мало. Остались, считай, одни вдовы. Вот и я - без хозяина. Сразу после войны он умер, - продолжала она, собирая на стол. - Мы до войны в другом месте жили, в Хотилицах. Он там председателем сельского сельсовета работал. Ну, а как война началась, вызвали его в Андреаполь. Вернулся мой Яков вечером и говорит: «Меня в армию забирают, а тебе, Дуся, лучше к свекрови перебраться.
Села я на подводу, взяла двоих дочек на руки и поехала. Километров шестьдесят надо было ехать. Оглянулась, а он стоит на дороге, плачет. Я тоже заплакала, подводу остановила и к нему несусь. Чувствую: никогда мне его больше не видать. Но ошиблась. Фашисты в это время Андреаполь захватили, но в Заболотье не заглядывали. Остановились в Ключевом. Это километрах в пяти отсюда. Скоро слухи пошли: где-то мост взорвали через железную дорогу, в машины немецкие стреляли из леса. Тогда и слово «партизан» я впервой услышала, хотя думать не думала, что Яков среди них. На фронте он, считала. Может, и не живой уже. Но однажды цыганка в нашу деревню забрела, погадала на него «Жив-здоров, - говорит, - по дому скучает, два года пройдет до встречи…». Ошиблась цыганка про два года.
Прошло несколько дней, и ночью тихо стукнули в окно. Лучину зажгла, вижу: лицо знакомое, но заросшее сильно. Бугаев, председатель райисполкома, знак показывает: открывай, мол, дверь. «От мужа привет тебе, - сказал, войдя в избу. - Надо будет - сам придет». Так я поняла, что Яков мой в партизанах.
В одну из ночей пришел. Заросший, как черт, худой, но веселый. Такая у него черта была - никогда не унывать. Мы с ним до утра проговорили. Узнала я, что плохо им там, в лесу, живется. «Некому, - говорит, - хлеб печь, хотя муки вдоволь». А я спрашиваю: «Где вы стоите? Приносите муку, буду печь». Отвечает: «Где стоим, знать не положено, хотя и жена ты мне. Муку тебе приносить будут, а хлеб забирать».
Не муку принесли они, а зерно, захваченное на немецком складе в Козлове. Ох, и помучились я и бабка Ульяна Демьяновна Демьянова с этим зерном! Сырое оказалось, на жерновах молоть было почти невозможно. Пришлось на печке рассыпать, чтобы высохло. Потом смололи, тесто затворили, сделали пробную выпечку. Партизаны на каждый день двадцать хлебов заказали, но мы первый раз восемь успели сделать.
Так Евдокия, бабушка Уля в Заболотье, а также Александра Смирнова в ближней деревне Хвостове стали партизанскими пекарями. В назначенное время, чаще всего под утро, приходили партизанские гонцы, набивали мешок свежими караваями и возвращались к Черной речке, в урочище Прудины. Молва доносила: продолжают подрываться на проселочных дорогах немецкие автомашины, гибнут от партизанских пуль фашисты. Евдокия чувствовала себя к этому причастной.
Односельчане знали, что муж Евдокии в партизанах, что дым вьется по ночам из печной трубы ее избы и хлебный аромат идет по деревенской улице. Знали, но хранили тайну. И все-таки нашелся подлец, донесший оккупантам, что живет в деревне жена партизана.
В один из последних дней сорок первого года в дом Смирновых ворвались фашисты.
- Собирайся! - приказал переводчик.
Евдокия поцеловала дочек, передала их свекрови.
- Ну, мама, не поминай лихом, - скованная страхом, шагнула она с крыльца.
Вся деревня угрюмо смотрела, как вели ее под дулами карабинов в Ключевое, где в здании бывшей школы располагался немецкий штаб. Допрос начался тотчас же.
- Где твой муж? Когда последний раз с ним виделась?
- Не знаю, - твердо сказала Евдокия. - Как на фронт забрали, так никакой весточки от него не было.
- Нет, знаешь! Люди видели, как из леса он выходил. Говори, чертова баба! - заорал изменник.
Немцы вытолкали Евдокию прикладами автоматов на улицу, поставили возле стены дома. «Вот и все, - подумала она. - Прощайте доченьки и Яков». Сухо щелкнули затворы. Евдокия закрыла глаза, но вместо выстрелов снова донесся гнусавый голос переводчика:
- Господин офицер в последний раз спрашивает о местонахождении твоего мужа. Или скажешь, или - конец.
- Не знаю, - выдохнула она.
Немцы засмеялись, залопотали по-своему, опустили карабины.
Евдокию опять запихали в холодный чулан. Мороз стоял градусов под тридцать. Замерзла бы Евдокия, если бы не отыскала в углу тряпье и кудель. Укуталась кое-как и ждала смерти. Утром другого дня ее снова допрашивали, и она снова вела бой: за детей, за мужа, за партизан. Так и не добившись ничего, фашисты отпустили ее домой.
Неделею после этого не пекли они с бабушкой Улей хлебы, выжидали, а потом продолжили свое дело. Теперь уже открыто, днем. Чувствовалось, недолго осталось хозяйничать немцу на андреапольской земле. С каждым днем все сильнее звучала артиллерийская канонада. Не до партизан стало фашистам.
- Ну а после освобождения района, - сказала она, - дали мне орден. - Евдокия Павловна подошла к старинному комоду, выдвинула ящик и извлекла из него коробочку. - Вот он.
На маленькой, натруженной ладони тускло поблескивал орден «Отечественной войны» IIстепени.
Как-то, оказавшись в командировке в Андреапольском районе, я решил навестить Евдокию Павловну Смирнову. Без труда нашел в Заболотье знакомую избу и … остановился в нерешительности. Покосившаяся калитка была открыта, но дверь в избу оказалась забитой двумя тесинами.
-Хорошие люди легко умирают, - вздохнула пожилая женщина, встретившаяся у колодца. - Вышла, сердешная, во двор ощипывать овечку и свалилась.
На кордоне
Мне сказали, что Александра Андреевна Смирнова живет в Хвостове, но дом ее оказался в сотне метров от деревни. «Так-то и удобнее ей было печь для партизан хлеб, - подумал я. - Все-таки подальше от людских глаз». Впрочем, выяснилось, что жила она в войну не в этом доме, а на кордоне. Там же и хлеб пекла.
В середине августа 1941 года на кордон неожиданно приехал в сопровождении нескольких человек командир партизанского отряда Иван Максимович Круглов. Обошел близлежащую территорию и сказал:
- Место у вас, Александра Андреевна, потаенное.
-Тихо, ежели волки не воют по ночам, - согласилась она.
Мужа Александры, здешнего лесника, месяц назад призвали в армию, и жила она на кордоне одна с двумя дочерьми.
- Немец к Торопцу приблизился. Не исключено, скоро здесь будет, - мрачно изрек Круглов.
Конец августа выдался погожим. В лесу много чего уродилось, и Александра не сидела без дела. Сушила и солила грибы, мочила в кадушке бруснику. Однажды на рассвете прибыли несколько подвод с провожатыми. Одного из них, заведующего райземотделом Дорофеева, она знала в лицо, видела его на колхозном собрании.
- Встречай гостей, Андреевна! - воскликнул он резво. - Иван Максимович велел кланяться.
Они сгрузили в сарай ящики и мешки с продуктами. Вернувшись на другой день, схоронили их в лесу. Дорофеев рассказал Александре, что закладывается партизанская база на случай оккупации района. Руководство отряда просит ее не покидать кордон на зиму.
31 августа она узнала: в Андреаполь пришли немцы. Думала, что и до кордона доберутся. Но истекла неделя, другая - никто не появлялся. Ни чужие, ни свои. На всякий случай Александра отвела девочек в Хвостово, к свекрови. Немцев в Хвостове не было. Но рядом, в Ключевом, как рассказала свекровь, они стояли. Узнала Александра от нее также, что много наших солдат полегло в боях за Андреаполь, что на большаке партизаны сожгли несколько немецких автомашин, разгромили продовольственный склад в Козлове. «Знать, не случайно просил меня Круглов остаться. Есть у них интерес, - поймала себя на мысли Александра. - Вот только почему нет никаких вестей?». Мысль оказалась в руку.
Однажды ночью услышала она осторожный стук. Вскочила с полатей, увидела в окне незнакомые бородатые лица.
- Андреевна, открой, - донесся глухой голос. - Дорофеев я.
Отперла дверь. Дорофеев и еще двое партизан, все с винтовками, промокшие до нитки, едва стояли на ногах от усталости. Александра накормила их холодной картошкой, уложила на горячей печи, а сама, как села у окна, так и просидела часовым до рассвета. Утром партизаны ушли.
Кордон стал для бойцов отряда перевалочной базой, где они отдыхали, возвращаясь с заданий, узнавали от Александра новости, которые она приносила из Хвостова. Словно заветный маяк на родном берегу, светила им обитель Александры в осенней и зимней ночи. В свою очередь и Александра узнавала от партизан новости. Например, то, что, вопреки сплетням, районное начальство никуда не уехало и находится на партизанской базе.
Тем временем крепчали морозы, под утро так «стреляли» углы, что изба вздрагивала. Александра перестала ходить в деревню. Но зато чаще, чем прежде, останавливались на кордоне партизаны. В один из дней они притащили три мешка муки, передав просьбу командира испечь хлеб.
- Да как испечешь? Мука ж сырая, мороженая! - всплеснула руками Александра.
- Это уж тебе видней,- сказали партизаны.
Александра рассыпала муку на печи, подсушила, а к вечеру попробовала сделать первую выпечку. Сыроватый получился хлеб, прогорклый, но партизаны были рады и такому. Теперь протянулась между кордоном и партизанской базой, что находилась в четырех километрах на Черной речке, натоптанная тропинка.
16 января 1942 года части Советской Армии освободили Андреаполь. Наверное, никогда в жизни не радовалась Александра, как в тот день. Скромный ее подвиг не остался незамеченным, вручили Александре Андреевне Смирновой медаль «Партизану Отечественной войны» Iстепени.
Приехал я как-то к ней в Хвостово. Сидит одна в просторной избе на скамейке, перьями наволочки набивает.
- Подушки внукам справляю, - объяснила. - Дочки-то у меня, одна - в Москве, другая - на Севере.
Попросил я ее проводить меня на то место, где находился лесной кордон.
- Опоздал, родимый. Ноженьки мои ослабели, - посетовала хозяйка.
Теперь, спустя много лет после нашей встречи с Александрой Андреевной, от Хвостова и других тамошних деревень следов почти не осталось. Бурьяном и осотом порос некогда оживленный партизанский край.