АСИММЕТРИЧНЫЙ ОТВЕТ
Дорожная история.
Что ни ночь – мне всё снится тот проклятый рейс,
чёртов зимник Февральск – Экимчан.
Как обычно: «Давай!..», как всегда: «Позарез!..»,
как всегда: «Константин, выручай!..».
Мне их вечный аврал – что вода сквозь песок,
я и так выручал их не раз.
Я сказал: «Без проблем. Только сверху – 500»
и пошёл прогревать свой КамАЗ
А когда со стекла обметал я снежок
возле самых ворот гаража,
«Подвезите, пожалуйста...» – он подошёл,
в синих пальцах три сотни держа.
Я его оглядел от замёрзших очков
до ботинок ala «Скороход»
и сказал: «Ты, Ботаник, гляжу – новичок.
Деньги спрячь и залазь, доброхот...»
И потянулись сопок белые горбы.
И серпантином зазмеился зимний путь.
И замелькали за окном заиндевевшие столбы,
как годы жизни, потерявшей цвет и суть.
Языки бабьи – мётлы, слова их – как пыль.
Да разве ж я про всё это не знал?
Верка с метео мне напророчила штиль,
а буран завалил перевал.
Я елозил на первой, я жёг тормоза,
матерясь в бога, в душу, вразнос!
А Ботаник сидел и только жмурил глаза,
да чихал от моих папирос...
Потом, когда с откоса сыпались мы вниз,
когда летел поверх кабины срочный груз,
он боком вышел сквозь стекло,
я закричал ему: «Держись!..»,
потом – паденье и удар, и жуткий хруст.
А потом – минус 40 и ветер стеной,
фляжка спирта да рваный тулуп,
и Ботаник лежал с перебитой спиной
и облизывал снег с серых губ.
Я-то знал: нас искать – это суток на пять,
а здесь и пара часов – это срок,
но я ему говорил: «Погоди умирать.
Потерпи. Вот я сейчас костерок...»
Я палил свой КамАЗ, словно старый башмак,
я сжёг кузов, я скаты содрал,
я, как банку консервную, вскрыл бензобак
и соляр, словно студень, черпал.
Я, как крот, подрывая заснеженный склон,
всё, что может гореть, собирал,
а он лежал на сиденьях, укрытый чехлом,
и по памяти Блока читал...
Здесь положенье – лишь материться да волком выть,
а он про то мне, как кобылица мнёт ковыль.
И были тысячи причин не пережить нам той ночи.
Я лишь просил его: «Ботаник, ты не молчи!..»
Я в подробностях помню тот проклятый рейс,
а вот концовку – туман заволок.
Помню серый рассвет, вертолёт МЧС
да больничный худой потолок.
Мне потом объяснили: «Ты был, как во сне...».
Болевой, мол, растянутый шок.
А тогда белый ангел склонился ко мне
и сказал: «Надо резать, дружок...»
Я врачей упросил – мы лежали вдвоём.
Он – в растяжках, я – в ржавых бинтах.
Ели с ложечки скудный больничный паёк,
а за окнами плыла весна.
Эту пытку придумал матёрый садист –
чтоб два месяца влёжку лежать.
А потом мы по новой учились ходить,
друг за дружку привычно держась.
И снова сопки, убегающие в даль.
Я, как Мересьев, жму протезом на педаль.
А в приоткрытое окно бьёт ветер, пахнущий весной.
Дорога вновь зовёт и манит за собой.
А в приоткрытое окно бьёт ветер, пахнущий весной,
листая томик Блока, что всегда со мной.