Ощущение рода
Из письма от 10 марта 1946 года:
«Германия. 10.3. 46 г. Здравствуй мама! Как хочется видеть тебя, дышать чистым воздухом, слышать везде русскую речь. Жив, здоров, похож на прежнего твоего сына, но только уже не совсем. Жизнь многое изменила во мне…».
Из письма Екатерины брату Володе от 12 июня 1945 года:
«Здравствуй, мой дорогой, милый, любимый Володя. Тебе ли я пишу, мой родной? Я не могу себя взять в руки. Уже пять часов, как я просто одурела от такой радости. Нет слов, чтобы высказать тебе всю эту радость, нет в мире ценностей, которые бы могли мне заменить тебя. Сколько слез пролито о тебе с первых дней войны! Мой милый Альфонс еще в то время был жив и был вместе со мной. Он всячески старался меня утешить, он все время говорил, что Володя наш найдется, и это сбылось… Его нет уже третий год, погиб в Харькове 6-го февраля 1943 года, а 11-го февраля умер наш дорогой отец, который вместе со мной рыдал о тебе, как ребенок. А вместе с тобой оплакивали и Мишу, он погиб под Ржевом, находился, как он писал, в Сычевке… Мы все очень постарели, трудно узнать… Мой Робик уже давно вырос из той коляски, которую ты ему покупал…».
О нем ходили легенды
А как сложилась жизнь самого Робика (так ласково называл сына в письмах Альфонс Альбертович)?
- Когда освободили Калинин, мама стала работать медсестрой в поликлинике УВД, - вспоминает Роберт Альфонсович. - Денег не хватало, но мама как-то выкручивалась, одевала, обувала меня. Жили мы в комнатенке с печным отоплением. Стоял, по-моему, уже 1944 год, когда рядом с нашим домом начали работать пленные немцы. Они восстанавливали разрушенные бомбежками здания. В окошко я видел, как они работали. Один из них был больной, все время его трясло. Маме и мне стало его страшно жалко. Мы стали его подкармливать со своего стола. Оказалось, что он австриец. Две недели носили мы ему хлеб, картошку, и он окреп. А ведь в это время мама уже знала, что Альфонс Альбертович погиб…
Такая вот она, загадочная русская душа. Быстро забывает зло, тянется к доброму, светлому.
В 1954-м Роберт окончил мужскую среднюю школу №6, а в 1959-м юридический факультет Ленинградского государственного университета. Учился он на одном курсе с будущим мэром Ленинграда (Санкт-Петербурга) Анатолием Собчаком. Товарищеских отношений, по словам Оношко, у них не было, потому что «тот держал голову высоко». Запомнилось, как с 1958 по 1959-й год проходил преддипломную практику в прокуратуре Новопромышленного района родного города.
- Там работали следователями «святые» для меня люди Эля Егоровна Кудряшова и Анна Георгиевна Кудрявцева. С их помощью я расследовал конкретные уголовные дела, в том числе вызвавший большой резонанс в стране взрыв дома от утечки газа на проспекте Чайковского. Это случилось под Новый год. Даже когда закончилось время, отведенное на практику, я продолжал заниматься этим делом и довел его до конца, чем заслужил благорасположение опытных коллег. Распределили меня вначале в Коми АССР, но, поскольку я хорошо проявил себя на практике, прокурор области Михаил Иванович Паспортников написал на меня заявку в Министерство образования. Я приехал в Калинин на должность следователя прокуратуры Пролетарского района. Все шло гладко, но в 1962 году произошла неприятная история. Во время отпуска, находясь в Ленинграде, я зашел с девушкой в кафе «Советское шампанское» на Невском проспекте. Здесь трое изрядно подвыпивших молодчиков грязно оскорбили мою подружку. Как всякий уважающий себя мужчина я не мог с этим смириться, дал одну из них, наиболее распоясавшемуся, по физиономии. Приехала милиция… Поскольку удар нанес я, на мне и «отоспались». Приказом прокурора республики Круглова я был уволен. За меня заступились председатель Пролетарского народного суда Мария Васильевна Оболенская, прокурор района Олег Дмитриевич Соколов и начальник милиции Иван Михайлович Соловьев. Они направили Круглову ходатайство о восстановлении меня в органах прокуратуры. Круглов, оично приняв меня, сказал: «Раз есть приказ, отменить его не могу. Поработай с полгодика в народном хозяйстве, потом мы тебя восстановим»…
До народного хозяйства дело не дошло. Роберт Альфонсович стал следователем линейного отделения милиции станции Калинин. Вот уж где он погрузился в работу, распутывая одно за другим сложные дела, связанные с хищениями. В «Калининской правде» часто появлялись статьи о доблестном следователе Оношко. «Запонка из Сингапура», «Лама в чемодане», «Бархатный воротничок»… Его имя даже появилось в в «Комсомольской правде» - в передовой статье, посвященной Дню милиции.
- Мне начали предлагать новые места: начальником следственного отделения в Пролетарский РОВД, преподавателем высшей школы милиции в Дмитрово-Черкасах. Я ответил отказом, так как был всецело поглощен следственной работой. Но в 1979 году позвонил начальник следственного управления УВД Игорь Шурыгин и сказал: «Приходи начальником следственной части УВД». Я согласился. Трудился в это должности до выхода на пенсию в 1994 году. Профессионалы какое-то время еще ценились, и прокурор области Владимир Николаевич Парчевский принял меня прокурором следственного управления по надзору за расследованием особо важных дел прокуратуры области. Работал я здесь шесть лет. А всего мой стаж правоохранительной работы свыше сорока лет…
До сих пор в Твери живучи легенды о профессионализме этого человека, безнадежных делах, которые он доводил до завершения. Иногда вышедшие на пенсию матерые сыщики собираются у Р.А. Оношко в тверской квартире, где, после кончины супруги Инны Викторовны (шутливый оперативный псевдоним у нее в семейном и дружеском кругу у нее был «Ангелица», а у Роберта Альфонсовича «Доктор Ватсон») он проживает один. Вспоминают молодость, говорят о коррупции, которая, как ржавчина, разъедает наше общество, о трагическом профессионализма работников правоохранительной системы.
- По старым меркам некоторых из них близко нельзя подпускать к прокуратуре и милиции. А они там сидят, зачастую ломая судьбы людей, - сокрушается Оношко. - На одно дело глаза закроют, другое «спустят на тормозах». Уж на что внимательно должны бы отнестись к жалобам бывшего коллеги на судейский беспредел. Так нет же! При теперешних порядках и я не раз становился жертвой формализма. Смотрит иной блюститель закона оловянными глазами и нагло мне, профессионалу, врет, что белое - это черное, а черное - это белое. Я про себя думаю: «Нет у тебя, братец, ни стыда, ни совести». Ему от моих стариковских дум, конечно, ни жарко, ни холодно. Так что, правильнее назвать людей подобного рода не правоохранителями, а кланоохранителями. Зато честному следователю или оперу сделать карьеру практически невозможно.