Хранить вечно
– Не знаю... – ответил Саксум, прислушиваясь. – Опять, наверное, Лар Одноногий ночному караулу своих дочек предлагает. Старый паскудник!
– Нет! – вдруг очень ясно сказал бас. – Не пойдёт! Только до второй стражи!..
Второй голос опять захрипел, заперхал, заклекотал, напирая и явно не желая уступать. Потом голоса смолки и послышалось удаляющееся поскрипывание, как будто кто-то уходил вглубь крепости, толкая перед собой плохо смазанную тележку.
– И вина принеси!.. – опять раздался громкий басовитый голос. – И колбасы! Лука́нской!.. Слышишь?!
– Ладно, – хрипло каркнули издалека.
Опять всё смолкло. Снаружи, из чёрного, дышащего теплом, пространства ночи едва слышно доносилось сонное урчание цикад.
– А кто он такой, этот Такфаринас? – тихо спросил Ашер. – Это царь местный?
Саксум усмехнулся.
– Царь у них сейчас Птолеме́й. Сын Ю́бы. Того, что помер недавно... Этот Птолемей – маменькин сынок. Сидит в своей Кесарии, понимаешь, и носа оттуда не кажет. По-моему, ему вообще плевать на то, что делается у него в стране... А Такфаринас... Такфаринас – это простой парень. Такой же, как я и ты. Который, понимаешь, однажды понял, что если не хочешь прожить свою жизнь, как баран, то надо эту свою жизнь брать в свои собственные руки... Он легионером был. Ещё при Августе. Дослужился до прима. Я, когда пришёл в легион, попал к нему в декурию... Он меня многому научил... Мы звали его: Юст – справедливый.
Саксум замолчал и молчал долго, глядя в мерцающую кострами ночь и поглаживая тёплый шершавый камень стены.
– А потом? – спросил Ашер.
– Потом?.. Потом он ушёл. И увёл за собой свою турму... И я бы с ними ушёл, да я, понимаешь, как раз в тот момент в госпитале валялся. С лихорадкой... Невовремя меня тогда схватило!.. И потом я не раз хотел к нему уйти. Да всё как-то не складывалось – то одно, то другое.
– А... – Ашер запнулся. – А зачем? Почему?
– Что «почему»?
– Ну... почему он ушёл?.. И ты... хотел?
– Да потому что – разве это жизнь?! – вдруг горячо сказал Саксум. – Разве я этого ожидал, когда в легионеры записываться шёл?! Я ведь что думал? Я ведь думал: ну, послужу, лет семь или пусть даже десять, денег скоплю. Вернусь, понимаешь, дом куплю, лодку. Хорошую, большую, с парусом... Женюсь. Лавку открою... – он замолчал.
– И... что? – осторожно спросил Ашер.
– А ничего!.. – Саксум сердито сплюнул через парапет – вниз, в темноту. – Вот скажи, ты ведь ещё жалованья не получал?
– Нет, – сказал Ашер, – нам сказали, что выплатят сразу же после январских нон, после того как присягу примем.
– Сколько?
– Сказали, что, как положено – треть годового жалованья.
– Ну и сколько ты надеешься получить?
– Ну... триста сестерциев где-то.
– Щас! – едко сказал декурион. – Ручку от луны ты получишь! Голенища от сандалий! Дадут вам сестерциев по сорок, да и то – в виде задатка, чтоб вы сразу все не разбежались.
– Это почему? – удивился Ашер.
– Да потому! Потому что за первые полгода жалованье вам начислят не как полноценным легионерам, а как новобранцам – всего лишь по сто пятьдесят сестерциев. Что, не знал об этом? Вот то-то же! Об этом они как-то всё время забывают сообщить. Так вот, это – во-первых. А во-вторых... Ты кашу ешь? Ешь. Вино пьёшь? Пьёшь. Лепёшки лопаешь? Лопаешь. А между прочим, за каждый горшок зерна, за каждый секстарий вина из жалованья удерживается вполне конкретная сумма. «Котловой сбор» называется. Тоже вам не говорили?
Ашер покрутил головой.
– Нам говорили, что кормить будут за казённый счёт.
– Так и положено за казённый! Но дело в том, что за казённый счёт тебе полагается ровно столько, чтоб, понимаешь, от голода не сдохнуть! А не согласишься на «котловой сбор», получишь вместо мяса – жилы, вместо крупы нормальной – сметья, а вместо вина – кислятину какую-нибудь тошнотную. И гарума того же тоже не получишь. Мне-то гарум что – наплевать да растереть. А вот Кепа, к примеру, тот без гарума жить не может... И ещё. Всё, что на тебе сейчас надето, всё, что ты получил в Ламбессе из оружия – всё стоит денег. И денег немалых! А теперь посчитай: две льняных туники – раз, шерстяная туника – два, два шейных платка, плащ, птерюгес, калиги, шлем, меч, щит, копьё. Что я ещё забыл?.. Да! Кольчуга, подкольчужник, фляга, пояс... наплечный ремень... Всё вроде?
– Нам ещё каждому по котелку и миске выдали, – тихо сказал Ашер. – А некоторым ещё и кинжал. Но не всем. Мне не хватило.
– И котелок, и миска! – с готовностью подхватил декурион. – И кинжал. Всё это, понимаешь, денег стоит!.. А в кавалерии! В кавалерии ведь всё ещё дороже! Седло! Упряжь!.. Трагула!.. И спата кавалерийская, – он похлопал себя по рукояти меча, – между прочим, в два раза дороже пехотного гладия! И ладно бы купил меч – и всё, на всю службу. Нет! Они ведь, заразы, ломаются, что... щепки. Не дай Бог в бою меч на меч найдёт – всё, считай, нет меча! У меня ведь это уже третий!.. – он снова потряс свою спату за рукоять. – Так что, братишка, первые два года легионер, считай, живёт в долг... Но ведь это тоже ещё не всё!.. – Саксум фыркнул. – Скажи, тебя ещё ни разу не штрафовали?
– Н-нет...
– Ничего, – декурион похлопал брата по плечу, – не расстраивайся, у тебя ещё, как говорится, всё впереди. Наш префект ба-альшой специалист по штрафам. За каждую маломальскую провинность он дерёт не меньше, чем по денарию!.. Вот, смотри, я уже, почитай, восемь лет лямку тяну. Так? В будущем феврале девять будет. А недавно у сигни́фера спросил – сколько у меня на счету? И что ты думаешь? Целых пятьсот двадцать шесть сестерциев! И ещё два асса! Вот это заработал так заработал!.. – он помолчал. – Нет, братишка, в армии есть только один способ хорошо заработать – добыча! Но это надо в походы ходить. На новые, понимаешь, земли. Города брать. Нет походов – нет добычи – нет и денег... А в гарнизоне можешь всю жизнь в караулах проторчать да на работах прогорбатиться, двадцать пар калиг стопчешь, а в итоге – не то что на лодку с парусом, на дырявый челнок не заработаешь!..
– А мне старый шлем выдали, – после длинной паузы сказал Ашер. – Совсем старый. Видел? Поцарапанный весь и гребень обломан. И ещё вмятина вот здесь, на самом темечке... Кому-то неслабо в этом шлеме досталось.
– Не боись, – сквозь зубы сказал Саксум. – Вычтут как за новый.
И снова наступила тишина, и снова два брата долго стояли, вслушиваясь в далёкое, умиротворяющее журчание цикад.
– Ты его больше не видел? – прервав молчание, спросил Ашер.
– Кого?
– Такфаринаса.
Саксум помолчал.
– Видел. Один раз. Издалека... Три года назад. Мы тогда думали, он в пустыню ушёл. После того, как его Фу́рий Ками́лла потрепал. А он совершенно неожиданно появился из-за холмов, сбил наши посты и обложил наш лагерь... На Паги́де это было. Это река такая. Южнее Тиве́сты... Можно было бы попытаться отсидеться – у нас, понимаешь, три полных манипулы было, да ещё и лёгкой пехоты, из местных, пару кентурий бы набралось – для обороны, в общем-то, достаточно. Да и легион Апро́ния должен был дня через два-три подойти... Но наш префект, Де́крий, он решил, что негоже ему – всаднику, трибуну – бояться какого-то там разбойника. Грязного, понимаешь, мусуламия. И он решил дать бой. Он решил показать – что значит крепкий воинский дух! Что значит, понимаешь, непобедимый романский характер!.. И вывел манипулы в чистое поле...
– И... что?
– У Такфаринаса был двукратный численный перевес, – как-то устало сказал Саксум. – И это только по пехоте. Кавалерии у нас почти не было вообще. Две турмы. Против как минимум пяти ал... Непобедимого романского характера хватило ровно на одну атаку. Потом манипулы побежали. Мусуламии гнали их по полю и рубили, как овец... Декрий пытался их остановить, но это всё равно, что остановить табун диких лошадей... Ему дротиком выбило глаз. Он был весь в крови, без шлема, без щита. Когда он понял, что манипулы не остановить, он повернулся и пошёл навстречу неприятелю... Один. С мечом в руке... Я видел, как мусуламии окружили его. Тыкали пиками, толкали лошадьми. Я видел, как туда подъехал Такфаринас, как перед ним все расступились. Он долго смотрел на окровавленного префекта, даже, кажется, говорил ему что-то. А потом самолично зарубил...
– ...А ты?
– Я?.. Мы отступили обратно в лагерь. Две наши турмы и полкентурии пехоты. Лошадей пришлось бросить. Мы бились прямо в воротах... Понимаешь, у нас за спиной были женщины и дети – за два дня до этого у нас в лагере укрылся обоз из Тивесты. И ещё в госпитале было около сотни раненых. Мусуламии их бы всех вырезали. А женщин и детей забрали бы в рабство... Мы бы всё равно их не сдержали. Мы были обречены. Нас спасла передовая ала из легиона Апрония... Они даже не вступали в бой. Они только показались на том берегу реки. А мусуламии, видать, подумали, что это – уже весь легион на подходе. И оставили нас в покое. Отошли... Если бы не эта ала, нас бы всех перебили... Да нас и так всех перебили! Из нашей турмы вообще остался я один. А из второй – Кепа и ещё двое: Идигер и ещё один парень, Нуме́рий Пол... Его потом около Талы стрелой убило...
– Много тогда погибло? – спросил Ашер. – В том бою.
– Половина, – сказал Саксум. – Двух манипул как не бывало. Как корова языком слизнула... А всем выжившим легат ещё и декима́тию устроил. За трусость в бою, понимаешь.
– Де-ки-ма-тию? – повторил по слогам незнакомое слово Ашер. – Это что?
– Это? – декурион недобро усмехнулся. – Лучше бы тебе, Аши, этого не знать, – он вздохнул и добавил: – А мне лучше бы этого никогда не видеть... Это, понимаешь, когда каждого десятого, – помолчав, объяснил он. – По жребию... Свои же. Палками... До смерти...
– Это тогда тебя прозвали Саксумом? – спросил Ашер. – После того боя?
– Да, – сказал декурион. – После того... И декурионом меня тогда же поставили.
И опять повисла тишина. Гулко прокашлялся часовой внизу, под башней. Где-то далеко, в крепости, раздался рассыпчатый женский смех, раскатился колокольцем по узким улочкам, отразился эхом от соседних зданий и так же внезапно смолк.
– А почему ты тогда не ушёл к Такфаринасу? – спросил Ашер. – Ну, там, на Пагиде. Ты ведь говоришь, что хотел уйти. А тут такой случай! Зачем же было биться, жизнью рисковать?
– Понимаешь, – медленно сказал декурион, – именно тогда я как раз и не мог уйти. Я ж тебе говорю – там были женщины, дети... раненые. Уйти – это значило обречь их на смерть, на рабство. Я так не мог... Если бы до этого, втихаря как-нибудь... Или после...
– А к нему, вообще, много уходит?
– Много, – сказал Саксум. – У него, почитай, треть всей армии из беглых рабов и перебежчиков состоит. Бегут и бегут... И из Кирты бегут, и из Ги́ппо-Ре́гии бегут, и из Ламбессы... Даже с Сики́лии бегут. Ждут северо-восточного ветра, а потом лодку какую-нибудь воруют и плывут. От Сикилии до африканского берега, почитай, двести милей, и всё равно, понимаешь, плывут... Многие, конечно, не доплывают... – он помолчал. – У нас, из Тубуска, летом целая декурия к нему ушла. Прима своего зарезали и ушли. Де́нтера Руфа, беднягу... А про местных и говорить нечего! Он у них – народный герой! Они его, понимаешь, вождём выбрали, хотя он совсем даже не из знатного рода. Причём – главным вождём. Старшим над старшими. Или, как романцы говорят: примус интер парис – первый среди равных... Правда, некоторые его не признают. Ну, другие вожди. В основном, те, которые из Птолемеев... Эти Тиберию помогают. У нас таких тоже полно... Таких Такфаринас режет беспощадно. Без разговоров. Легионера может не тронуть, даже отпустить может, правда без оружия, а нумидийцев своих режет, как курей. То-то они его так боятся. В плен не сдаются, дерутся, понимаешь, до последнего...
– А сейчас? – спросил Ашер.
– Что «сейчас»?
– Сейчас тебе не хочется к нему уйти?
– Хочется, – сказал Саксум. – Ещё как хочется! Там, у Такфаринаса, у него ведь там воля. Свобода!.. И деньги! Он ведь, понимаешь, обложил данью всю Нумидию. От Типа́сы до Тапару́ры. Он же вождям мусуламиев условие поставил: или пла́тите дань, или идёте со мной воевать против Ромы... Он набеги регулярные совершает. На богатые города. И всегда с добычей!
– Грабит?
– Грабит, – легко согласился декурион. – А чего бы не пограбить? И я бы с удовольствием пограбил. Купцов этих всяких, ростовщиков разжиревших. Которые, понимаешь, на нашем поте и на нашей крови разбогатели!
– Так чего ж не уходишь? – тихо спросил Ашер.
– Не знаю... – сказал Саксум. – Не знаю... Всё как-то случая удобного не было. Чтоб так тихо, без шума – р-раз, и нету! Чтоб, понимаешь, не искали... А теперь и вовсе. Теперь я только с тобой могу уйти. Теперь только вместе.
– Но... – Ашер помялся. – Мы ведь присягали. Императору Тиберию. Ну, хорошо, – тут же поправился он, – ты присягал, мы ещё нет, нам сказали – сразу после январских календ. Но клятву мы ведь уже давали! Перед знаком кентурии. А значит, – перед своими боевыми товарищами. Это ведь всё равно получается... что-то вроде предательства?
– Предательство?! – переспросил Саксум, и в его голосе вдруг зазвенел металл. – Предательство, мой дорогой Аши, – это... вот что... Это когда твою родину, твою землю, землю твоих предков, нагло топчут захватчики, оккупанты, а ты, вместо того, чтобы драться с ними, до последнего драться, за каждый клочок земли своей драться... Ты вместо этого идёшь и записываешься к ним в армию. Добровольцем... Чтоб, понимаешь, твоими руками, твоим мечом и копьём эти самые захватчики могли захватывать другие земли!.. Вот что такое предательство!.. – он нащупал в темноте плечо Ашера и крепко сжал его. – Ты меня понял, братишка?..