Хранить вечно
– О чём думаешь? – спросила Хавива.
– Что?
– Ты о чём-то задумался, смотришь вдаль и улыбаешься.
– Да так... Вспомнилось почему-то, как Метт в Дарнисе рассказывал про нищих, которые выгребают песок из дома.
– А-а... – Хавива тоже улыбнулась. – Да, забавно. И остроумно... Я, кстати, до сих пор не понимаю – как же она всё-таки держится?
– Крыша?
– Да.
– Держится. Умеют строить... Ну что, согрелась?
– Да... Почти... – Хавива поплотнее запахнула плащ и вновь посмотрела в ту сторону, куда убежал босоногий посыльный. – Что-то долго гонца нашего нет. Как думаешь?
Саксум огляделся и, сделав несколько шагов, уселся на наполовину ошкуренное кедровое бревно, лежащее на невысоких ко́злах. После чего приглашающе похлопал ладонью рядом с собой.
– Садись. Ещё неизвестно сколько ждать. Тут тебе не рынок, чтоб быстро торговца найти. Пацанёнок этот, может, ещё бог весть сколько бегать будет.
Хавива подошла и присела на бревно рядом с мужем. Саксум обнял её за плечи, и она доверчиво прижалась к нему.
– Устала?
– Да день-то ещё только начался. Когда ж тут было устать?
– Путешествовать устала? – уточнил Саксум.
– А-а, это... – Хавива хмыкнула. – Да, что есть, то есть. Ведь, почитай, полгода уже... путешествуем.
– Ничего... – сказал Саксум. – Уже немного осталось. Отсюда до Ципори всего два дня пути... Ничего...
К концу октября Хавива встала на ноги, но о том, чтобы продолжать путь, не могло пока быть и речи – женщина была ещё слишком слаба. А потом наступили ноябрьские иды, что означало конец сезона навигации: с этого момента и до третьего дня от мартовских нон, до Плойафесий – дня, в который божественная Исис отправилась когда-то на поиски своего мужа Осириса – всякий выход в море был под запретом. Нет, никто бы, конечно, не велел отрубить отступнику голову или, скажем, посадить его в тюрьму, выходить в море было, в общем-то, можно, и некоторые отчаянные смельчаки из купцов или гонимые голодом рыбаки так и поступали, но каждый из них знал: делает он это отныне исключительно на свой страх и риск, случись что – и надеяться не на кого: боги в это время года глухи к молитвам людей, осмелившихся нарушить их запрет.
Тем временем Пульхр привёл в дом жену, и в тесном рыбацком жилище стало ещё теснее. Хотя никто не сказал гостям ни полслова, Саксум с Хавивой поняли, что пора уходить.
Саксум зачастил на дарнисский рынок и спустя несколько дней договорился с одним из местных купцов, собиравшим караван на Александрию. Купец, узнав, что имеет дело с легионером, пусть даже и отставным, с радостью согласился взять Саксума с собой: дорога на Александрию шла через Марма́рику – пожалуй, самую небезопасную часть африканского побережья. Таковой она считалась из-за частых набегов кочевников-адирмахи́дов, без разбору нападавших как на купеческие караваны, так и на суда, имевшие неосторожность пристать на ночёвку к пустынному мармариканскому берегу. Про диких адирмахидов в Дарнисе ходила масса самых зловещих слухов, начиная с того, что они якобы пьют кровь своих жертв, и заканчивая тем, что природная злоба их столь сильна, что они, поймав на себе вошь, не выбрасывают её и даже не давят, а грызут зубами в отместку за её укусы.
Сорок шесть дней пути от Дарниса до Александрии слились для Саксума в один бесконечный изнуряющий день. Две песчаные бури, одно нападение адирмахидов сразу за перевалом Катабата́м, четыре могилы спутников, оставленные в тихой лавровой роще на северном склоне либийского нагорья – вот нерадостные вехи этого долгого пути. Саксум, отвыкший за пять последних лет службы от длительных походов, чувствовал себя к концу маршрута совершенно измотанным и с огромным удивлением наблюдал за Хавивой, которая, невзирая на свою беременность и перенесённую болезнь, оставалась весёлой и жизнерадостной и, казалось, вовсе не замечала тягот и лишений дальней дороги.
Новый год застал путников в маленьком посёлке Лока́ссис, в трёх переходах от Александрии. Здесь Саксум и Хавива расстались с караванщиками, ставшими им за полтора месяца пути чуть ли не родными. Купцы решили сделать в Локассисе длительный привал, чтобы просушить тюки с овечьей шерстью, намокшие от страшного ливня, под который караван попал накануне. А Саксум торопился в Александрию, где было не так голодно и где можно было найти более-менее приличное жильё для того, чтобы прожить в нём остаток зимы. Кто его знает – может, и рожать Хавиве ещё здесь придётся? Срок-то – как раз где-то в марте.
Однако в Александрии им повезло: в первый же день, придя в еврейскую общину, они узнали от местного раби́на, что на днях из египетской столицы на Сидо́н уходит корабль.
Отыскать в Александрийском порту судно, уходящее в Сирию, было несложно – это был единственный на всём близлежащем побережье корабль, готовящийся к выходу в море.
Хозяин буда́ры – небольшого торгового судна – Цоха́р бар-Но́ах оказался приземистым лысоватым мужичком с пронзительными чёрными глазами и лохматой, торчащей во все стороны, чёрной как смоль бородой. Саксума он встретил без приязни – пассажиры ему были не нужны, но, увидев круглый живот Хавивы, мгновенно сменил гнев на милость – без всякого сомнения, решил он, божественная Котха́рот, покровительница семей и беременных женщин, любимица великой Ашра́ту, не даст в обиду свою подопечную, защитив тем самым и весь корабль от возможного гнева повелителя морей Яма. Вопрос был решён. Более того, дабы не осквернять богоугодное дело денежными отношениями, осмотрительный капитан наотрез отказался брать с Хавивы и Саксума плату за проезд.