Ощущение рода
- У моей жены был хороший голос. Она претендовала на главные роли. А роли были уже заняты. Какие интрижки случаются в творческом мире, знаешь. По-моему, актеры здесь круче писателей. В общем, положил я на Ходесу на стол заявление об уходе. Правда, скучать без дела мне долго не пришлось. В Министерстве культуры спросили: « Поедешь главным режиссером в Воронеж?» «Поеду». В Воронежском театре оперы и балета я поставил «Царскую невесту» Римского-Корсакова, мюзикл «Обыкновенное чудо». Прекрасную музыку к нему написал Слава Граховский… Потом был Штраус, «Венская кровь». Душа у меня к этому спектаклю, признаюсь, не лежала, и постановка вышла неудачной. Естественно, я расстроился, хотя предполагал, чем все закончится. А тут назрела проблема с другой стороны. Директор театра тяготел к мюзиклам, и мне его пристрастие ужасно не нравилось. На этой почве у нас начались, мягко говоря, серьезные творческие разногласия. И я снова написал заявление об увольнении. Другого выхода для себя я просто не видел…
В Москве Арсеньев, по его словам, зашел к начальнику управления музыкальных театров министерства культуры СССР Станиславу Александровичу Лушину.
- Здорово, что явился! - обрадовался Лапшин. - У нас «дырка» в Ашхабаде - нужен главреж в оперный театр. Поработаешь, сколько сможешь. Потом вернем тебя в столицу. Согласен?
По приезде в Ашхабад Дмитрий Валерианович, в соответствии с общепринятым правилом, побывал на беседе у первого секретаря ЦК Мухамедназара Гапурова. Тот была предельно радушен. Новому главрежу выделили шикарную служебную квартиру на одной лестничной площадке с Председателем Верховного Совета Туркмении. Театр стал набирать вес. Отношения с актерами ладились. Власть была довольна. Арсеньева включили в состав коллегии Министерства культуры республики. Возник вопрос о представлении его Валериановича на звание заслуженного деятеля искусств. Правда, ему сказали:
- Оставайся на постоянное жительство, тогда и получишь звание.
Прописываться в Ашхабаде Арсеньев не хотел, чтобы не потерять квартиру в Москве. К тому же, сильно донимала его туркменская жара. Да и мама постоянно звонила, звала домой. Так, проработав несколько лет в Ашхабаде, в 1979-м году он снова вернулся в первопрестольную. Приближалась Московская олимпиада. Дмитрия Валериановича вовлекли в подготовку олимпийской культурной программы. Он понимал, что это - временное занятие. Но не заставила себя ждать и постоянная работа.
- Начал я преподавать в ГИТИСе, на факультете музыкальной режиссуры. Параллельно работал в мастерской Евгения Матвеева во ВГИКе. После того, как Матвеев отправился в длительную творческую командировку снимать фильм «Победа», я перешел в мастерскую Сергея Бондарчука. Потом вернулся к закончившему съемки Матвееву. Поставил «Тень» Шварца. Примерно в это же время Жора Бурков ставил «До третьих петухов» по Василию Шукшину, и мы с Жорой на короткое время сошлись. Добрые отношения установились у меня и с Ириной Скобцевой, она тоже работала во ВГИКе. Навалилась общественная работа. Меня ввели в партбюро института. Но что-то снова не складывалось. Ну, как сказать… С внешней стороны – нормально, а внутри… Среда, в которой я вращался, стала меня тяготить искусственность отношений. И чем дальше, тем сильнее. Подумал: «Может, зря я в Москву вернулся?» Захотелось вновь уехать. В Министерстве культуры предложили должность главного режиссера Саратовского театра оперы и балета имени Чернышевского. Театр был достойный, с прекрасными традициями, сильной труппой. Поставил в нем «Кармен» Бизе, «Евгения Онегина» Чайковского «Дубровского» Направника. Но…в 1987 году, совершенно неожиданно для многих коллег, я уволился. Не все складывалось в личном плане, вновь распалась семья. Но не это явилось главной причиной моего ухода из театра. Не это…Работа в Саратове стала для меня, своего рода, своего рода решающей точкой моих внутренних исканий…
В документальном фильме об Арсеньеве «Выхожу один я на дорогу…», снятом в деревне Октябрьское студией «Юность», он откровенно признается, что выстраивал свою будущую жизнь «буквально по сантиметрам», пытаясь найти ответ на вопросы, которые объяснить с позиций светского мировоззрения было невозможно. Цивилизация развивается, мир глобализируется… Какие опасности несет с собой это процесс? Что нас ждет впереди, если человек во главу угла поставил собственное брюхо? Если, приобретая материальные блага, он не становится умнее, больше того - теряет то, что позволяет ему оставаться человеком?
Наверное, я постарался бы расспросить Арсеньева, какие мучили его терзания и сомнения, если бы не понимал, что это сокровенное, личное, деликатное, и лучше эту «заповедную зону» не трогать. К тому же, и со мной произошло нечто похожее. Расставшись с газетой, я ухал из Твери на свою родину, в маленький районный центр. Без денег, без перспективы устроиться на работу, при всех моих оказавшихся никому не нужными званиях и регалиях. Правда, мне было легче, чем Арсеньеву. Я уехал туда, где все мне было привычно, знакомо с детства. Он же, Арсеньев, человек сугубо городской, столичный. Что нас объединило? Сигналы души, наверное.
Теряя уверенность, мучаясь в сомнениях она, русская душа отчаянно потянулась к спасительному русскому берегу, к духовным корням. И именно потому потянулась, что западная цивилизация, которую то ли «без царя в голове», то ли умышленно начали насаждать в России либералы, оказалась совершенно чуждой, неприемлемой для нее. У русского человека исторически на первом месте были справедливость, коллективизм. Их заменили выгодой, холодным расчетом. Традиционная русская культура с ее гуманистическими принципами и созидающим реализмом оказалась «новой элите» не нужна. Она ее презрела. Ей подавай арт-гельманов и рок-«нашествия».