Проза
Олигарх
Плужок тянули вручную. Коренным шёл московский профессор каких-то мудрёных наук. Баба Шура всё время забывала, каких именно, понимала только, что это как-то было связано с математикой. Поэтому его и нарядили в коренные, чтобы линию борозды держал ровно: криво нарежешь борозды, считай, огород испорчен. Пристяжными в нынешнюю страду оказались доцент из Петербурга и столичный полковник. Второй полковник, питерский, шёл за плугом, потому как родился когда-то в деревне и кое-какой толк в деле знал. Картошку в борозды укладывать вызвалась жена питерского полковника. Баба Шура, несмотря на свои восемьдесят лет, тоже ей помогала. Как же, усадьба ведь её. Да и за всем ходом дел она же приглядывала: работали-то городские, к крестьянскому труду непривычные. Глаз да глаз за ними нужен. А они и не перечили, признав превосходство хозяйки сразу. Грело это бабе Шуре душу: поди ж ты, такие важные в своих городах люди здесь подчинялись каждому её слову, исправно исполняли любое указание.
Дело сегодня спорилось. Доцент с московским полковником на жердь налегали старательно, профессор и жердь тянул, и направление выдерживал верно. Им, городским, вначале в диковинку было, как это – на себе огород пахать, а потом даже понравилась нелёгкая крестьянская работа. Лошадей-то в деревне давно повывели, как совхоза не стало. Дамочка городская тоже проворной оказалась.
– Вполне в селянки бы сгодилась, – похваливала её баба Шура.
– Стараюсь, – откликнулась та весело, разгорячённая непривычным, но настоящим делом.
– Ну, а теперь за стол пожалуйте, - приветливо пригласила хозяйка помощников, с удовольствием оглядев огород, приятно темнеющий влажной свежеперевёрнутой землёй.
Те отказываться не стали, приглашение приняли с удовольствием. Долго, весело фыркая и шутливо брызгая друг на друга водой из ведра, умывались и мыли руки. Видно было, что всё это им по душе.
– То-то, как молодые, – подумала баба Шура, посмотрев на пенсионеров-горожан, - где вы в своих городах такое удовольствие получите? Зато и тянетесь каждое лето в нашу глушь от своих удобств городских. Воля прельщает. Вот завершили сегодня годовое дело и отдыхай до вечера. Не по часам живём, по солнышку.
В горнице ждал накрытый стол. Ещё с утра хозяйка всё честь по чести приготовила. Она гордилась своим столом. Всего-то у неё теперь было вволю: селёдочка малосольная, огурцы и помидоры свежие, колбаска копчёная и мясная нарезка – торговые, в автолавке на днях приобретённые; грибочки и огурчики солёненькие – домашние. Всё это уже на столе стояло, прикрытое чистым полотенцем. Снять его только. В печи томились картошка с мясом и щи. Достать – одна минута.
Справно жила баба Шура в последние годы. «Это мне за всю мою трудную судьбу благодарность от Бога», – думалось ей частенько. Жизнь её прежде и впрямь не баловала. Несытое военное детство. Из юности тоже приятных минут не вспоминалось. Помнилась только тяжелая работа. Красотой она не вышла: ни лицом, ни статью. Парней на деревне мало тогда было, вот ей и не досталось суженого, сколько ни гадала на него тайно в крещенские вечера, сколько ни привораживала с помощью подсказанных знающими бабками нехитрых приёмов. Всю мужскую работу по дому приходилось самой тянуть. В совхозе тоже жилы рвала: дояркой на ферме всю жизнь оттрубила. Всё вручную: дойка, уборка навоза, подноска кормов. Ночные отёлы… Вспоминать не хотелось.
Поэтому, когда появился в деревне и закрутился у её двора мужичонка ледащий, вдруг подумалось ей, что это судьба её наконец-то отыскала свои ворота. Приняла его в дом, удивив тем немало односельчан.