Пробуждение
...Он знает, как это выглядит со стороны: огромная серебристая стрела ракетоносителя нацелена своим игольчатым носом в зенит – в ослепительно-ультрамариновое утреннее небо, она подрагивает от нетерпения, она ждёт – когда под неудержимым напором ревущего огня раскроются могучие захваты ферм-опор, отпуская её столь жадное до полётов тело на желанную свободу; корпус ракеты весь парит – тает белоснежный на солнце и бледно-голубой в тени иней на панелях обшивки; то и дело из-под обтекателей вырываются резво клубящиеся белые струйки – это предохранительные клапаны сбрасывают избыточное давление из топливных баков.
Сейчас в радиусе доброго километра от стартового стола нет ни одной живой души. Нет даже птиц, заблаговременно распуганных специальными ультразвуковыми пушками...
– «Алмаз» ответь «Заре».
– Отвечаю, «Алмаз».
– Как самочувствие?
– Самочувствие в норме. На борту – порядок.
– Прошла команда «Ключ на дренаж».
– Подтверждаю. Параметры силовой установки – в норме.
Он лежит в ложементе и смотрит вверх. Над ним на ниточке висит фигурка белозубого Микки Мауса. Фигурка слегка вращается: пол оборота в одну сторону, пол оборота – в другую. Через несколько минут, когда бешеное пламя, вырвавшись из дюз, ударит в бетонный жёлоб стартового стола, и лёгкая дрожь корабля сменится мощной вибрацией и расплющивающей тело перегрузкой, нитка натянется, как струна, и улыбающийся Микки Маус застынет в неподвижности, глупо раскорячив свои тоненькие ножки в нелепых красных башмаках. Это будет длиться долго. Бесконечно долго. А потом...
«Стоп! – оборвал себя Толик. – Стоп. Не сейчас. Не время... Не распыляйся... Сейчас для тебя главное – другое. Сейчас для тебя главное – начать и кончить. Ты понял? Начать. И кончить...».
Кофе закипел. Севрюгин подхватил джезву, выключил плиту и, захватив со стола чашку, двинулся в Юлькину комнату.
«Гонористая пигалица» встретила его насмешливым взглядом со стены.
– Писатель должен писать! – наставительно сказал ей Толик. – Писать – понятно?! – и никаких гвоздей!
Юлька молчала, скептически щуря серый глаз.
– Много ты понимаешь!.. – поставил её на место Толик. – И вообще, мала ещё со взрослыми спорить!
Он утвердил джезву и чашку на тумбочке и как был – в пижаме – уселся в кресло перед компьютером. Нагнувшись, щёлкнул кнопкой включения.
В ожидании, пока запустится «системник», Севрюгин стал смотреть в окно.
Дождя уже не было. Над крышами домов неслись какие-то белёсые клочки и облачные лохмотья – ветер раздувал остатки застоявшегося и давным-давно уже всем надоевшего циклона. «Ветер дует. Огонь горит... – вспомнилось Толику. – Дождь идёт... И то верно. Ветер должен дуть. Писатель должен писать... Читатель должен читать. Копатель должен копать. Каждый должен есть свою морковку... Кесарю – кесарево, а слесарю, понимаешь, – слесарево... Не возжелай морковки ближнего твоего... Осталось понять главное – где она зарыта, твоя морковка. И то, что вот эта вот морковка – именно твоя... Гастроном какой-то сплошной получается, овощной отдел...».
На мониторе возник «Рабочий стол». Толик открыл свою папку и, создав «вордовский» документ, быстро впечатал в рамочку название и два раза «кликнул» по нему левой кнопкой «мыши». Перед ним во весь экран раскрылась чистая белая страница. Севрюгин поёжился.
– Да ладно! – громко сказал он. – Кто б вас боялся!.. Вот сейчас только кофейку...
Толик налил себе в чашку кофе, сделал хороший глоток, вприщур – сквозь ароматный пар – рассматривая пустую страницу, словно сквозь амбразуру – поле предстоящего боя. Потом аккуратно поставил чашку рядом с клавиатурой и, потерев друг о дружку ладони, начал уверенно набирать текст:
«Солнце сегодня просто взбесилось.
Оно не палило, не обжигало и даже не жарило. Оно буквально бичевало не защищённую ни единым клочком одежды, голую спину.
Сизиф обливался потом. Удары сердца отдавались в голове так, что закладывало уши.
А ещё эта проклятая сандалия!
Сизиф скосил глаза. Так и есть. Ремешок лопнул окончательно, и сандалия теперь держалась на ноге исключительно за счёт пяточной обвязки...»
Толик печатал быстро, лишь время от времени останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово или исправить опечатку. Чувство робости куда-то ушло, уступив место спокойной уверенности. Уверенности в своих силах и в нужности своего дела.
Он работал спокойно, зная, что уже ничего не помешает ему закончить повесть. Закончить эту повесть и начать следующую. И ещё следующую. И ещё...
Он работал, зная, что у него есть время. Много времени. Что у него впереди – целая жизнь. Новая, долгая жизнь. И в этой новой жизни у него будет много всего нового. Новых сюжетов. Новых повестей. Новых читателей.
Да! Обязательно! У него будет очень много читателей! Ему есть, что сказать им. Ему есть, чем с ними поделиться.
Он работал сосредоточенно, не останавливаясь, отрешившись от всего, не замечая времени, забыв про остывший кофе и видя перед собой лишь крутой горный склон. Раскалённый каменистый склон с дрожащим над ним знойным полуденным маревом.
Он работал, зная, что он уже не остановится, пока не закончит повесть. Пока последняя буква не встанет на своё место в конце последнего слова последнего предложения. И он уже знал, что это будет за предложение. Он вынашивал его долгие пять лет, он шлифовал его, как шлифует ювелир алмазный камень, добиваясь, чтобы в созданных его рукой бриллиантовых гранях заискрился таинственный божественный свет. Он твердил это предложение про себя, с каждым напечатанным словом, с каждым абзацем приближаясь к нему, приближаясь к финальной фразе произведения:
«...Из чёрного холода и ледяного мрака – навстречу ласковому теплу и свету».