Пробуждение
На излёте той же, напрочь испорченной «авгиевым» манускриптом, зимы, в разгар мутного рабочего дня, внеся за собой свежую струю дорогого и элегантного парфюма, в маленький кабинетик Севрюгина решительно вошёл Сам. То есть генеральный директор всея издательства Хорь Эдуард Васильевич. Собственной персоной. Севрюгин встал. До этого он и видел-то генерального всего пару раз – на общем собрании акционеров да на каком-то сильно юбилейном корпоративе, – директор вращался в свете по совершенно иным, не пересекающимся с Толиковыми, орбитам.
– А я к вам, Анатолий Борисович, – запросто начал разговор генеральный и протянул Толику сильную прохладную длань с тщательно ухоженными розовыми ногтями. – Мне порекомендовали вас как крепкого рецензента и лучшего во всём издательстве стилиста.
После такой характеристики да ещё из уст Самого впору было либо заплясать от радости, либо насторожиться. Севрюгин выбрал второе.
- Пожалуйста, Эдуард Васильевич... – несколько официально предложил Толик. – Присаживайтесь.
Он поспешно скинул с единственного в кабинете стула стопку каких-то пыльных папок и придвинул его к столу. Генеральный уселся и, закинув ногу на ногу, с видимым любопытством оглядел севрюгинскую «берлогу».
– Тесновато тут у вас. Нет?.. – не то спросил, не то утвердил Эдуард Васильевич.
Севрюгин развёл руками – мол, что поделаешь, что уж есть, то есть. Он вдруг заметил, что всё ещё стоит и несколько суетливо засунулся в своё кресло по другую сторону стола.
– Я к вам, Анатолий Борисович, вот по какому вопросу, – генеральный, сразу переходя к делу, движением фокусника выдернул из внутреннего кармана пиджака компьютерный диск. – У меня тут некая вещица нарисовалась. По объёму – не то большой рассказ, не то маленькая повесть. Вы не посмотрите?.. Так сказать, опытным взглядом.
Толик принял протянутый ему через стол диск и с любопытством посмотрел на генерального.
– Нет-нет, это мой первый опыт в сочинительстве, – по-своему истолковал этот взгляд Эдуард Васильевич. – Вот, на старости лет вдруг прорвало... Года, понимаешь, к суровой прозе клонят... – к месту процитировал он классика.
Директор лукавил. Он если и был старше Севрюгина, то всего-то года на два, на три. Выглядел же Эдуард Васильевич – в своём итальянском, с иголочки, костюме, со здоровым румянцем на холёном, в меру загорелом лице и с благородной седой искрой в свежеуложенных, только что от парикмахера, волосах – и вовсе моложе помятого, по-февральски бледного, с красными от вечного недосыпа глазами, Толика.
– Со сроками не тороплю, – не дожидаясь согласия Севрюгина, продолжил генеральный. – В разумных пределах, разумеется... От текущей работы, увы, тоже не освобождаю. Сами понимаете, дела издательства – прежде всего. Так что вы уж как-нибудь, на досуге... Ну, а за вознаграждение – тут вы не волнуйтесь, – Эдуард Васильевич сделал жест, как будто что-то посолил на севрюгинском столе. – Сверхурочные мы обычно щедро оплачиваем...
Сразу после ухода генерального Толик просмотрел записанный на диске файл.
Повесть оказалась слабенькой. Да что там говорить, дрянная была повестушка – перегруженная сверх всякой меры, как послепраздничный мусорный бак, заезженными и затасканными литературными штампами, запутанная, косноязычная, с ходульными неживыми героями и притянутым за уши пафосным «хэппиэндным» финалом. Единственным, что показалось Севрюгину любопытным в ней, была заложенная в её основание ключевая идея.
Действие повести разворачивалось в некой неназываемой автором стране, в которой, впрочем, по ходу действия легко угадывалась одна из бывших советских республик. В результате государственного переворота к власти в этой стране пришёл диктатор, который провозгласил равенство всех граждан отнюдь не перед законом и даже не перед Богом, но перед... внезапной смертью. Всем гражданам страны, достигавшим совершеннолетия, принудительно имплантировали в тело специальный неизвлекаемый маячок с индивидуальным кодом. Ежедневно, в строго определённое время некая таинственная машина – Великий Вершитель – случайным образом выбирала среди граждан страны определённое количество смертников. Приводили приговор в исполнение тоже специальные машины – АСы – Архангелы Смерти – стремительные и неуязвимые – помесь танка, пылесоса и электрического стула. Спрятаться от них было невозможно, сопротивляться им было бесполезно. АС, ориентируясь на сигнал маячка-имплантанта, находил жертву, настигал её, втягивал внутрь себя посредством хобота-манипулятора и... Собственно, после этого жертву больше уже никто никогда не видел. Выбор Великого Вершителя был абсолютно случаен, гибель жертвы была неотвратима, что по замыслу диктатора (то есть читай – автора) и уравнивало в правах молодых и старых, богатых и нищих, умных и дураков. Конечно, существовала в этой стране гнобимая почём зря диктатором оппозиция, возопившая в конце концов о помощи к международному сообществу. И конечно, помощь ей эта была послана в виде несгораемого и непотопляемого – а ля Джеймс Бонд – сотрудника таинственной международной организации. И разумеется, несгибаемый этот сотрудник быстренько разоблачил всю хитрую диктаторскую машинерию: оказывается, не было в природе никакого Великого Вершителя, а управлял АСами, сидя у себя в мрачном заплесневелом бункере и натравливая их на неугодных и в первую очередь – на ту самую несчастную оппозицию, сам подлый диктатор – как водится, кровавый садист и импотент. И естественно, схлестнулись в финале повести новоявленный этот «Джеймс Бонд» с бункерным импотенто-садистом в жестоком очном поединке. И в поединке этом – ну, тут даже к бабке не ходи – первый благополучно уконтрапупил последнего и встречал, как тому и положено, вовремя подоспевшее подкрепление в виде международного десанта, стоя в лучах восходящего солнца на крыше того самого заплесневелого бункера, одной рукой обнимая за талию обворожительную дочь диктатора, а другой – приветственно размахивая новым флагом возрождённой республики – с изображенным на нём могучим свободолюбивым зубром...
Толик начал работать над директорским опусом нехотя, но потом вдруг втянулся, увлёкся и за неделю раздраконил повестушку на раз-два. Распетрушил её по полной программе. Любо-дорого стало на повестушку смотреть. Правда, пришлось для этого оную изрядно перетрясти – выправить стиль, переписать чуть ли не начисто все диалоги, поменять местами и отреставрировать целые эпизоды. Толик так разошёлся, что даже вставил в повествование нового героя, хоть и эпизодического, но смешного и запоминающегося. Тот появлялся в конце почти каждой сцены, когда всё уже более или менее благополучно закончилось, и настойчиво спрашивал у окружающих – мол, что, собственно, случилось, и не пропустил ли он чего интересного? Герой этот, по мнению Толика, во-первых, несколько оживлял мрачное повествование, а во-вторых, придавал всей повести несколько ироничный, если не сказать – ёрнический оттенок. И название повести Севрюгин изменил. С неуклюже-напыщенного «Рассвета над тёмной страной» на элегантно-интригующую «Погоню за смертью»...
На следующий день после возвращения дискеты генеральный пригласил Севрюгина к себе в кабинет.
Утопая в мягком кожаном кресле и попивая отменный кофе, принесённый ходульно-длинноногой секретаршей, Толик выслушал целый спич из похвал и панегириков от ранее столь скупого на эмоции Эдуарда Васильевича.
– А вы, любезный Анатолий Борисович, сами часом не балуетесь сочинительством? – глядя поверх тончайшей – розового фарфора – кофейной чашечки, поинтересовался у него тогда генеральный. – Может, нам с вами составить творческий тандем? А ля братья Стругацкие? Нет?..
В ответ Толик промычал нечто неопределённое и обещал над заманчивым предложением подумать. На том и расстались.
А в конце месяца Севрюгин получил обещанные премиальные.
– Банк ограбил? – без обиняков поинтересовалась практичная Жанна Михайловна, когда он вручил ей за ужином изрядно раздутый твёрдой конвертируемой валютой бумажный пакет...
Полученных денег с лихвой хватило на выплату годового взноса за квартиру и даже осталось на поездку всей семьёй в горнолыжный Домбай, где Севрюгин на второй день катания, осваивая в «лягушатнике» для начинающих спуск «плугом», умудрился так «удачно» упасть, что в двух местах сломал себе ключицу.
Вот тогда-то, лёжа в гордом одиночестве в номере пустеющей на весь день турбазы и глядя в окно на величественно взметнувшийся над Домбайской долиной заснеженный серп Белалакаи, он и начал «писать» свою сокровенную повесть...
(Возвращаясь же к бессмертному творению Эдуарда Харлея – а именно такой псевдоним выбрал себе скромный автор «Погони за смертью», – необходимо отметить, что оно в том же году было напечатано авторитетной «Ладогой» и получило хоть и сдержанную, но всё-таки похвалу строгих литературных критиков, а уже следующей весной вышло отдельной книгой с иллюстрациями самого Питомского и очень даже немаленьким по нынешним временам тиражом. Творческий же дуэт А. Севрюгина и Э. Хоря (Харлея) не сложился – генеральный вскоре резко ушёл во власть, в депутаты, и к литературным своим экзерсисам совершенно остыл, чему Севрюгин, надо сказать, искренне и несказанно обрадовался)...