Хранить вечно
Нахшон говорил неторопливо, негромким и каким-то даже скучным голосом, но каждым своим словом он как будто хлестал Кефу наотмашь по лицу. У Кефы горели щёки и уши. Воздух в помещении стал густым и горячим и с трудом проходил сквозь горло, где опять почему-то набух и мешал говорить шершавый солёный комок.
– Я... – выдавил из себя Кефа. – Я объясню...
– Что ты можешь объяснить, Кефа из Ха-Галиля? – с едва заметной насмешливой интонацией произнёс Нахшон. – Что?.. Ну, хорошо, допустим, ты что-то в самом деле объяснишь. Допустим, ты сможешь объяснить, как казнённый преступник сумел выжить на кресте. И где он пропадал после этого почти два года, ты тоже сможешь объяснить. Я в этом сильно сомневаюсь, но... допустим... Но что от этого изменится? Разве он перестанет от этого быть преступником? Разве это снимет с него те обвинения, по которым его приговорили к смерти в позапрошлом году в Йерушалайме? И разве это снимет с него обвинения в тех преступлениях, за которые он приговорён к смерти в этот раз, здесь, в кесарийском Санхедрине?.. – Нахшон покачал головой. – Нет. Это не снимет с него ни одного из предъявленных ему обвинений... Этот человек был приговорён к смерти. Это главное. А сколько раз он был приговорён – один или два – не имеет ровным счётом никакого значения... И кем он умрёт – Йешу бар-Йосэфом из Нацрата или неизвестным, выдающим себя за Йешу бар-Йосэфа, – тоже не имеет никакого значения. Конец один... – Нахшон облизнул губы, помолчал, а потом продолжил: – Мне бы следовало немедленно арестовать тебя, Кефа из Ха-Галиля. Арестовать и предать суду. Как лжесвидетеля и пособника приговорённого к смерти самозванца... И, кроме того, насколько я знаю, в Йерушалайме тебя обвиняю в убийстве. Говорят, ты там убил какого-то Хананью и его жену и теперь скрываешься от правосудия...
– Брехня!.. – мотнул головой Кефа. – Сплетни!.. – комок в горле мешал ему говорить и он откашлялся. – Никто ничего не докажет. У них нет свидетелей.
Нахшон даже всплеснул руками.
– Ты на самом деле такой наивный или притворяешься?! Какие свидетели?! Да если нужно будет, свидетели всегда найдутся. Уверяю тебя!..
– Свидетели? Или лжесвидетели? – хрипло переспросил Кефа. – Ты ведь сам, понимаешь, только что обвинял меня в лжесвидетельстве! Ты! Судья!
– Да, – сказал Нахшон. – Да, я – судья. И именно как судья я могу тебя заверить, что любого свидетеля я легко могу превратить в лжесвидетеля. При необходимости... И, разумеется, наоборот. Легко!.. Так что, поверь мне, я могу арестовать тебя прямо сейчас. Арестовать и предать суду Санхедрина. Или отправить в Йерушалайм. Где, я уверен, до суда ты даже не доживёшь... Я не стану этого делать лишь потому, что ты – романский гражданин. А значит, мне неизбежно придётся привлекать ко всему этому некрасивому делу романские власти. А я не хочу давать префекту Пилату лишний повод швырнуть в нашу общину комком грязи... Так что мой тебе совет, Кефа из Ха-Галиля: ступай-ка ты отсюда. Ступай отсюда, пока цел... Забудь про своего товарища. Кем бы он ни был, ему уже не помочь. Завтра с закатом солнца истекают сорок дней, отведённых законом на поиск возможных свидетелей. Послезавтра утром этот человек будет казнён... – Нахшон прищурился. – И даже не вздумай пытаться отбить осуждённого силой! Я знаю, меня предупреждали: ты горяч и безрассуден, и вполне способен на подобный поступок. Поэтому я говорю тебе: не смей! У тебя есть меч, а у нас... У нас тоже кое-что найдётся. Так что даже не думай. Ты только прольёшь лишнюю кровь. Свою и чужую. И ничего не добьёшься... Так что – ступай, – Нахшон указал женственной рукой на дверь. – Это всё, что я могу сделать для тебя. Ступай и постарайся как можно скорее покинуть Кесарию... А иначе... А иначе я не дам за твою жизнь и ломаной пруты...
Найти советника Паквия в Кесарии, а тем паче попасть к нему, оказалось делом очень даже непростым.
Внутренняя служба в столичном гарнизоне была поставлена образцово, и Кефа сполна испытал на себе всю неповоротливую основательность её механизма.
Для начала его остановили в воротах преториума. Старший караульной смены внешнего караула, выслушав Кефу, хмыкнул, сплюнул ему под ноги, но всё же отправил одного из солдат за дежурным деканом. Прибывший декан тоже внимательно выслушал Кефу, задал ему несколько ничего не значащих вопросов, после чего Кефа был пропущен в тесный каменный дворик, зажатый между крепостной стеной и внешней стеной здания преториума. Здесь Кефу обыскали, забрали у него меч и кинжал, покрутили в руках буллу, сунули её, так и не прочитав, Кефе обратно и передали его с рук на руки дежурной смене внутреннего караула. Старший караульной смены внутреннего караула тоже внимательно выслушал Кефу, дважды, морща лоб и то и дело спотыкаясь на незнакомых словах, перечитал буллу, после чего, поразмыслив, отправил одного из своих солдат за дежурным деканом. Вышедший во дворик дежурный декан внутреннего караула тоже выслушал Кефу, потом, скептически задрав бровь, прочитал буллу, хмыкнул, почесался и, сунув буллу за пазуху, исчез за дверями преториума. С полчаса ничего не происходило: Кефа в нетерпеливом ожидании прохаживался от стены до стены; караульные, сойдясь в тесный кружок и не обращая никакого внимания на посетителя, обсуждали, шумно смакуя подробности, свой – то ли вчерашний, то ли третьего дня – поход по местным попинам, закончившийся, как водится, хорошей потасовкой. Потом дверь отворилась, и тот же декан поманил Кефу пальцем внутрь. Здесь посетителя ещё раз обыскали, на этот раз более тщательно, отобрали дорожную суму и пояс с ножнами и, заведя в какую-то маленькую каморку без окон, оставили под присмотром угрюмого неразговорчивого солдата.
Кефа недоумевал. Помнится, в прошлый раз всё было гораздо проще. Никто его с рук на руки не передавал и, как раба перед покупкой, не общупывал. Привезли, втолкнули в какую-то малоприметную железную дверь, провели по мрачным, явно подземным, коридорам, потом – подъём по крутой каменной винтовой лестнице, ещё одна железная дверь – и вот он уже пред светлы очи советника префекта. А тут... Развели, понимаешь, поску уксусом!..
Ещё примерно через полчаса в комнату заглянул легионер с пурпурным шейным платком, которые обычно носит личная охрана легата. Кефа уже собрался излагать свою просьбу по пятому разу, но легионер спрашивать его ни о чём не стал, а повёл по длинной анфиладе комнат вглубь преториума. В руке легионера Кефа заметил свою буллу. Легионер привёл Кефу в большую, пропахшую солдатским духом, залу, где топталось с десяток таких же, как и он, «пурпурноплаточников», а в углу, за обширным столом, под мраморным бюстом императора Тиберия Августа, сидел дежурный кентурион в надраенном до немыслимого блеска тораксе с изображением идущего в атаку дикого вепря – символа Десятого «Охраняющего пролив» легиона. Кентурион – пожилой, утомлённый службой, со слегка обрюзгшим лицом, пересечённым старым неровным шрамом, – выслушал посетителя очень внимательно, потом столь же внимательно изучил буллу, после чего тяжело вздохнул, пригласил Кефу присесть и приступил к сложным приготовлениям. Для начала он принялся перебирать валявшиеся на столе керы, придирчиво рассматривая каждую из них и раскладывая по нескольким разновеликим стопкам. Потом он выбрал одну из кер и, погрев над светильником, принялся разглаживать на ней воск обратной стороной стилуса. Кера была исписана основательно, стилус был тонким, и кентуриону пришлось изрядно попотеть. Удовлетворившись наконец полученным результатом, кентурион раскопал на столе под грудой папирусов видавший виды, затёртый пергамент, положил его перед собой, тщательно разгладил ладонями, придвинул к себе очищенную керу, вновь вооружился стилусом и принялся задавать Кефе вопросы. Вопросов было много и были они самые разные: о семье, о службе в Легионе, о том, откуда он пришёл в Кесарию и о том, чего он всё-таки хочет от советника префекта. Все эти вопросы кентурион задавал неторопливо, постоянно сверяясь с пергаментом, и так же неторопливо заносил Кефины ответы в керу, то и дело ошибаясь, ахая и старательно исправляя написанное. У Кефы от всей этой муторной процедуры сначала заныло раненое плечо, потом зачесались пальцы на ногах, а потом внутри, где-то в районе пупа, начало набухать и закручиваться почти непреодолимое дикое желание: заорав, вскочить на ноги, перегнуться через стол и, ухватив кентуриона одной рукой за край надраенного торакса, кулаком другой, прямо костяшками, врезать ему по носу – раз! и другой! и третий!.. И вот когда это желание, заполнив Кефу до краёв, сделалось уже совершенно нестерпимым, дежурный кентурион закончил задавать вопросы, отложил стилус, снова тяжело вздохнул и, поднявшись, удалился вглубь здания, унося с собой полностью исписанную керу. Вернулся он довольно скоро и сообщил Кефе, что советника сейчас нет – убыл во дворец к префекту. Кефа, сдерживаясь из последних сил, спросил, что ему теперь делать? Кентурион ответил, что надо подождать. Сколько? Ну, это одному префекту известно, сколько. А обычно как? А обычно – по-разному. Иногда часа два. А иногда и до утра. А где ждать? Здесь? Ну, что ж, можно и здесь. Вон, скамейка у стены – садись и жди. Эй, там, в углу! Это кто там разлёгся, как девка в лупанарии?! Я вам посплю на дежурстве! Витиса захотели?!.. Ступай туда, прим, видишь – место освободилось...
Кефа просидел на скамье, как петух на жёрдочке, почти всю ночь. Приходили и уходили караульные. Прибегали и вновь убегали бессонные потные посыльные. Вставал из-за своего стола, выходил и вновь возвращался дежурный кентурион.
На Кефу солдаты не обращали ровным счётом никакого внимания. Подвинулись попервоначалу, освобождая место, – и на этом всё. Никто не заговаривал, не приставал с расспросами, что было более чем объяснимо: ну, о чём, скажите на милость, им, коренным италийцам, разговаривать с каким-то там местным бородачом, занюханным провинциалом?! И о чём, скажите на милость, им, «пурпурноплаточникам», элите, личной охране легата, расспрашивать какого-то замшелого отставника, пусть даже и бывшего прим-декуриона?! О давно забытых сражениях? О ценах на местном рынке? О видах на урожай? Полноте! А вот блох от него набраться – это за милую душу! Это как раз запросто! Бородищей-то, глянь, зарос по самые глаза! Ну его к лярвам!.. Кефу, впрочем, такое положение вещей вполне устраивало – не желал он сейчас ни с кем ни говорить, ни, тем более, спорить. Жрать вот только хотелось чем дальше, тем больше. Но это – ничего, это – не впервой, это, понимаешь, как раз можно перетерпеть...
В начале второй стражи легионеры притащили в дежурку пьяного, избитого в кровь, солдата. Тот был в полнейшей прострации, на расспросы отвечал невнятным мычанием и, слюняво улыбаясь, всё пытался приобнять за талию подошедшего к нему кентуриона. Кентурион пришёл в бешенство, два раза собственноручно приложился пьянице по и так уже разбитой морде, после чего приказал легионерам оттащить нарушителя в карцер.
Во время третьей стражи в комнату забежала крыса, вызвав среди легионеров всеобщее весёлое оживление. Крысу довольно споро изловили и принялись «дрессировать», заперев между четырьмя плотно составленными щитами и тыкая тварь остриями дротиков. Крыса визжала и высоко подпрыгивала, пытаясь вырваться из западни. Солдаты ржали. Забаву прекратил в очередной раз вернувшийся в дежурку кентурион. Он прикрикнул на подчинённых, те нехотя повиновались, разобрав щиты и вернув дротики на место – в специальную стойку у стены. Крысу раздавили калигой и выкинули в окно.
Вскоре Кефу припёрло по нужде. Он выспросил дорогу у караульных и прогулялся по тёмным коридорам до латрины, заодно размяв затёкшие от долгого сидения ноги. В латрине чадил одинокий факел, было холодно и гулко, и громко журчала вода в каменных сливных стоках.
За время его отсутствия в дежурке не изменилось ровным счётом ничего. Так же тускло коптили светильники. Так же вполголоса бубнили полусонные легионеры. Кентурион, который перед уходом Кефы сидел за своим столом, ковыряя в зубах стилусом, по приходе Кефы из латрины по-прежнему продолжал ковырять в зубах стилусом, даже не переменив своей позы.
Кефа уселся на своё место и с ненавистью уставился в каменный мозаичный пол, к этому моменту уже совершенно точно зная, что рисунок на нём состоит из ста восьмидесяти больших красных квадратов и двести девяти малых зелёных.
Когда за окном длинно и пронзительно пропела буки́на, возвещая о наступлении четвёртой стражи, Кефа не выдержал и, не обращая больше ни на кого внимания, улёгся на скамью, завернувшись с головой в плащ.
Его разбудил топот ног и громкие отрывистые команды. Кефа опустил ноги на пол, сел и недовольно огляделся – невыспавшийся, голодный и злой. В дежурке происходила смена караула. «Дневники» деловито раскладывали по полкам оружие и амуницию, пересчитывали стрелы и дротики, проверяли наличие масла в светильниках. «Ночники» топтались у выхода, радостно гогоча и зубоскаля. Новый дежурный кентурион – молодой, подтянутый, с поцарапанным неумелым бритьём подбородком – принимал у старого ключи и документацию. Старый дежурный показал новому на Кефу и что-то негромко сказал. Новый невнимательно глянул на хмурого и взъерошенного отставного прима, кивнул и снова принялся перекладывать с места на место пергаменты и папирусы.
Наконец смена завершилась, и «ночники», громко переговариваясь и стуча калигами, ушли. «Дневники» принялись располагаться. Новый дежурный кентурион, видимо, не отличался особой строгостью, поскольку некоторые легионеры тут же повалились на скамьи в явном намерении скоротать долгое дежурство сном. Окрика не последовало.
Кефа напился воды из принесённой новым караулом гидрии, ещё раз прогулялся до латрины и снова уселся на свою скамью. Жрать хотелось невыносимо. В животе урчало.