Хранить вечно
Скол последний
Италия. Неронополис (Рома)
DCCCXX ab U. c., Claudius (Maius)-Germanicus (Junius)
1
Дорога была узкая, но ровная и укатанная. И почему-то совсем не пыльная. Она привольно разбегалась по выжженной солнцем, покрытой сухой рыжей травой, равнине и, обогнув по пологой дуге неприятную, сплошь заросшую чёрным колючим кустарником, низину, упрямым крутым серпантином начинала карабкаться в гору. Там, наверху, был лес – рыхлая прохладная тёмно-зелёная губка, мягко обволакивающая пологие вершины. Ещё выше было небо – очень высокое, просторное, с широкими небрежными мазками кисейных облаков: белёсое на бледно-голубом.
Петрос безнадёжно отстал. Ему ещё оставалось не менее двух стадиев до чёрной колючей низины, а четыре белые фигурки уже подходили к середине подъёма. Четыре фигурки: одна повыше, женская, стройная – Сати; и три маленькие детские – дочки.
– Сати!.. – крикнул Петрос.
Было далеко. Слишком далеко, чтобы быть услышанным. Но Сати остановилась и, повернувшись, знакомым жестом приложила ладонь ко лбу. Низкое солнце, висевшее у Петроса за спиной, наверняка мешало ей, но она всё-таки разглядела одинокого путника на дороге и помахала рукой. И девочки, обступив мать, тоже принялись махать руками, а потом побежали к нему, но не обратно по дороге, а напрямую, вниз, прямо по склону. Там были осыпи, и большие острые камни, стронутые с места неосторожными детскими ногами, сейчас же проснулись, зашевелились и податливо потекли вниз: сперва медленно, плавно, а потом всё быстрей, разгоняясь, подпрыгивая, ударяясь друг об друга и будя поначалу шуршащее, а затем громкое, грубо погромыхивающее горное эхо.
– Нет!!.. – крикнул Петрос. – Назад!! Не надо!!.. Сати!! Там опасно!! Назад!!..
Но было поздно. Сати, бросившаяся вслед за детьми, тут же угодила прямо в центр обвала и, сбитая с ног, покатилась вниз по склону. И дети – белыми беспомощными комочками – тоже катились вниз, то появляясь на поверхности гремящей каменной реки, то совсем пропадая в её волнах.
– Сати!!!.. – изо всех сил закричал Петрос и, преодолевая ватную слабость в ногах, побежал вперёд, всё уже понимая, но всё ещё надеясь на что-то – быть может, на чудо. Бежать было мучительно трудно. Горячий воздух был упруг, и сквозь него приходилось буквально проталкиваться. И он никак не хотел проходить сквозь горло. Его надо было глотать. Как горячую вязкую кашу. Как кипяток. Лёгкие горели и, вспухая, раздирали грудь. Длинная чёрная тень, уходя из-под ног, извивалась и бессильно корчилась впереди – на медленно, невыносимо медленно ползущей навстречу дороге. Откуда-то появилась пыль – мелкая, красноватая, пахнущая окалиной. Она тут же забила рот, и дышать вовсе стало нечем. А беспомощные белые комочки всё катились по склону вниз, то выныривая, то пропадая в быстром текучем потоке, и в них уже не угадывалось ничего живого – это были просто маленькие белые камушки посреди огромных громыхающих чёрных камней...
Петрос всхлипнул, дёрнулся и открыл глаза. Было темно. Сердце бухало и сильно толкалось в рёбра. В горле першило. Во рту было сухо и полынно горько, и присутствовал ещё какой-то неприятный металлический привкус. Петрос опустил ноги с кровати и сел. Он был весь мокрый от пота.
Снова глухо и раскатисто пророкотало – где-то там, снаружи, далеко, ворочался в облачных перинах сердитый гром. Там уже был день. Или, точнее, утро. Оно угадывалось по светлому контуру, который обрамлял плотную занавесь, закрывавшую дверной проём.
Петрос протянул руку, взял со столика кувшин и стал пить – жадно, гулко глотая, проливая степлившуюся воду на грудь. Вода тут же проступала потом на боках и лице. Ладони тоже стали влажными, и, ставя кувшин обратно на стол, он чуть не выронил его.
Он ещё немного посидел, приходя в себя, слушая, как постепенно замедляется сердце и как опадает, съёживается ночной кошмар, как он отступает, разжижается, блекнет и медленно и неохотно заползает туда, где он всегда прячется днём, где он давным-давно (кажется, что уже целую вечность, а на самом-то деле – всего чуть больше года) живёт и где ему самое место – в ледяную чёрную расщелину в самом центре груди.
Наконец пульс немного успокоился, затих.
– Мэлех!.. – позвал Петрос.
Занавеска сейчас же отдёрнулась и в кубикулу заглянула взъерошенная голова.
– Да, господин!
– Умываться.
Пока он плескался в микве, смывая с себя липкий пот и страхи душной ночи, пока полоскал рот лимонной водой и облачался в чистое, Мэлех неспешно повествовал ему о последних городских событиях, пересказывал свежие слухи и ещё горячие – только что с пылу, с жару – сплетни, принесённые в дом вернувшимися с рынка рабами.
Новость, собственно, была одна. Но зато какая! Вчера в Рому из Ахайи возвратился кесарь Нерон. Да-да, разумеется, не в Рому, а в Неронополис! Именно так с недавних пор полагалось именовать Вечный Город. Нерон вернулся в Неронополис!
Триумфальное возвращение принцепса вылилось в настоящий всенародный праздник. Улицы были сплошь увешаны цветочными гирляндами и дымились благовониями. Для проезда колесницы кесаря была специально разобрана часть городской стены близ Капенских ворот – кто-то нашептал императору, что именно так должны въезжать в город истинные триумфаторы. Впереди колесницы шли специальные люди, которые несли венки и прикреплённые к копьям таблички с названиями игр и соревнований, в коих в качестве певца, кифареда либо возничего гоночной колесницы одержал победы в Ахайе талантливейший из правителей. Венков было очень много, чуть ли не две тысячи, и колонна с ними растянулась почти на стадий...
– Так он что, получается, чуть ли не по десять состязаний в день там выигрывал, так что ли? – быстро подсчитал Петрос.
Мэлех значительно приподнял седые брови.
– Хвала богам, кесарь Нерон одарён талантами как никто из смертных. Он бы, вероятно, смог выигрывать и по двадцать состязаний в день. Весь вопрос – выдержали бы подобное испытание судьи и зрители?
Петрос с удовольствием посмотрел на своего старого слугу. Мэлех был дряхл, согбен, он уже почти ослеп, и у него сильно тряслись руки, но ум его оставался светел и чувство юмора не покидало его. Петрос вдруг с удивлением подумал, что и ему самому в этом году исполнится семьдесят. Господи, что же это делается?! Как летит время!..
Вслед за венками ехал и их счастливый обладатель – в золочёной колеснице, в которую были впряжены шестнадцать великолепных идумейских жеребцов. А про саму колесницу говорят, что это та самая, на которой когда-то въехал в Рому сам Божественный Август после своего триумфального возвращения из Египта. Следом шли пешие преторианцы: первая когорта – с легионным орлом и при всём параде. Далее следовали жрецы, сенаторы, всадники, а за ними – прочие граждане, возжелавшие пригубить чужой славы, вследствие чего и примкнувшие к процессии.
Зрители стояли сплошной стеной, начиная чуть ли не от виллы Сенеки, и до самого Большого Цирка. Под ноги идумейским жеребцам летели цветы. Оглушительные крики приветствия и здравицы в честь императора не умолкали ни на миг. Народ славил своего кесаря. Но громче всего крики разносились от колонны, в которой шли сенаторы...
– Даже так?! – усмехнулся Петрос. – И что же они кричали?
– Здравицы, господин, – отозвался Мэлех и своим дребезжащим старческим голосом, сам себе дирижируя трясущимися руками, попытался изобразить дружный хор сенаторов: – Здравствуй, олимпийский победитель! Здравствуй, пифийский победитель! Здравствуй, Нерон, наш Геркулес! Здравствуй, Нерон, наш Аполлон! О, Божественный Голос! Благословенны те, кто слышал тебя! Август! Август!..
Петрос улыбнулся и похлопал в ладоши.
– Верю! Верю! У тебя неплохо получается. Может, тебе, понимаешь, записаться в сенаторы? А? Что скажешь, Мэлех?
Старый слуга неумело раскланялся.
– Стар я, господин, для сенаторства. К тому же, говорят, там надо уметь метко лизать августейший зад. А у меня зрение уже не то. Боюсь промахнуться.
Петрос рассмеялся.
– Ну-ну... И что же дальше? Куда двинулся потом наш венценосный Нерон-Аполлон?..
Торжественная процессия проследовала через Большой Цирк и Форум, поднялась на Капитолий, а оттуда двинулась к Новому Дворцу, где прямо на берегах искусственного водоёма уже были накрыты многочисленные столы. Пиршество получилось грандиозным. Перемены блюд следовали одна за другой, лучшие италийские вина лились ручьями и реками, а прислуживали за столами, говорят, не, как обычно, рабы, а обнажённые проститутки и танцовщицы.
– Их вчера в Золотой Дворец со всего города свозили, – не то осуждающе, не то завистливо качая головой, поведал Мэлех.
Пир продолжался всю ночь. Всю ночь не спал великолепный, только что отстроенный императорский дворец. И всю ночь не спал город. Улицы были полны людьми. Работали все попины, термополии и прочие питейные заведения. Горели огни, играла музыка, звучали песнопения...
– И что, обошлось без происшествий? – по дороге в триклиний, на ходу суша бороду полотенцем, поинтересовался Петрос.
– В общем и целом... – шаркая позади, откликнулся слуга. – Ничего выдающегося. Пару человек зарезали по пьяни. Это уж как водится. Без этого у нас никак... Сгорела инсула на Квирина́ле. Да во дворце, говорят, одну из проституток, из тех, что подавали блюда к столу, утопили в пруду.
– Плохо подавала? – предположил Петрос.
– Скорее, плохо давала, – отозвался Мэлех...
В столовой их дожидался привратник А́льюс.
– Там какой-то Шауль Малый пришёл, – доложил он.
– Шауль?! – удивился Петрос. – Он-то что здесь забыл?
Альюс пожал плечами.
– Не знаю. Говорит, что очень срочно. Волнуется. Просто места себе не находит.
Петрос пригладил бороду.
– Хм!.. Ну ладно, коль что-то срочное, пусть войдёт. Проводи его сюда. Нет! Пропусти его в атриум. Скажи, что я сейчас подойду...
За год с небольшим, в течение которого Петрос не виделся с Шаулем, тот сильно изменился. Столичная жизнь явно пошла на пользу нынешнему главе христианской общины Ромы. Шауль раздобрел, округлился, сменил всепогодную холщовую лакерну на изящную тунику из апулийской шерсти и приобрёл тот прямой взгляд и ту уверенность в движениях, которые свойственны людям, ощущающим под собой надёжную опору – крепкую должность либо солидный капитал. Несмотря на кличку «Малый», был Шауль из Тарсо́са отнюдь не мал ростом, плечист, и внешность имел если уж и не красивую, то, как минимум, располагающую, особенно в последнее время, когда возраст его перевалил за сорок пять и благородная седина на висках и в бороде скрасила его, в общем-то, не особо благовидное лицо с широким горбатым носом и с выпуклыми, вечно влажными глазами.
Впрочем, сейчас Шауль меньше всего заботился о том, чтобы выглядеть благопристойно или солидно. Он был сильно взволнован, если не сказать напуган. Едва Петрос вошёл в атриум, Шауль, размахивая руками, бросился ему навстречу.
– Беда, Петрос! Беда!.. Нерон вернулся!..
У Петроса неожиданно проснулось и заныло давно не беспокоившее его плечо.
– Ну, вернулся. Знаю. И что?
– Нерон вернулся!.. Он тебя ищет! Ему в Ахайу письмо пришло!.. – Шауль подбежал к Петросу и остановился перед ним, шумно дыша.
От него на Петроса остро пахнуло потом и приторно-сладким ароматом майорана – не иначе, Шауль пользовался для мытья волос популярной нынче в Роме майорановой водой. От этой тошнотворной смеси запахов Петроса даже слегка замутило, и он на какое-то время перестал слышать своего гостя, который уже опять что-то говорил, даже, скорее, кричал, всё больше выкатывая глаза и размахивая руками. Шауль был весь мокрый от пота, хоть выжимай, ноги его по колено были покрыты пылью. Стало быть, бежал, торопился из своего Карпо́йского квартала, через весь город – а это, понимаешь, стадиев тридцать, не меньше. Вечера ждать не стал, чтоб повозку нанять. Значит, действительно что-то важное, неотложное...
– Эй! Ты слышишь меня?!.. – подёргал его за рукав Шауль. – Чего молчишь?!
– Слышу, – сказал Петрос, отворачиваясь и делая вид, что его заинтересовало что-то на дне имплювия. – Слышу, но пока не понимаю. Что за письмо? И причём тут христианская община?.. И не кричи ты так! Давай ещё раз, но только спокойно и без истерики... Пойдём, пройдёмся.
Они перешли в перистиль и двинулись по обрамляющей его галерее, проёмы которой были сплошь занавешены тонким льняным полотном, что превращало её в тенистый прохладный коридор.
Рассказ Шауля Малого сводился к следующему. Сегодня на рассвете к нему домой пришёл Авиэ́ль и сообщил эту новость... Кто такой Авиэль?.. Авиэль – это Алиге́р. Певец и декламатор в придворном театре Нерона. Прозвище у него такое: Алигер. Кесарь его так прозвал. Но на самом деле он – Авиэль. Авиэль бар-Хага́й из Эфе́са. Он действительно прекрасный певец и, что характерно, уже несколько лет как ревностный приверженец христианского учения. К истинной вере привёл его он, Шауль. И в Рому из Эфеса Авиэль отправился вслед за своим учителем. Кстати, он чуть не погиб во время той страшной резни, что три года назад, после Большого Пожара, учинил над христианами кесарь Нерон. Авиэля тогда спасло чудо: принцепс, прогуливаясь как-то ночью по Капитолию, услышал сладкозвучное пение, доносящееся из зарешёченного окна Туллианума. Голос молодого певца поразил кесаря. Авиэль был немедленно помилован и, более того, включён в труппу придворного театра, где и получил своё нынешнее имя. Несмотря на чудесное спасение и на посыпавшиеся на него щедрые августейшие дары, Авиэль-Алигер так и не простил кесаря, погубившего множество его единоверцев, в том числе и невесту Ривку́, отданную на растерзание львам.
Так вот. Алигер сопровождал Нерона в его триумфальной поездке в Ахайу и там случайно стал свидетелем получения кесарем письма из Птолемаиды от иудейского царя Агриппы Марка. Из последовавшего за этим разговора между Нероном и Эпафроди́тосом Алигер узнал, что в своём письме иудейский правитель сообщил Нерону о каких-то очень ценных дарах, которые однажды отправил кесарю Клавдию в Рому из Палестины отец Агриппы Марка – Агриппа Великий. Дары эти до адресата не дошли, поскольку были якобы дерзко похищены неким Симоном, которого также называют Петросом Проповедником, и который, проживая ныне в Роме, является там главой запрещённой христианской секты...
– Авиэль сразу сообразил, что речь идёт о тебе, – останавливаясь и поворачиваясь к Петросу, сказал Шауль. – Я о тебе много ему рассказывал. Да и в общине твоё имя на слуху...
– Подожди-подожди! – прервал его Петрос. – Какой ещё к лярвам глава секты?! У нас же в Роме ты́ всеми делами общины заправляешь!
– Это ты Нерону расскажи, – усмехнулся Шауль. – Ему царь Агриппа Марк всё очень подробно в письме расписал.
– Да он-то там, в Палестине, откуда знает, кто тут у нас главный, а кто нет?! – возмутился Петрос.
Оказывается – и в письме об этом прямо говорилось – сведенья в Палестину пришли прямиком из Ромы, от какого-то бывшего первосвященника, «уважаемого и правдивого человека», которому Агриппа Марк всецело доверяет...
– Так это же Йосэф бар-Камит! – догадался Петрос. – Больше не от кого! Надо же! Ведь больше пяти лет уже прошло, как эта скотина подохла! А всё, понимаешь, продолжает с того света гадить и пакостить! Сколько народа из-за него погибло! Не сосчитать!.. Эх, зря я его тогда сразу не порешил! Хотел же! До звона в ушах хотел ему кишки выпустить! Нет ведь, удержался! А зачем, спрашивается?! Чтоб он слухами о христианах – совершенно чудовищными слухами, дикими! – всю Рому заполонил?! Чтоб он людей оболгал и под смерть мучительную их подвёл?!.. И чтоб теперь, понимаешь, своими письмами посмертными напраслину на других возводил и сплетни распускал?!.. Нет, сколько раз уже убеждался – гнойник надо сразу вскрывать! А не примочки на него ставить! И не ждать, понимаешь, что само как-нибудь рассосётся!
Он замолчал, отдуваясь.
– Так что там за подарки такие были? – поинтересовался Шауль. – Ты и вправду что-то кесарю Клавдию вёз?
– Ты с ума сошёл?! – по-новой возмутился Петрос. – Сам подумай! Где я, и где кесарь! Кто бы и с какой стати доверил мне кесаревы подарки везти?! Глупости за другими не повторяй!
– Ну да... Ну да... – забормотал Шауль. – Я, собственно, о другом. Похоже, опять для христианской общины чёрные времена настают. Кесарь Нерон снова может на нас все беды городские навесить и всех собак на нас спустить...
Они замкнули круг по перистилю и остановились возле таблинума.
– Может! – подтвердил Петрос. – И очень даже запросто. Так что людей спасать надо. Причём срочно! Сегодня же!
– Я думаю, дня три-четыре у нас в запасе есть, – предположил Шауль. – А может, и больше. Авиэль сказал, что Нерону сейчас не до нас. У него сейчас пиры сплошной чередой. Так что он, скорее всего, как обычно, в запой уйдёт. А запои у него иногда и по неделе бывают.
– Так, может, он про нас вообще забудет?