Хранить вечно
2
– Имя?
– Шимон бар-Йона́.
– Откуда родом?
– Ха-Галиль.
– Точнее.
– Бейт-Ца́йда. Это деревушка такая, неподалёку от Кфар-Наху́ма.
– Что за женщину взяли вместе с тобой?
– Это моя жена, Хавива. Она беременна, и я бы хотел попросить...
– Заткнись! И отвечай на вопросы...
Дознаватель, облокотясь на тяжёлый массивный стол, сколоченный из неструганных досок и, казалось, более подходивший для разделывания мяса, нежели для отправления каких-либо канцелярских нужд, брезгливо глядел на Саксума из-под тяжёлых, набрякших век. Был он, судя по маленьким рукам, невелик ростом, но лицо имел широкое, одутловатое, с многочисленными складками и большими отвисшими брылями.
В маленькой квадратной комнатке – фактически, каменном мешке – было сумрачно и холодно. В небольшое зарешёченное окно под самым потолком с трудом просачивался скудный серенький свет – день на улице стоял пасмурный. Справа от Саксума, в углу, скорчившись на табурете и чиркая пером по папирусу протокола допроса, трудился в поте лица писарь. В поте лица в прямом смысле – писарь был явно болен: бледное, даже какое-то голубоватое лицо его искрилось нездоровой испариной, он кутался в шерстяное верблюжье одеяло и время от времени разражался сухим лающим кашлем, прижимая слабый кулак к впалой груди и болезненно кривя тонкие синюшные губы. За спиной у Саксума переминался с ноги на ногу и то и дело шумно вздыхал дежурный легионер. От него на всю комнату разило чесноком и кислой винной отрыжкой.
– Как ты оказался на постоялом дворе?
– Мы с женой направлялись из Кесарии в Ципори. В этом трактире остановились на ночь. В Ципори у Хавивы живёт мать. Мы хотели...
– Заткнись! Меня совершенно не интересует, кто где живёт и чего вы там хотели. Меня интересует – за что ты убил этих людей на постоялом дворе?
Саксум повёл плечом.
– Это были грабители. Они напали на нас. Хотели убить... У них были ножи.
– Допустим... А за что ты зарезал трактирщика? Он что, тоже хотел тебя убить?
– Он был с ними заодно. Я думаю, он – наводчик. Я думаю, мы с женой не первые, на кого на этом постоялом дворе или в его окрестностях совершено нападение... Скажи, а много, вообще, убитых на этой дороге? За последние несколько недель были заявления о людях, пропавших в этом районе? Особенно, понимаешь, о богатых людях, о людях при деньгах?
– Да что ж ты такой болтливый! О́ппий!
За спиной у Саксума шаркнули ноги, и тотчас голова его чуть не отлетела от тяжёлой звонкой оплеухи. Он едва устоял на ногах. Саксум потряс головой, приходя в себя, и медленно обернулся. Стражник стоял за его спиной и равнодушно смотрел на него, склонив голову набок и медленно перекатывая во рту какую-то жвачку. Саксум осторожно потрогал звенящее ухо – ухо горело.
– Я не советую тебе больше так делать, солдат, – перейдя на романский, тихо, но отчётливо произнёс Саксум, глядя прямо в глаза легионера.
Тот перестал жевать и в изумлении уставился на арестанта. Был он ростом не ниже Саксума, но несколько рыхл телом и полноват. Видимо, что-то насторожило его в лице отставного прима, поскольку он опустил уже занесённую для повторного удара руку и, что-то неразборчиво пробормотав себе под нос, попятился к двери.
– Что?! Что ты сказал?! Что он сказал, Оппий?! – дознаватель даже привстал за своим столом. – Ты что, говоришь по-романски? – тоже переходя на имперский язык, спросил он.
– Говорю, – подтвердил Саксум. – И я сказал ему, чтобы он не смел ко мне прикасаться. Я – отставной прим-декурион. Я – такой же легионер, как и вы, и я не позволю...
– Да мне насрать, кто ты такой! – оборвал его дознаватель, он уже опять сидел, с непередаваемой брезгливостью глядя на арестанта. – Для меня ты – преступник. И я буду поступать с тобой, как с преступником. То есть, как с куском дерьма. Я сейчас прикажу приковать тебя, – он кивнул на тяжёлое бронзовое кольцо, вмурованное в стену, – и буду бить кнутом до тех пор, пока ты не скажешь мне всё, что меня интересует. Ты меня понял?!
– Я тебя понял, – сказал Саксум. – Но с чего ты взял, что я преступник? В чём ты меня обвиняешь? По поводу людей на постоялом дворе я тебе уже всё объяснил. Они напали на нас. Они караулили за дверью, и когда моя жена...
– Да ты заткнёшься сегодня или нет?! – заорал, багровея, дознаватель. – Свои объяснения можешь оставить при себе! Ты взят на дороге с мечом в руке! Уже только за одно это я имею полное право отправить тебя на крест!
– Это почему же? – удивился Саксум. – Я ведь не оказал твоим людям никакого сопротивления. А обнажил меч, поскольку сначала подумал, что это нас нагнали сообщники грабителей.
– Ты дурак?! Или прикидываешься?! – дознаватель глядел на арестанта уже с неприкрытой ненавистью. – Ты что, никогда не слышал про эдикт проконсула о запрете ношения оружия?! Нет? Итама́р! – рявкнул он. – Огласи!
Худосочный писарь вздрогнул всем телом, выронил перо и, испуганно взглянув на дознавателя, торопливо поднялся. После чего, тяжело опираясь на свой наклонный столик руками, слабым надтреснутым голосом принялся монотонно декламировать:
– Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа, под страхом публичного бичевания и последующей казни через распятие на кресте, запрещается всякому жителю Иудеи, Идумеи и Самари́и, а равно Переи и Галилеи, а равно Голанитиды, Итуреи, Батанеи, Трахонитиды и Авранитиды, а равно и земель проконсулярия южнее Я́мнии и близ Габы, и от Птолемаиса до Сидона, а равно и во всех городах и землях Декапо́лиса, изготовление, хранение и ношение всякого оружия, включая мечи любые, пики и дротики любые, луки и стрелы к ним, боевые топоры и прочее, а также ножей с лезвием длиннее... кха... дли... кха... кха-кха...
Писарь закашлялся, прижимая кулак к груди и панически глядя на своего начальника.
– С лезвием длиннее одной ладони, – закончил за него дознаватель и посмотрел на Саксума уже, скорее, насмешливо. – Ты понял, отставной прим? Бичевание и смерть! А ты мне тут права качаешь!
– Я только не понял, каким образом всё то, что вы тут сейчас огласили, относится ко мне, – спокойно сказал Саксум.
– То есть как это «каким образом»?! – изумился дознаватель. – Самым прямым образом. Не хочешь же ты, в самом деле, сказать...
– Хочу, – перебил его Саксум. – Именно это я и хочу сказать.
Он сунул руку за пазуху, извлёк оттуда небольшой предмет, висящий на шнурке, снял его через голову и, шагнув вперёд, положил на стол перед дознавателем. Это оказался маленький рулончик пергамента, намотанный на втулку из слоновой кости и перевязанный красным шёлковым шнурком.
– Булла?! – брови дознавателя взметнулись вверх.
– Она самая, – подтвердил Саксум.
Дознаватель взял буллу в руки, развязал шнурок, развернул свиток и, близоруко щурясь, поднёс его к самым глазам.
– Эй ты, обморок, – через какое-то время окликнул он писаря, – иди глянь, что тут написано. Нихрена я тут не разберу – уж больно мелко!
Писарь сполз с табурета и, волоча за собой по полу край одеяла, приблизился к столу. Почтительно приняв из рук своего начальника буллу, он повернул её к свету и принялся читать:
– Тиберий Юлий Симон Саксум. Благословен Юпитером Всеблагим Величайшим и Викторией Августой. Именем... кха... именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа награждён «Крепостным венком». Храбрость и благочестие. Семьсот семьдесят... кха... кха-кха... семьдесят седьмой год от основания Города, июнь.