Хранить вечно

Йешу кинулся к нему и схватил обеими руками за грудки. Кефа вскочил.

Шахар, оторвав руки Йешу от своей одежды, сильно оттолкнул его от себя. Йешу попятился и, наткнувшись на клетки с голубями, упал на спину, увлекая несколько клеток за собой. Голуби в клетках забили крыльями – по мраморным плитам галереи полетел белый пух. Одна из клеток распалась, и несколько птиц, вырвавшись на свободу, громко хлопая крыльями, взвились в голубое небо. Вскрикнула какая-то женщина. Прушимы повскакивали, недоумённо вертя головами. На лежащего Йешу немедленно налетел торговец голубями.

– Ты что наделал, собака?! – заорал он, хватая Йешу за одежду и пытаясь поднять его с земли. – Ты что, не видишь, куда идёшь?! Глаза у тебя повылазили?! А ну, плати мне за голубей!..

Йешу с трудом поднялся на ноги. В правой руке он держал свой развязавшийся пояс, левая, испачканная голубиным помётом, была брезгливо отведена в сторону. На левой щеке рабби тоже белел птичий помёт. Лицо его было растеряно.

– Плати мне за птиц! – не унимался торговец. – Ты слышишь, что я тебе говорю?! Плати мне немедленно! Эй, стража!.. Стража!!..

А Шахар уходил. Его красно-коричневая симла уже мелькала шагах в тридцати по направлению к тоннелю, ведущему к Вратам Хульды. Кефа оглянулся: со стороны Главной лестницы к месту происшествия спешили потревоженные стражники.

Кефа подскочил к Андреасу.

– Иди за ним! – он развернул брата и указал ему на спину удаляющегося Шахара. – Видишь его? Давай, за ним! Не упусти! Узнай о нём всё, что только можно узнать. Только осторожно! Не попадись ему на глаза!.. Давай-давай-давай! – подтолкнул он медлящего, тоже ошеломлённого случившимся, беззвучно шевелящего губами Андреаса.

Теперь надо было разобраться с торговцем голубями. Кефа быстро подошёл к продолжающему истошно вопить торгашу, развернул его за плечо к себе лицом и коротко, но сильно ткнул под дых. Торговец выпустил из пальцев край симлы Йешу, согнулся пополам и, захрипев, мягко повалился на бок, тараща безумные глаза и безуспешно открывая и закрывая широкий слюнявый рот.

– Что здесь происходит?! – рядом с Кефой воздвигся стражник, огромный рост которого ещё больше увеличивал высокий остроконечный шлем; за спиной верзилы, отдуваясь, топтались ещё двое, вооружённые древками от копий.

– Да вот, – Кефа кивнул на валяющегося у его ног торговца, – плохо человеку стало. Упал, клетки повалил.

На лице старшего стражника отобразилось недоверие.

– Кто свидетель? – поднял он голову, обозревая толпу с высоты своего роста.

– Я! – из-за спин прушимов к ним выдвинулся Накдимон. – Я свидетель. Всё так и было, как говорит этот уважаемый: стало плохо, упал, повалил. Видимо, голову напекло.

Стражник внимательно слушал. Выражение недоверия на его лице сменилось почтением – Накдимона и в городе, и в Храме знали хорошо.

Торговец – с багровым лицом и выпученными глазами – что-то замычал, замотал головой, роняя обильную слюну.

– Вот, видите? – указал на него стражникам Накдимон. – Совсем плохо человеку. Эй, вы, там, у фонтана! Принесите воды!

– Воды!.. Воды!.. – понеслось над площадью. – Человеку плохо!..

Кефа осторожно, бочком отодвинулся от лежащего торговца. На его место тут же вклинились любопытствующие.

– Уходим! – шепнул он на ухо Йешу.

Тот уже немного пришёл в себя и привёл свой костюм в порядок. Вместе они стали выбираться из всё прибывавшей толпы и тут же наткнулись на ушедших за едой товарищей.

– Что там? – спросил Йехуда, кивая в сторону людской толчеи. Похоже, он ничего не успел увидеть.

Леви, увлечённый лепёшкой с творогом, вообще не смотрел по сторонам. Его усыпанная крошками борода мерно ходила из стороны в сторону.

Зато юный Йохи глядел на рабби во все глаза. Лепёшка с одиноким откусом забыто торчала в его, прижатой к груди, руке. Он явно что-то видел и явно был ошарашен увиденным.

– Уходим! – отчётливо сказал им Кефа и, развернув, даже подтолкнул Йохи в сторону, откуда они пришли. – Быстро уходим!

– Рабби, – оглянулся юноша на учителя, – я не понял...

– Потом, Йохи, потом! – Кефа, как вол борону, упорно тащил всю компанию за собой. – Все вопросы потом! Разве ты не видишь, рабби не до тебя...

– Обокра-али-и!!.. – раздался за их спинами протяжный визгливый вопль торговца голубями.

– Ты глянь, очухался, – не оглядываясь, удивлённо хмыкнул себе под нос Кефа. – Быстро, однако...

– Обокра-али-и!!.. Во-оры-ы!!.. Мошенники-и!!.. Держи-и!!.. – летел, звеня и рассыпаясь под высокими сводами Царской Базилики, исполненный боли и отчаянья крик.

Но «мошенники» были уже далеко...

– Ой, ладно, брось! – толстяк Леви махнул на Кефу рукой. – Никогда не поверю, что наш рабби сцепился с каким-то торговцем из-за такой ерунды!

– Ничего себе ерунда! – возмутился Кефа. – Храмовая гора – священное место! В прежние времена такого и в помине не было. Раньше торговцы и подумать не могли подняться, понимаешь, на Храмовую гору – торговали внизу. Вспомните, сколько раз рабби говорил, что торговцу не место в храме!

– В храме – да, – поддержал бывшего мытаря и Йехуда. – Но ты ведь сам прекрасно знаешь, что Царская Базилика, как и западная галерея, напрямую к Храмовой горе не относятся, поскольку были пристроены к ней позже.

– Да, дод Кефа, я тоже слышал, – вмешался в разговор юный Йохи. – Я слышал однажды, как рабби Мальахи́ говорил на проповеди: «Построенное Хордосом от земли Давидовой отделяй, как правоверный отделяет некошерное от кошерного».

Все заулыбались – было смешно слушать, как юноша пытается копировать голос и интонации старого рабина.

– Йохи, мальчик, – Кефа потрепал по плечу юнца, у которого от волнения малиново горели уши, – ты очень хороший ученик и, возможно, ты когда-нибудь сам, как почтенный Мальахи, станешь рабином. Но я разве об этом говорю? Я разве об этом всем вам толкую? – он обвёл глазами товарищей. – Я пытаюсь вам сказать лишь то, о чём столько раз твердил вам рабби: нельзя, понимаешь, делать деньги на вере... Купи у хозяина голубя и принеси его в храм, – подняв палец, с выражением процитировал он, – ибо никто не должен являться пред лицом Господа с пустыми руками. Но не неси Господу трижды перекупленное, ибо тогда ты несёшь Ему не свою любовь, но лишь чужую корысть.

Воцарилось почтительное молчание.

– Это из Книги Речей? – робко спросил Йохи.

– Да, – сказал Кефа. – Оттуда... В трактовке великого Хиле́ля, да осенит его мир.

Он весь вспотел. Он чуть ли не целый час пытался объяснить своим подельникам произошедшее на Храмовой горе. Это было непросто. Очень непросто, ибо правду говорить было нельзя. Поэтому приходилось как-то изворачиваться. Похоже, это у него наконец получилось. «Прости меня, преподобный Хилель ха-Заке́н, – попросил про себя Кефа. – Пойми и прости. Ибо не корысти ради приписал я тебе свои слова...»

Они сидели на пустыре за Скотным рынком, неподалёку от Третьей Овечьей купели. Здесь, на высоком берегу Кидронского ручья, под сенью старых, утомлённых жизнью смоковниц, находилось их традиционное место сбора. Здесь рабби назначил встречу и сегодня. Сам Йешу сразу после событий на Храмовой горе отправился вместе с Накдимоном в Верхний город. Как Кефа ни уговаривал, Йешу взять его с собой не пожелал. Насколько Кефа понял, Йешу с Накдимоном решили ещё раз поговорить с наси Хамлиэлем. «Извини, Кефа, – сказал ему Йешу, – но ты там будешь лишним. Совсем лишним. Наси терпеть не может легионеров. Ни отставных, ни действующих»...

Кефа поднял голову и прищурился. Солнце уже давно перевалило за полдень и, утомившись, – побледневшее, выгоревшее – висело сейчас как раз над массивными кубическими башнями Антониевой крепости. Столб чадного дыма над Храмовой горой хоть и не стал тоньше или жиже, но, казалось, тоже устал: он шатался из стороны в сторону и, отяжелев от борьбы с окрепшим после полудня ветром, уже не упирался чёрной палкой в небосвод, как будто стремясь проткнуть небесную твердь, а на полпути слабел, сгибался, оседал, расползался слоистой грязно-серой дымкой над городом, стекал с его стен в синеющую предвечерними тенями Кидронскую долину.

Зато Скотный рынок как будто и не собирался стихать: над ним стояли пыль и ор. Орали козлы и ягнята, которых загоняли в купели или вытаскивали из оных. Орали продавцы и покупатели, яростно торгуясь за каждую медную пруту. Орали уже давно охрипшие зазывалы, на все лады расхваливая свой четвероногий товар. День был непростой. Именно сегодня, десятого ниса́на, полагалось, согласно Закону, выбрать и купить праздничного агнца – ягнёнка, который будет заколот в день Святой Писхи. Поэтому к обычным ежедневным покупателям, которые выбирали себе животное для будничной благодарственной – так называемой «мирной» – жертвы или для искупительной жертвы за грехи, добавились главы семей и целых общин, озабоченные покупкой праздничного агнца. Над торговыми рядами коричневым облаком висела поднятая тысячами ног мелкая пыль. Остро несло бараньей мочой.

Из города вернулись уже почти все. Женщины, ушедшие все вместе, и пришли все вместе, и сейчас сидели в нескольких шагах от мужчин, тихонько беседуя между собой и демонстрируя друг другу приобретённые в городе обновы. Из мужской части общины не хватало лишь «братьев громовых» – племянников Йешу: Йоханана и Йаако́ва – да ушедшего вслед за таинственным Шахаром Андреаса. Не вернулся пока и рабби.

От женской компании отделилась и подошла к Кефе Мирья́м-младшая. В её буйные чёрные волосы, кудрявыми водопадами ниспадающие из-под повязанного на голове платка, были вплетены широкие ярко-красные ленты, купленные нынче в лавочке на улице Сыроделов.

– Кефа, куда пошёл рабби?

– Не знаю, Мирьям, он не сказал.

– А что он сказал?

Кефа улыбнулся – Мирьям-младшая ему нравилась.

– Он сказал, чтоб мы все собрались здесь и ждали его. А если его не будет за час до заката, чтоб мы сами купили праздничного агнца и возвращались в Бейт-Энью.

– И всё?

– И всё.

Мирьям вздохнула.

– Я отчего-то волнуюсь.

Она стояла перед Кефой – маленькая, хрупкая – и, строго хмуря брови, накручивала на палец кончик своего длинного тёмного локона. Кефа невольно залюбовался ею: черты лица девушки были правильными, тонкими, а кожа на её лице как будто светилась изнутри – Мирьям-младшая, в отличие от большинства других женщин, не любила пудрить лицо, ей, кстати, с её от природы светлой кожей, это было и ни к чему. Равно как и сурьмить брови – и так густые и чёрные от рождения. Она уже совсем оправилась и от своей болезни, и от тех страшных событий, что приключились с ней в Магдале. Её карие глаза, ещё совсем недавно пугливые, затравленные, глядящие при разговоре в землю, теперь были широко распахнуты и смотрели открыто и доверчиво.

– Не волнуйся, – Кефа ободряюще прикоснулся к её плечу. – Ничего с рабби не случится. Он ведь не один ушёл – вместе с почтенным Накдимоном... – Кефа взглянул поверх головы девушки и широко улыбнулся. – Ну вот, видишь, ничего с ним не случилось – вон он идёт.

Лицо девушки вспыхнуло недоверчивой радостью. Она резко обернулась и, как и Кефа, увидела приближающегося Йешу: тот шёл сквозь рыночную толчею, не глядя по сторонам, устало опустив голову и тяжело переставляя ноги.

«Рабби идёт!.. Рабби!.. Рабби идёт!..» – обрадовано зашелестело по сторонам. Все приободрились. Сидевшие вскочили на ноги.

Йешу подошёл, кивком отвечая на приветствия, и тяжело привалился плечом к стволу ближайшей смоковницы. С первого взгляда было видно, что рабби очень устал. Он был весь покрыт пылью: пыль густо лежала в складках его одежды; грязные полукружия «украшали» крылья носа; потные ручейки, проложив извилистые русла по щекам, ныряли в припудренную пылью бороду; грязь чернела в углах рта.

– Все здесь? – рабби обвёл взглядом притихшую общину.

– Племянников пока твоих нет. «Братьев громовых», – ответил за всех Кефа. – Гуляют... И Андреас ещё не вернулся.

– Праздничного агнца купили?

– Нет. Тебя ждали.

– Надо купить, – Йешу пошарил глазами. – Йехуда! Шимон! Сходите купите ягнёнка. Там, – он показал, – подальше от ворот, там дешевле. Смотрите только, чтоб вам бракованного не подсунули... Пили́п! Сходи с ними – ты разбираешься.

<=                                                                                                                                           =>