Мера добра
Перед войной никакого сквера здесь не было, а возвышалась здесь свежепостроенная шестиподъездная четырёхэтажка, в которой отец отца, то есть его, Николая, дед – ответственный работник НКПС – получил квартиру и куда перевёз молодую жену с только что родившимся первенцем. Счастье длилось недолго – война, блокада, голод. Вскоре почти всех железнодорожников – за блокадной ненадобностью – кинули затыкать дыры на трещавшем по всем швам фронте. Дед получил лейтенантские «кубари» и взвод необученных, плохо вооружённых ополченцев. Дома появлялся редко – раз в несколько месяцев, принося скудные, но столь драгоценные крохи фронтового пайка. По горькой иронии судьбы погибнуть ему довелось не на фронте, а в одной из таких побывок – в родной квартире. Во время ночной бомбардировки немецкая «пятисотка», насквозь прошив чердак и все четыре этажа, рванула в подвале, «сложив» два центральных подъезда дома. Демьяна откопали из-под завалов наутро – тихо скулящего, обмороженного, исцарапанного, но вполне живого и даже не раненого, – и отправили в детский дом, а вскоре – вместе с домом – в эвакуацию, в Ташкент. Мёртвых же под завалами не искали. Дед так и числился в списках дезертиров до лета 46-го, когда при расчистке развалин, в полуистлевшей гимнастёрке рядом с кучкой искорёженных костей, нашли его офицерскую книжку. Всё это отец узнал уже значительно позже – в начале шестидесятых, когда вернулся в родной город после демобилизации. Дом городские власти решили не восстанавливать, а просто, обрезав два центральных подъезда по брандмауэры, навозили земли и разбили на их месте сквер, где они с Николаем в данный момент и сидят. «Я часто прихожу сюда... – щурясь на просвечивающее сквозь листву солнце, тихо сказал отец. – Здесь тепло...» – добавил он, и Николай почему-то сразу понял, что говорит он вовсе не о погоде...
Ехали к отцу домой долго: через весь город, сначала на метро, потом автобусом – в час пик – оторванные друг от друга плотной глухой стеной пассажиров. Жил отец в обшарпанной грязно-жёлтой двухэтажке, занимая одну комнату в трёхкомнатной квартире. «Видишь, – усмешливо сказал он, впуская Николая в комнату, – добра я особо-то и не нажил...»
Комната являла собой классическую берлогу старого холостяка, причём холостяка-интеллигента: книги вперемежку с лекарствами громоздились на полках и на подоконнике; по стенам висели акварельные пейзажные рисунки; одежда выглядывала из шкафа, в несколько слоёв висела на спинках стульев и на трёх гвоздях, наклонно вбитых в стену за дверью; пустая сковорода с лежащей в ней вилкой соседствовала на столе с пишущей машинкой с заправленным в неё, наполовину испечатанным листом бумаги. «Вот, пописываю... э-э, в смысле – пишу помаленьку...» – явно смущаясь, пробормотал отец, убирая машинку на пол под окно. «Проходи-проходи... – приглашающе помахал он Николаю рукой, торопливо расчищая место на столе и стульях. – Сейчас будем чай пить...»...
Олег оторвался от чтения – ему показалось, что объявили его станцию. Он, откинувшись назад, выглянул из-за многоцветной головы «создания». На узком табло – под потолком в торце вагона – быстро мелькала бегущая строка: «...ЛИГОВО – ЛИГОВО – ЛИГОВО...». Олег нехотя вернул распечатку на место и, бережно прижимая кейс к груди, стал торопливо пробираться к выходу...
Вывалившись из автобуса, Олег оставшийся путь до больницы преодолел чуть ли не бегом – времени до начала рабочего дня оставалось всего ничего. В два прыжка – размахивая кейсом – преодолев ступеньки, Олег резко затормозил на просторном больничном крыльце – в дальнем конце крыльца, спиной к нему, держа на отлёте руку с сигаретой, стоял Прокопенко. Олег, на ходу отряхивая и складывая зонт, подошёл. Иван – в тёмно-зелёном хирургическом халате, подперев локоть правой руки ладонью левой, – задумчиво смотрел куда-то вдаль сквозь занавесь тонких водяных струек, стекающих с переполненного жестяного жёлоба; сигарета в его пальцах истлела чуть не до фильтра – пепельный столбик, опасно изогнувшись, готов был вот-вот упасть.
– Всё куришь, Прокопенко! – как можно более грозно обличил друга в спину Сырцов.
– А, это ты... – Иван обернулся – красивая пепельная колбаска, оторвавшись и упав на мощёный жёлтой плиткой, мокрый пол, сразу превратилась в неопрятный комочек грязи. – Здоров... – Прокопенко, запустив окурок в дождь, вяло пожал Олегу руку.
– Ты что это – опять закурил? – кивая вслед улетевшему «бычку», поинтересовался Олег.
– Закуришь тут... – буркнул Иван и, подняв на Олега тёмные глаза, сообщил: – Ориндарин в реанимации. Остановка сердца.
– Какой Ор... – осёкся Сырцов. – Болтик?!.. Ты что?! Когда?! Отчего?!..
– Сегодня ночью, – подтвердил Иван. – В ноль тридцать... Хорошо, я дежурил... Пока дефибриллятор прикатили – четыре ребра ему сломал.
– Подожди!.. – Олег мучительно потёр лоб. – Я ничего не понимаю...
– А никто ничего не понимает, – «утешил» его Иван. – Всё было очень хорошо, пока не стало совсем плохо.
– А сейчас он как?
Прокопенко пожал плечами.
– Состояние стабилизировали, но в сознание он пока не приходил... Час назад только принудительную вентиляцию отключили, – он махнул рукой. – Ладно, пойду объяснительные писать, с утра – самое то, – и, заложив руки за спину, он двинулся к дверям.
Сырцов, ошалело крутя головой, потопал следом.
– А почему – «Болтик»? – запоздало поинтересовался Иван.
Олег объяснил. Прокопенко, выслушав, вяло улыбнулся.
– Да... Похож.
Они вошли в вестибюль. Олег тронул Ивана за рукав.
– Слушай... Ты это... Если что – можешь на меня ссылаться... Я подтвержу, что, мол, никаких признаков...
– Ой, я вас умоляю! – отмахнулся Иван. – Только давай без этих героических жертв!.. Тебя вот только ещё там не хватало!.. Ты официально в этом деле не замешан? Не замешан. Вот и не суйся! Хватит им одного моего тела – во! – он чиркнул ладонью по своей докторской шапочке. – Обожрутся!.. А то Сагдулаевне только повод дай – она тебе всю матку наизнанку вывернет!
– Что, уже вышла?
– Вызвали!.. ЧП всё-таки.
– Ладно, Иван, – Сырцов сжал другу локоть, – ты это... не расстраивайся...
– Да я-то что... – Прокопенко поморщился. – Пацана жалко!
– Жалко, – согласился Олег. – Ну ладно... ты держи меня в курсе.
– Ладно.
Они расстались: Иван двинулся налево по коридору, Олег – прямо – к лестнице, что вела к крытой галерее до поликлиники. Олег уже одолел половину пролёта, когда Прокопенко снизу окликнул его:
– Олег!..
Сырцов оглянулся.
– Хреновые мы с тобой эскулапы, Сырцов, вот что я тебе скажу! – крикнул через весь вестибюль Иван. – Хре-но-вы-е!
Он развёл руки в стороны и, изобразив губами неприличный звук, развернулся и быстро зашагал прочь.
Вслед ему смотрели...
Снежана нынче превзошла сама себя – она буквально засыпала на ходу. Судя по всему, выходные удались на славу. Не особо-то стремительная и в обычный день, сегодня она больше всего напоминала Сырцову молодого ленивца, неожиданно для самого себя упавшего со своего дерева. Полуприкрытые, с припухшими веками, подмазанные густо-фиолетовыми тенями, глаза медсестры только усиливали общее впечатление. Ленивец был явно ошарашен падением, он, медленно взмахивая тяжёлыми ресницами, удивлённо оглядывал этот странный, враждебный, незнакомый ему мир и неторопливыми мыслями своими всё ещё был там – высоко, в густой кроне деревьев, где так замечательно, отрешившись от грубой действительности и вцепившись в ветку длинными крепкими когтями, спокойно висеть спиной вниз со ртом, наполненным восхитительной лиственной жвачкой. За первый час работы ленивец «успел» перепутать истории болезней, потерять регистрационную карточку пациента и уронить на пол Олегову настольную лампу. Олег терпел... Но когда этот полуобморочный «ахтунг» умудрился во время осмотра больного подать вместо шпателя пинцет, Сырцов не выдержал. Едва за пациентом закрылась дверь, он устроил медсестре короткую, но энергичную взбучку. Снежана не возражала. Она стояла перед ним, понуро опустив голову, даже, казалось, не особо дыша, и только пальчики её с тёмно-фиолетовыми коготками, теребящие полы белоснежного халата, позволяли надеяться, что медсестра ещё не уснула.
– ...Ты меня поняла? – в завершение разноса устало спросил Олег.
Снежана кивнула и ещё ниже нагнула покаянную свою голову и вдруг, вздрогнув, резко наклонилась вперёд.
– Ма-ма! – низким незнакомым голосом отчётливо сказала она.
Сырцову показалось, что её сейчас вырвет, и он, подскочив к медсестре, одной рукой поддержал её за плечо, а другой обхватил сзади за талию.
– Снежаночка, что?!.. Тебе плохо?!
Снежана распрямилась. В её широко распахнутых глазах плясал ужас.
– Мамочка!! – трагическим шёпотом сообщила она Сырцову.
– Господи! Да что случилось-то?! – Олег не знал уже, что и думать.