СВЕТОТЕНИ
Ян Бресслав
Глава Х
1
Олег все время думал теперь о Зое; вернее, о чем бы ни думал, она всегда была с ним: сбоку, за спиной, иногда смотрела своими синими ему в глаза, – она в нем обитала, и он не представлял, как бы без этого жил. Началось это, когда она попала в больницу: что-то к его чувству прибавилось. Прежде она была восхитительна и недоступна, теперь же сама нуждалась в помощи. Чувство сострадания и нежности взывало к действию, ему хотелось что-то для нее сделать, но ничего пока нельзя было. Лиля, ходившая к ней в больницу, была для него информатором, он жадно набрасывался на сестру с расспросами, и когда той позволили пройти к Зое в палату, твердо решил, что пойдет тоже. Ему и боязно было, и он не мог иначе. Разузнав, что ей можно принести, стал готовиться.
Нина Михайловна, знавшая все мысли сына, волновалась больше его. «Мальчик ничего не знает, – с тревогой думала она. – Считает, что она все та же, а она не та… И если они сблизятся, а она не признается, разве не скажется эта ужасная тайна на их отношениях? А если даже все потом расскажет, не будет ли еще хуже?» Она не ожидала, что сын решится – после всего, что было между ними, – возобновить отношения, но теперь уверилась, что он непременно к ней пойдет, и не знала, что делать. Ей жалко было Зою, но еще больше сына, достойного, она считала, лучшей участи. Она попыталась помешать этому.
– Ты куда это апельсинов столько накупил? – спросила она вечером. – Праздник какой?
Олег покраснел.
– Да нет… К другу тут одному…
– Может, к подруге?
– Ну, к подруге… Да ты же знаешь, что спрашивать? – уличил он мать.
– Я-то знаю, – опустила она глаза.
– Да, схожу к ней… что такого? Человек в больнице.
– Рано еще к ней…
– Не рано! Лиля уже была.
– Так ты с Лилей?
– С Лилей или без, какая разница? Что тебе вообще, мам? Тебе не все равно? – начал сердиться Олег.
«Сейчас разгорячится, вообще ничего не услышит, – подумала она. – Не миновать сказать…» Ей трудно было на это решиться, но выхода не было.
– Ты же знаешь, почему она в больнице? – взглянула она пристально.
– Да все это знают!
– Все знают, что отравилась. А почему?
– И почему? Ты, что ли, знаешь? – уставился он.
– Да, знаю, – продолжала мать все так же спокойно. – Ты не кричи. Знаю это только я и она, больше никто.
– Ну… и знайте! Раз такой секрет, зачем ты мне говоришь?
– Я и не хотела тебе говорить. Но… если с этой девушкой у тебя могут быть отношения… тебе тоже надо знать. Понимаешь, сынок… – все медленнее, с трудом подбирая слова, говорила Нина Михайловна, – эта девушка… ее изнасиловали.
Олег страшно вдруг побледнел, мать пожалела даже, что сказала. Но лучше уж сразу, подумала она, сделать эту операцию и удалить.
– И это… Чарушкин. Это он…
– Чарушкин?!. – воскликнул одними губами Олег. Он был потрясен. И Зоя, значит, пострадала от этого изувера. Как и он. Боже, какое несчастье… О, бедная, бедная моя… Он представил в одно мгновение поруганную девственность, невыносимое ее страдание, толкнувшее уйти из жизни, и слезы навернулись ему на глаза.
– Сынок… ты не переживай так… не надо, сыночек. Что ж поделаешь…
Но Олег понемногу справился с волнением. Он догадался вдруг, что мать думает, что ему больно оттого, что он теряет Зою. Не для того ли и сказала, чтоб он от нее отказался?
– Ну, и что? – спросил он. – И что? Ты зачем мне все это говоришь?
– Как… Должен же ты знать?
– Вот я знаю. И что?
– Да… ничего…
– Нет! Ты спросила, зачем я апельсины купил. Ты знала, что я хочу пойти, и потому сказала! Чтоб не пошел! А я наоборот! Наоборот!
– Да что ты, сынок… я не имела ничего в виду…
Олег, махнув рукой, вышел в прихожую и накинул куртку.
– Ты куда?
– Да никуда. Пройдусь. – И он вышел.
«Вот и поговорила… – думала с горечью Нина Михайловна. – А он – «наоборот». Ничего еще не понимает, ничего. И не укажешь ведь… Ну… знает теперь, по крайней мере. А там – пусть, как хочет, – вздохнула она. – Кто ж их поймет…»
Олег шел по людной улице, не замечая прохожих и не думая, куда идет. Был по-летнему уже теплый, светлый вечер с шумом автомобилей, говором, смехом, доносившейся откуда-то музыкой. «А она, бедняжка, в больнице… – думал он с болью. – Так вон что… Чарушкин. Где ж это… как? – Мать знала, видимо, но не станет же он спрашивать. – Да и какая разница? Как еще не убил…»
Он вспомнил давний сон с вертевшимся возле Зои типом и понял: так вон это о чем, – тот тип был маньяк! И другой, еще в камере, сон с Зоей, зарезанной Чарушкиным… и где? – на его, Олеговой, кровати. Как угадано все и предсказано! И кто, как не сам он, познакомил их, а потом не уберег?
До этого вечера, пока не знал всего, он хотел лишь возобновить отношения, надеясь, что оба они изменились и отношения могут быть другими. Но сейчас был твердо уверен, что только он может ее понять, как никто, и помочь. Не сознавая, почему, он любил ее и тянулся к ней сильнее, чем до разговора с матерью. Возможно, сблизило страдание, что претерпели оба от злодея. Он пойдет к ней завтра же. Может, ей и не нужен теперь никто. Все может быть. И он не станет навязываться. Но как та женщина, что и после смерти писала любимому, он будет поддерживать ее, чем и как сможет. Всегда. Потому что он ее любит…
Олег присел на скамейку под распушившимся молодым кленом. Ноги сами принесли его в сквер напротив дома, где раньше жил. Где жили они оба. Вон ее окно с розовой шторой, оттуда она смотрела на эти клумбы и тополя… «Зоя, милая… неужели ты не чувствуешь, что есть человек, для которого ты – все? – думал он. – И который готов для тебя на все?» Вдруг неясное ощущение, что похожее уже было с ним, его смутило: он сидел на той же скамье, на которую упал, убегая во сне от Чарушкина. А там, на его постели, убитая – да, почти убитая им! – Зоя… Он быстро встал. Нет… все уже не так! Чарушкин мертв, а оба они живы. Все изменилось! «Все будет теперь по-другому, все!» – говорил он себе, торопливо возвращаясь домой.
2
Он волновался, как девушка перед первым свиданием. Даже больше, потому что не знал, как она отнесется к его приходу. «Не должна прогнать, – убеждал он себя, вступая в просторный пустой холл с мелькавшим кое-где персоналом в белых халатах и больными в синих. – Вряд ли… больница же…»
– Я к Гараниной из двадцать пятой, – сказал он в окошко приемной.
– Валя, ты на второй? – крикнули из окошка проходившей мимо сестре. – Позови Гаранину из двадцать пятой, к ней пришли.
«Так она уже ходит…» – догадался Олег, приближаясь к закрывшейся за сестрой двери. Он остановился у окна на больничный двор, положив на подоконник пакет и аккуратно завернутые в белую бумагу (чтоб не было видно) цветы. По дорожке двора медленно прогуливались две женщины – наверное, больные.
Дверь стукнула. Зоя вышла, оглядываясь: искала, видимо, мать или Лилю.
– Зоя… – окликнул он негромко.
– Ты?! – она вспыхнула, смутилась, бледное лицо ее порозовело пятнами. Медленно, теребя поясок халата, она подошла к окну.
– Извини, что я так, не предупредив… – пробормотал Олег. – Лиля сказала, к тебе уже можно, вот я… Как… как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше… Да скоро выпишут… – Она не знала, как себя с ним держать. В блестевших глазах его было то же обожание, преданность и еще что-то, что в других обстоятельствах было бы ей приятно, но теперь отозвалось болью. «Еще станет расспрашивать, почему…»
– Не знаю, что тебе можно… вот собрал… – смущенно тронул он пакет.
– Да зачем… у меня все есть… спасибо. – Она решила, что надо мягко как-то, необидно для него прекратить все это. – Не надо больше, Олег, приносить. Ничего не надо. И вообще…
Он понял, что наступил решительный момент.
– Зоя! – перебил он. – Зоя… я все знаю. Все, все… – он смотрел на нее так, что она поняла: действительно что-то знает. – Знаю я один, больше никто… Я объясню потом, как… Я тоже от него пострадал, и я понимаю… – Он заметил, как она содрогнулась и вспыхнула, готовая сделать что-то, – может быть, уйти. – И я… люблю тебя… Люблю еще больше!.. –Торопливо сорвав с цветов бумагу, он протянул ей три розочки; в глазах стояли слезы.
Она взяла машинально цветы, а он припал к этой худенькой руке и поцеловал. Она была бледна, кусала губы, глаза тоже были влажны.
– Зоя, милая… мне ничего от тебя не надо, ничего… Позволь только любить тебя!.. – Он видел, в каком она смятении, и сам готов был расплакаться. – Прости, не могу больше… я потом… – Он схватил шапку и почти выбежал из приемной на улицу.
Она постояла еще минуту, отвернувшись к окну, потом взяла пакет и пошла в палату. На лестнице было пусто, и никто не видел ее хлынувших внезапно слез.
_______________________________________