Иван Борисов. Покуда сердце бьётся
Голос сквозь гром
Морозным ноябрьским вечером, молчаливые и усталые, вернулись в отряд двое. Пришли из разведки — никому ни слова. Потом в землянке, стоя перед столом, достал один из-за пазухи мятый листок бумаги и, ни слова не говоря, положил передо мной. Я пододвинул поближе лампу, взял бумагу в руки. Оказалось, листовка. Немецкая. Читаю, потом гляжу на ребят. Те молчат. Стоят передо мной и ждут, что скажет им комиссар.
— Откуда принесли? — спрашиваю.
— Из Ключевого. И в других селах то же...
— Ну и как, верят?
Двое пожимают плечами:
— Кто не верит, а кто...
— Ну а сами-то, сами?
— Да разве поверишь такому!
За тусклым светом лампы вижу лица ребят, две пары тревожных глаз. Молчат, ждут чего-то. Поднимаюсь, беру листовку со стола, складываю уголком и подношу к лампе. Острый, длинный язычок метнулся от фитиля, бумага загорелась, почернела...
— Вранье все это! — говорю. — Понимаете? Вранье! А теперь идите к себе, брейтесь, приводите себя в порядок, готовьтесь к празднику. Ребята ждут вас... с хорошими вестями. Поняли?
Двое ушли, не сказав ни слова, оставив после себя тяжелую тишину. Нет, цену этой фашистской пропаганде мы знали. Но и то верно: кто не поверит, а кто... Неужели и сегодня не удастся наладить приемник? Неужели и к завтрашнему утру ни один из связных не успеет вернуться в отряд с Большой земли?
Кончился день 6 ноября. Шел пятый день, как партизан Славка Рачко мучился с приемником. И все эти дни за его работой с надеждой следил весь отряд.
Еще утром приемник представлял собой жуткое зрелище, не оставляющее никаких надежд на его исцеление. Все, до последнего винтика, было разобрано и лежало на столе перед Вячеславом. На все вопросы он отвечал коротко и сердито: “Отстаньте!”
Но никто не хотел отставать. А потом, когда в землянке собрался почти весь отряд, когда десятки пар глаз неотрывно сверлили спину склонившегося над приемником человека, в аппарате послышался шорох. Потом свист, потом опять шорох... Землянка замерла в ожидании. И вдруг сквозь шорохи и свисты, сквозь раскаты грома, похожего на грохот далеких орудий, прорвался голос. Голос, которого мы ждали много дней. Столько силы и уверенности было в нем, столько знакомой простоты, что всем, кто собрался в тот праздничный вечер в землянке, стало легко и радостно.
— Внимание, говорит Москва!
Москва говорила, Москва жила. И землянка слушала ее голос.
Помню, как из-за стола поднялся счастливый Вячеслав и четко, по-военному отрапортовал командиру отряда:
— Боевое задание выполнено!
В тот день мы отмечали праздник. Над нашими землянками развевались красные флаги, а в землянках ребята пели. Пели “Интернационал”, потом про Ермака и, конечно, нашу любимую, партизанскую: “Среди лесов дремучих, среди лесных полян, растет семья могучих, отважных партизан...”.
Как клятва, звучали в тот день слова этой песни:
Суровый голос раздается:
“Клянемся землякам, —
Покуда сердце бьется,
Пощады нет врагам!”