Крысолов

   – Запоминай, Хугулино. А лучше – записывай, помечай, чтоб ничего не упустить... Значит, так... Сейчас же отправь кого-нибудь в Трастевере. В базилику Святой Цецилии, к кардиналу Петро Диане. Пригласи кардинала от моего имени к завтрашнему обеду... Далее... Составь послание Пилиппу Суэбскому. Поздравь его с избранием. От меня и от Священной коллегии кардиналов. Побольше пафоса и пышных оборотов... Ну, там: преемник великих дел и великой славы!.. Высоко вознёсший фамильный герб... Нет, лучше: прославленный в веках фамильный герб!.. Да снизойдёт на тебя благодать и благословение Божие!.. Ежечасно молимся за процветание царства твоего... Ну и так далее. Сообразишь. Потом дашь мне просмотреть... Теперь... – понтифекс, в задумчивости огладил бородку. – Теперь... Теперь пиши. Возьми большой лист и пиши.

   Хугулино вытащил из-за пояса чистый бумажный свиток, отмотал изрядный конец и, разложив лист на столе, тщательно разгладил ладонями. После чего, прижав плоскими свинцовыми грузиками края бумаги, пододвинул ближе чернильницу, достал из кожаного пенала и выложил в ряд три отточенных гусиных пера. Приглядевшись к острию, отправил одно из перьев обратно и заменил его новым.

   – Я готов, святой отец!

   – Готов? Хорошо... – понтифекс привычно заложил руки за спину и вновь принялся неторопливо вышагивать по залу, впрочем, далеко не отходя от секретарского стола. – Пиши... Иннокентий, епископ, слуга слуг Божьих, всем верным Христа в Баварии, Суэбии, Франконии и Лотарингии привет и апостольское благословение... Следующим годом сто лет как отвоёван был Гроб Господень от попирающих Его неверных. Сто лет как по́том и кровью великой был смыт позор бесчестия и святыни бесценные христианскому миру возвращены были... Однако ж грехами нашими тяжкими, равно как и глупостью и немощью нашей, вновь, посрамив себя, утратили мы Крест Животворящий, на коем Спаситель мира висел... Имущество наше другим отдано, и жилища наши в руках чужих. И дороги Сиона печалятся, ибо некому идти по ним на пир, а взамен ходят по ним лишь враги наши... Гроб же Господень, коему пророк предрекал славу непреходящую, вновь осквернён неверными и обесславлен... И сия слава наша, о коей сказал апостол, что нет славы большей, чем спасение через Крест Господень, ныне опять в руках вражеских... И сам Господь Иезус Христос, умерщвленный за нас, искупивший наше пленение Своим, отдавшись в руки неверных, ныне гоним из обиталища Своего... О чём наш Престол Апостольский, взирая на то, безмерно скорбит... Успеваешь?.. Пиши-пиши... – понтифекс сделал несколько шагов молча, постоял, покачиваясь с пятки на носок, потом вновь повернулся к секретарю. – Пиши... Нынче же пришла земля та в положение таковое, что ежели в скором времени помощь в трудностях оказана ей не будет, и не изломятся потуги языческие... малая толика верных христиан, тех, что отдали себя всецело защите наследия Господнего и служению Распнённому, кровью своей напоят стрелы вражеские, и мечи языческие увидят у горла своего... Великий плач разносится оттоль, коего прежде не слыхивали, и от воплей тех охрипло горло, и от слёз тех безмерных глаза ослабли... – Иннокентий увлёкся, голос его окреп и теперь гремел под гулкими, расписанными великолепными фресками, сводами зала: – Истинно говорю вам, сбудутся слова пророка: коль оставите Хиеросоли́м, правая рука ваша не повинуется вам более, и язык к небу присохнет, ежели о нём не вспомните. И ныне стенает Престол Апостольский, и как трубный возвышает глас свой, народ христианский на поприще ратное поднимая... Отмстить за рану, нанесённую Распнённому, следуя словам: ты, идущий дорогой своею, внемли и взирай, видел ли ты скорби, подобные моим?!.. Успеваешь?.. Пиши... Посему, горя пламенным желанием к освобождению Земли Святой из рук нечестивых, посоветовавшись с мудрыми, хорошо знающими обстоятельства времени и места, и с одобрения Священной коллегии, мы постановляем... Да свершится так, чтоб через год с малым от нынешнего, к июньским календам следующего, одна тысяча сто девяносто девятого, года, все те, кто, пред Богом обет святой дав, воевать Гроб Господень отправиться решится... как и те, которые знамение креста на себя возложить решатся... так и прочие крестоносцы, и другие, которые крест свой впоследствии примут... а также с ними следующие, и им вспомогающие... то есть все, кто за море, в земли хиеросолимские, отплыть предпримет, собрались в королевстве Сицилии... Одни, как им будет предписано, в Брунди́зиуме, а другие – в Ме́ссане и в других местах, этим гаваням соседних... – Иннокентий вновь остановился рядом с капелланом и, глядя через его плечо, проследил, как тот заканчивает строчку. – Этим гаваням соседних... Так. Хорошо... Пиши дальше... Пиши, Хугулино, пиши...

   – Ну что ж, миссер Диана, здесь вполне укромное место, чтобы можно было поговорить, не опасаясь чужих ушей...

   Иннокентий и кардинал Петро Диана, спустившись по широкой беломраморной лестнице и пройдя через колоннаду, оказались в атриуме Латеранского дворца. Дворик действительно был пуст – обитатели Латерана, зная о том, что понтифекс облюбовал это место для своих уединённых раздумий и тайных деловых встреч, старались без крайней нужды здесь не появляться. Относительно небольшой – шагов сто на сто – квадрат двора был весь засажен самшитовым кустарником, сквозь который были проложены извилистые, мощёные камнем дорожки. То там, то тут, в небольших зелёных карманах, были устроены уютные, укрытые от любопытных взоров уголки с удобными широкими скамьями, вырезанными из чёрного африканского дерева. А в центре скверика босоногая каменная дева печально лила воду из кувшина в небольшой овальный бассейн с невысокими, зелёного мрамора, бортами и глазастыми жёлтыми и синими рыбами, выложенными цветной смальтой на дне...

   Состоявшийся перед этим обед прошёл в непринуждённой светской болтовне. Говорили о погоде, о затянувшейся холодной весне, обсуждали недавнюю скандальную свадьбу младшего сына Франгипани, сетовали на несносную в своём непослушании молодёжь, на шатание веры и, как следствие, повсеместное падение нравов. Папа справлялся о делах прихода, спрашивал о ремонте, затеянном в церкви Святой Цецилии, особо интересовался витражами, которые кардинал собирался установить в базилике. Дело было новое, своих мастеров-витражников – во всяком случае, толковых – в Роме не оказалось, и кардинал заказал витражи аж во Флоре́нтии. Обещали сделать к Рождеству. По деньгам получилось очень и очень недёшево, но отнюдь и не запредельно дорого – мастер цеха здорово скинул цену после того, как кардинал исповедал его и отпустил все грехи – как прошлые, так и будущие, на семь лет вперёд. Петро Диана отвечал на вопросы понтифекса охотно, многословно, порой с излишними необязательными подробностями. Оба собеседника понимали, что вся эта застольная болтовня – пустое, не более чем простая дань вежливости, основной разговор – впереди. После того как воздали должное десерту – горячему вину со специями, золотистым французским пирожкам-дариоли́ и фруктам в меду, папа легко поднялся из-за стола и пригласил кардинала на свежий воздух...

   Устроились на одной из скамеечек неподалёку от босоногой нимфы. Было свежо, но не холодно. Неласковый западный ветер, гнавший низко, над самыми крышами дворца, похожие на нечёсаную овечью шерсть грязно-серые лохматые облака, вниз, во дворик, не залетал, глянцево-зелёные самшитовые кусты стояли, замерев, и тонкая струйка воды, льющаяся из кувшина девы, временами казалась неподвижным стеклянным прутиком, вертикально воткнутым в камни на краю бассейна...

   – Миссер Диана, я хочу поручить вам миссию, – без обиняков начал Иннокентий. – Миссию очень важную, очень ответственную и... и очень секретную. Секретную настолько, что, если сведения о ней утекут на сторону, источником утечки могут стать только два человека – либо вы, либо я.

   – Я весь внимание, святой отец, – подался вперёд кардинал.

Иннокентий в задумчивости огладил бородку.

   – Мне как-то рассказали историю про одного охотника с острова Сардиния. Говорили, он одной стрелой мог разом убить двух зайцев.

   – Я тоже слышал эту историю, святой отец, – улыбнулся краешками губ Петро Диана. – Только мне говорили, что тот охотник был балеарцем. И, разумеется, пращником. Он просто закладывал в свою пращу по два камня и метал их одновременно в две цели.

   Понтифекс одобрительно посмотрел на кардинала.

   – В принципе, это ведь не столь важно, чем этот охотник бил зайцев, не правда ли? Важен результат... – он помолчал и добавил: – Всегда важен только результат... Миссер Диана, вчера я написал письмо. Адресованное правителям и прелатам Баварии, Суэбии, Франконии и Лотарингии. Письмо с призывом к новому крестовому походу. Я хочу, чтобы вы отправились в Германию и доставили это письмо всем митрополитам и наиболее влиятельным германским дуксам. Это будет первой целью вашей поездки, то есть, условно говоря, первым зайцем, которого вам надлежит добыть... Но я сразу хочу сказать, что этот заяц станет не основным. Главная цель вашей поездки будет в другом.

   – Я почему-то так и подумал, святой отец.

   – Да, – кивнул Иннокентий. – Я полагаю, призыв к новой войне за Гроб Господень не вызовет сейчас особого энтузиазма в среде германских князей. Им нынче не до этого. Они сейчас озабочены выборами нового короля.

   – Но, насколько я слышал, святой отец, новый король Германии уже избран. Разве не так?

   Понтифекс покачал головой.

   – Не совсем так... Да, большой съезд знати, что прошёл в прошлом месяце в Мюльхузиуме, избрал германским королём Пилиппа Суэбского. Однако к этому съезду есть немало вопросов. Большинство дуксов северных и восточных германских земель просто не приехали в Мюльхузиум. А те, кто приехал, голосовали против. У северян есть свой кандидат – Отто Брунсвиценский, племянник Ри́карда Львиное Сердце. И они хотят видеть на троне его... У Пилиппа положение пока весьма шаткое. Он избран, но не коронован. Более того, традиционно коронующий германских монархов Колонийский архиепископ А́дольф обвинил Пилиппа в нарушении присяги, данной им сыну покойного короля Хенрика Фридерику. А это серьёзное обвинение! И оно так просто не снимается. И это значит, что архиепископ Адольф ни за что не согласится короновать Пилиппа Суэбского... – Иннокентий помолчал. – Поэтому, миссер Диана, Пилипп Суэбский станет вторым – и главным! – зайцем в нашей с вами охоте. Жирным зайцем, с которого мы постараемся впоследствии взять и мясо, и шкуру... – понтифекс хмыкнул. – Какого бы на самом деле сомнительного качества она ни была... Но об этом несколько позже, давайте оставим самое вкусное на десерт. А пока поговорим ещё об одном зайце...

   – О третьем?

   – Да, о третьем. Давайте зарядим в нашу пращу ещё один камень.

   Кардинал улыбнулся.

   – Ну что ж, давайте.

   Иннокентий иронично прищурился.

   – Это совсем маленький зайчик, поэтому и камешек нам понадобится совсем небольшой. К тому же, как говорят, злой волк не так давно уже как следует потрепал этого зайца. Можно было бы сказать, что он отгрыз зайчику ноги, но, согласитесь, что ж это за заяц без ног? Поэтому давайте остановимся на том, что злой страшный волк откусил ему оба уха.

   Петро Диана рассмеялся.

   – Вы вконец заинтриговали меня, святой отец! Откройте же тайну, кто этот несчастный безухий заяц?

   Понтифекс выдержал подобающую моменту паузу.

   – Марковальдо.

   – Герцог Марковальдо?!

   – Бывший герцог. Я же говорю, злой страшный волк отгрыз ему уши.

   – А страшный волк – это, разумеется, вы, святой отец?

   Иннокентий вздохнул.

   – Выходит, что я.

   – Бедный зайчик! – посетовал кардинал.

   – Да, бедный зайчик!

   Они посмеялись.

   – И вы, святой отец, намереваетесь окончательно добить бывшего герцога Равеннского и Романийского?.. Э-э... То есть, я хотел сказать, злой серый волк намеревается сожрать зайчишку? На этот раз целиком, с потрохами?

   – Отнюдь нет, – покачал головой понтифекс. – Отнюдь нет... Скорее, наоборот. Если придерживаться выбранного нами образа, серый волк отпускает безухого зайчишку погулять. Так сказать, порезвиться на молодой травке... Насколько я помню, в своё время король Хенрик даровал своему верному сенешалю Марковальдо, помимо Равенны и Романии, ещё и Молизиум?

   – Точно так, святой отец. Правда, Марковальдо, насколько мне известно, после смерти короля Хенрика в своих сицилийских владениях ни разу не появлялся.

   – Вот и я про то же... Вам, миссер Диана, надлежит донести до Марковальдо, что Святой Престол не станет препятствовать тому, чтобы законный правитель Молизиума посетил принадлежащие ему земли. Сделать это надо будет максимально ненавязчиво. Буквально намёком. Для этого, в общем, даже не обязательно встречаться с самим Марковальдо... Я бы даже сказал, что подобная встреча крайне нежелательна. Ведь, подумайте сами, миссер Диана: папский легат, кардинал, посланник Святого Престола – и какой-то там бывший не пойми кто, пусть даже всё ещё и дукс Молизиумский!.. Нет-нет, подобная встреча абсолютно неприемлема. Я полагаю, вполне достаточно будет поползшего по городу шепотка, нечаянно возникшего слуха. Как говорится, имеющий уши да услышит, а умный, услышав, поймёт.

   Кардинал с интересом взглянул на понтифекса.

   – Вы задумали какую-то хитрость, святой отец?

   Иннокентий ответил не сразу.

   – Вы играете в шахматы, миссер Диана?

   Кардинал смешался.

   – Я... Э-э... Но ведь шахматы, кажется, запрещены Церковью?

   – Разве?.. Ах, ну да! По-моему, Бернард Кларева́лленский что-то писал по этому поводу. Но, насколько я помню, этот запрет касался лишь монахов его Ордена. На самом деле ничего предосудительного в шахматах нет. Наоборот. Эта игра развивает проницательность и тренирует ум... Так вы играете в шахматы, миссер Диана?

   Щёки кардинала слегка порозовели.

   – Да, святой отец... Иногда... Нечасто.

   – Ну тогда, миссер Диана, вы должны понимать, что качество игры в шахматы, сила игрока, зависят от того, на сколько ходов вперёд он способен просчитать игру. Причём как за себя, так и за своего соперника.

   – Да, я понимаю это, святой отец.

   – Так вот. Мы разыграем небольшую комбинацию, нацеленную на королеву. Я сейчас имею в виду королеву Константию. И той фигурой... Нет, пожалуй, на фигуру этот полуобглоданный зайчишка не потянет... И той пешкой, которая будет угрожать королеве, станет Молизиумский дукс Марковальдо... Вы понимаете меня, миссер Диана?

   Кардинал помедлил.

   – Вы, вероятно, имеете в виду завещание короля Хенрика?

   – Да. Я имею в виду  т а к   н а з ы в а е м о е  завещание короля Хенрика. А скорее всего, то, что выдаётся дуксом Марковальдо за это завещание. Ведь, согласитесь, никто этого завещания никогда в глаза не видел. О нём, вообще, известно только со слов самого Марковальдо!.. Но, если верить этим словам, вырисовывается очень даже неприятная ситуация. Неприятная прежде всего для королевы Константии. Ведь, согласно этому завещанию, умирающий король Хенрик назначил опекуном своего малолетнего сына, наследника престола, отнюдь не его мать, королеву Константию, а только и именно своего верного сенешаля Марковальдо!..

   – Появление какового в пределах Сицилийского государства, – подхватил кардинал, – станет для королевы явной угрозой...

   – Что сделает её, – в свою очередь подхватил понтифекс, – более сговорчивой на тех переговорах, которые она ныне ведёт со Святым Престолом... Тем более... Тем более, – со значением повторил он, – что Марковальдо, утратив покровительство короля Хенрика и растеряв почти все свои италийские земли, безусловно будет добиваться службы у Пилиппа Суэбского. И Марковальдо прекрасно понимает, что одно дело – прийти наниматься на службу, как говорится, голым и босым, с пустым кошельком и с протянутой рукой. И совсем другое дело – положить к ногам своего нового суверена столь лакомый кусок, каковым является Сицилия.

   – Но, я надеюсь, святой отец, вы не допустите того, чтобы Марковальдо реализовал свои амбиции? Чтобы так называемое «завещание короля Хенрика» обрело реальную силу?

   – Разумеется, нет, миссер Диана. Разумеется, нет... Но само присутствие Марковальдо на сицилийской земле станет для королевы Константии той занозой, которая не даст ей спокойно сидеть и, как говорят испанцы, ждать, пока на вязе вырастут груши... А сам Марковальдо пусть думает, что за его приглашением в Молизиум последует что-то ещё. Нечто большее. Пусть зайчик помечтает о Сицилии, о её зелёных рощах и сочных лугах... Ну, а когда наш зайчик сделает своё дело, когда он вдоволь порезвится на молодой травке, тогда уж... – Иннокентий многозначительно замолчал.

   – М-да... – печально поднял брови кардинал. – Бедный зайчик... Не хотел бы я оказаться на его месте.

   Понтифекс пожал плечами.

<=                 =>