Мотовозик до Жукопы
Наталья Ушакова
Д в о е
Сижу у окна в деревне, в доме свекрови, а вдали за кустами маячит труба пепелища, и невольно всплывает в памяти история обитателей сгоревшей избы.
Жили они вместе последние пятнадцать лет и были странной парой. Она – крупная, полная, черноволосая с проседью, черноглазая старуха, молчаливая и угрюмая. Он – маленький, беленький, курчавый и очень подвижный. Ходили они повсюду вдвоем. На толоку ли шли к соседям, помочь посадить картоху, или чинно следовали к Марфутке в баню, или топали в березняк за деревней по грибы, порядок их передвижения был всегда одинаков: Тимоха семенил впереди, а Зинка, слегка прихрамывая, тащилась сзади, с трудом передвигая натруженные на нелегкой колхозной работе ноги. Жили, как и все в деревне, небогато, питались картошкой с огорода, лесными дарами да незатейливой деревенской похлебкой, сваренной в печке. Лучший кусок Зинка, как хозяину в доме, отдавала своему молчаливому сожителю. Но когда почтальон приносил Зинке ее мизерную пенсию, у них был праздник. Они ехали вдвоем на автобусе в город и покупали себе вкусности: для Зинки селедку, а Тимохе – сладкие мягкие пряники, черствые ему были уже не по зубам.
Изба их была старой и ветхой, долгими зимними вечерами, после просмотра по телевизору очередного сериала, они лежали на старенькой железной кровати, тесно прижавшись друг к другу под лоскутным одеялом, и каждый мечтал о своем. Хорошо им было: тепло и спокойно вдвоем. Зинка в полголоса напевала старинные жалостные песни, вытирала набежавшую слезу, потом долго сморкалась, гладила шершавой, но такой ласковой ладонью своего благодарного слушателя по голове и, тихо вздохнув, засыпала. Тимоха нежно прижимался к теплому Зинкиному боку и таял от любви.
У Зинки была дочка, которая жила в большом городе, приезжала она нечасто. К ее приездам Тимоха относился двояко: с одной стороны – её приезд сулил появления в их доме груды всякой вкусной еды, которой хватало надолго, а с другой – нарушался весь распорядок их привычной и такой комфортной жизни. Зинка доставала из заветного сундука новое постельное белье и стелила его на кровать, на которой она спала с дочкой, а Тимохе приходилось ютиться на этом самом сундуке. Он ворочался и по-стариковски тяжко вздыхал.
Зима в тот год выдалась суровой. Морозы стояли под тридцать градусов, и, чтоб натопить избенку, Зинке приходилось сжигать огромную охапку дров. Вечером, чтоб согреться, они тесно прижимались друг к другу и поверху одеяла набрасывали еще старый тулуп.
В ту ночь Зинка захрапела сразу, а Тимоха долго ворочался, какое-то неясное предчувствие мешало ему заснуть, наконец задремал и он. Вдруг в ноздри ему ударил резкий запах дыма. Он вскочил на ноги и увидел, что стена за печкой и входная дверь охвачены ярким пламенем. Очнулась ото сна и Зинка, попыталась встать на ноги, но, как подкошенная, рухнула на пол. Тимоха бросился к двери, вложил все свои силенки в один мощный толчок и открыл ее. Вот она – желанная свобода. Чистый свежий воздух наполнил легкие. Но что же Зинка: она лежит возле кровати, нелепо раскинув руки, и хватает воздух широко открытым ртом. Тимоха подскочил к ней, пытался ее тащить к двери, но она была так тяжела! Что-то затрещало на потолке, и на них рухнула обгоревшая балка.
Утром, когда пожарные потушили огонь и стали разгребать головешки, у железной кровати они обнаружили обезображенное огнем тело Зинки, а на нем скелет … маленькой болонки.