Мотовозик до Жукопы
И вот в один из таких тоскливых осенних вечеров я стою возле открытого окна на втором этаже в классе самоподготовки. За окном темнота. Еще не опавшие, сухие и потому шуршащие от ветра листья лип. Одинокие огоньки от света электрических ламп, которые еле-еле отражаются в реке. Темнота и тоска.
Мне было не до физики и математики, и вообще не до этой школы, которая не приняла меня, и которую не люблю я. В памяти возникли слова песни:
Город ночной окунулся во тьму,
Арки мостов в сказочном сне…
Если во мне в то время была какая-то душа, то я всю её, без остатка, вложил в слова этой песни. Я смотрел в темноту, на тот берег Западной Двины, на мост, соединяющий берега, и пел, забыв про тоску, время и, может быть, даже про себя.
Я не мог петь бесконечно, любая песня когда-нибудь заканчивается, закончилась и моя. Наступила тишина. В класс самоподготовки зашла наша воспитательница. Сейчас я не могу сказать, красивая она была или нет. Тогда мне было не до того, чтобы оценивать женскую красоту, но я до сих пор помню её роскошные длинные волосы цвета тонкой-тонкой меди, распущенные по плечам. Наверное, она была красивой.
– Кто это сейчас пел? – последовал вопрос.
Все присутствующие молчали, глядя на меня. Делать нечего – пришлось признаться, что в этом безобразии надо винить меня.
На следующий день наша воспитательница пригласила в интернат моего классного руководителя, и они совместно со мной решили, что меня надо отдать в музыкальную школу для обучения.
Судьба распорядилась так, что я не закончил не только музыкальную школу, но и среднюю андреапольскую. И уж потом, окончив два университетских факультета, я время от времени, хотя и себе под нос, пою:
Город ночной окунулся во тьму,
Арки мостов в сказочном сне…
Святки
Святочная неделя для Саньки была наполнена волшебством и неожиданностями. Дни проходили обычно, в заботах и хлопотах, а вот ночи были полны разного рода чудес. По деревне ходили ряженые, и не только дети, как это случается и сейчас, а вполне состоявшиеся взрослые люди: парни и девки, мужики и бабы. Всё зависело от того, каким был человек – злой или добрый, весёлый или угрюмый. Пьяных не было, разве что в лёгком подпитии для куражу.
Рядились, кто во что горазд. Были размалёванные цыгане, предлагающие предсказать судьбу, были лошади и коровы, иногда медведь, даже нечистая сила. Было всё, но не было одного – зла. Ни к кому, ни на кого. Ряженые не ходили по одному, а ватагой, человек по нескольку. Размалёваны все были до неузнаваемости, и не каким-то там театральным гримом, а обычной печной сажей, благо её в деревне было в избытке, свёклой и мукой.
И вот такая ватага заваливается к вам в избу, и начинается представление – кто во что горазд: кто пляшет, кто поёт, кто хозяев славит. Каждый старался, чтобы его не узнали. Но как можно было не узнать своего соседа? И тогда раздавалось: «Батюшки, да это же Колька Митькин!» Или: «Точно, Галька Иванова!» Все весело смеялись и пытались окончательно чародеев вывести на чистую воду.
Кроме хождения ряженых по деревне, было и ещё одно мероприятие, которое врезалось в Санькину детскую память – это разного рода гадания. Особенно нравилось ему одно из них. Всё происходило примерно так. Днём жители деревни женского пола (мужская половина этим не занималась), встречаясь друг с другом, спрашивали: «Ты пойдёшь сегодня гадать?» Большинство соглашалось, кто же не хочет узнать свою судьбу? «Тогда приходи к одиннадцати часам к Маруське. Мы там все собираемся», – уславливались гадальщицы.
Маруськин домик находился в пятидесяти метрах от места предстоящего гадания. В одиннадцать часов ночи домик был битком набит желающими узнать, что-то несёт им будущее. Судьбы у всех были незавидные, и так хотелось, чтобы в дальнейшем хоть немножечко улыбнулось счастье. Электрического света не было, вполнакала горела керосиновая лампа. Все говорили шёпотом, кое-кто уже и подрёмывал, время-то позднее. Сама процедура гадания должна была состояться ровно в двенадцать ночи.
Без нескольких минут двенадцать все, даже с некоторым облегчением, но в то же время со страхом, двинулись на росстани. Это место, где сходятся две дороги, образуя собой в некоторой степени крест. Одна из дорог связывала две деревни, а другая вела к кладбищу, что придавало происходящему ещё больше таинства. Все молчали. Ночь была морозная, светлая, со множеством звёзд на небе, но без луны. Со всех сторон гадальщиц стеной окружал старый, ещё не вырубленный лес. Не знаю, как кому, а Саньке было страшновато.
И вот наступает столь долго ожидаемая минута. Одна из желающих узнать своё будущее становится точно на росстани, а товарки вокруг неё очерчивают круг приготовленной заранее, обожжённой с одного конца, лучиной, прочерчивая его три раза. Тишина мёртвая. Все слушают любые звуки, которые от перенапряжения могут быть даже кажущимися. Вот где-то вдали прогрохотал поезд. Все вздохнули с облегчением. По общему мнению, это значило, что товарка выйдет замуж и, скорее всего, уедет.
Процедура продолжалась до тех пор, пока были желающие. Особенно огорчались те, кто вдруг, стоя в круге, слышал стук топора (а это был всего лишь треск деревьев в мороз). Это означало какую-то неприятность, вплоть до смерти.
Назад все возвращались притихшие и уставшие. Вот и погадали. Кто-то узнал свою судьбу, кто-то нет. Теперь будут ждать исполнения предсказаний и следующих святок.