Шестнадцатое марта
Чуть поднявшись по откосу, отец снял рюкзак и побежал в кусты. Уже почти год у него было что-то неладное с животом. Испробовали все народные средства, все таблетки – бесполезно! Раз пять на дню бегал “до ветру”, и ночью раза два. Жалость опять сжала сердце Санина. И ведь совсем отец не хочет серьёзно лечиться, как ни уговаривал его съездить в город, сходить к врачу. Какое там! “Зарежут!” – был ответ. Но его здоровье продолжало ухудшаться. Появился новый тревожный признак – часто стала на него наваливаться слабость, чего не знал он раньше. И лишь тогда его позиция стала смягчаться. Решено было летом пойти по врачам: “Посажу картошку и поеду”.
Они вышли на большак. Как приятно всё же ощущать под ногами твёрдую землю. Странно, но здесь на Иванцевском большаке так отчётливо, так головокружительно пахло весной! Именно: очень остро и свежо, совсем не так, как в их заметённой снегом деревне. Необычным было и то, что в придорожных канавах вовсю журчали весёлые ручьи.
Санин опять стал уговаривать отца вернуться:
- Иди, батя, домой! И ноги вот промочил. Ну, куда ты пойдёшь с мокрыми ногами?
Но тот отрицательно мотнул головой:
- Сказал, до Бошарёва проведу, и точка.
Тогда Санин взял у него рюкзак. Он был не очень тяжёлый. Перед началом их похода Санин, как и задумал, выложил из него основную тяжесть – шестикилограммовый мешок с лесными орехами – лещиной, которые хотел раздать в городе знакомым (по прошлому опыту знал, что орехи в подарок – лучше некуда). Ничего страшного, в следующий раз поедут орешки в Питер.
И они двинулись в путь. Большак был пустынен. Он представлял собою довольно приличную асфальтную дорогу, лет десять назад проложенную на излёте горбачёвской перестройки. С обочинами, отсыпанными “по науке”, с ограждающими металлическими столбиками и мощными тросами в чёрно-белую полоску на опасных участках. А таковых здесь хватало, к великой досаде, наверно, строителей-дорожников.
Беззаботных же путешественников, не могла не радовать здешняя местность, которую очень украшали и разнообразили там и сям разбросанные невысокие холмы, а меж ними – небольшие речки и озёра.
Холмы, где полностью заросли смешанным лесом, где наполовину, а где и вовсе были лысые – с заброшенными полями некошеной травы на вершинах. Снег с полей наполовину сошёл, и там местами желтели и бурели проплешины. Лесистые же холмы, освещенные ярким весенним солнцем, тоже хорошо просматривались – а всё из-за лиственных деревьев, которых было явное большинство, и лежащего под ними сплошным покровом снега. И вот на его голубоватом фоне темные стволы деревьев с голыми ветвями смотрелись графически чётко и почему-то тревожно.
Впрочем, тревога и волнение царили во всей природе. Известные чувства – весенние, оживляющие…. Но когда они поднялись на небольшой пригорок, Санин обратил внимание на росшую на нём, недалеко от дороги, группу кудрявых сосен – несколько старых, мощных, медно-ствольных, и молодую поросль возле них. Санин даже остановился на миг, заглядевшись на эту дружную, вечно зелёную семью. Явный диссонанс их спокойной уверенной красоты с весенним лёгким и переменчивым настроением остальной природы - вот что бросалось в глаза, ибо усмешку заметил он в облике могучих красавцев, обласканных солнцем, а оттого празднично ярких. “Так, верно, улыбается сама Вечность, когда смотрит на преходящую суету смен времён года” - восхищённо подумал Санин. Помахав приветливо соснам, он двинулся дальше.
Они шли по краю асфальта. Вполголоса переговаривались. Санин в основном задавал лишь короткие, уточняющие вопросы. Говорил больше отец. Вспоминал:
- Вон видишь яблони? – указал он на тянущиеся слева вдоль дороги невзрачные деревья, - На этом месте была деревня Хоботово. Сожжена дотла немцами перед самым их отступлением. Кстати, с этой же деревни был родом тот полицай, что и наш дом в Алексине поджигал.
Деревня отца была сожжена в марте того же 43-го года, только её жгли “свои” – полицаи. Санин с интересом осматривал ряд старых, искорёженных временем яблонь, довоенной ещё посадки. Удивлялся их упорному долгожительству. Мысленно представил себе ряд домов этой небольшой деревни. И пожалел уже навсегда ушедший в прошлое её неповторимый сельский уклад, её мир.
- Зина-то Щукина, отсюда, с Хоботова, - пояснил отец.
И Санин с ещё большим интересом стал всматриваться в окружающие пейзажи. “Значит не полностью погиб тот мир, - подумал он про себя, - Вот Зина ещё жива”. И попытался представить себе Зину – пожилую, плотную и некрасивую бабу, с почти круглым, красным лицом и глазами навыкате – девчонкой, на фоне здешних хоботовских пейзажей. И ведь будто воочию увидел её! И нашёл в ней юной, много привлекательного. Санин даже улыбнулся своей фантазии. И вообще, к этому времени у него сильно отлегло от сердца: “Нет, не всё так плохо. Далеко ещё не всё потеряно”, – с надеждой думал он.
Собственно говоря, перемена настроения в лучшую сторону произошла сегодня у него в ту самую минуту, когда он увидел отца, вернувшегося из села совершенно трезвым. И ведь батя, оказывается, чуть ли не договорился насчёт машины, чтобы за сотню рублей Санина подкинули до ближайшей железнодорожной станции. Данный вариант, правда, Санин сразу же отмёл – не мог он допустить такой бреши в их и так негустом семейном бюджете.
А уж когда по озеру шли, Санин вздрогнул от покаянных мыслей: “А ведь я хотел “сдать” уже батьку! Со своей дурацкой теорией – не мешай падающему. Хотел…”. Да, тогда уже стыд обжёг Санина. А теперь, с интересом слушая воспоминания отца, он всё более и более светлел и внутренне и внешне: “Нет, рановато складывать крылья, рановато! Мы ещё поборемся. Мы ещё повоюем за батьку!”
Они прошли небольшую, безымянную деревеньку с несколькими покосившимися избами, и старыми почерневшими хлевами рядом. Когда отошли от деревни метров на двести, Санин увидел, что их догоняет человек. Присмотрелся – женщина. До сих пор около сорока минут они шли, словно по безлюдной, сказочной стране Весны.
- Кто это? – отец тоже заметил фигуру сзади.
- Женщина какая-то, - безразличным тоном ответил Санин.
Та шла ходко и минут через пятнадцать догнала их, как раз посередине довольно густой и дикой рощицы старого леса. Большак в этом месте проходил как раз по краю оврага, такого глубокого, что у деревьев справа – в глубине оврага – виднелись только верхушки.
- Почтальонша, что ли? Из Жарков, наверно? – весело спросил отец женщину, когда она поравнялась с ними.
- Да! – кивнула та, и, не сбавляя темпа, стала их обгонять.
По её напряжённому лицу было видно, что встреча с двумя незнакомыми мужчинами, да ещё в таком глухом месте, ей совсем не нравится, и не располагает к словоохотливости. На вид лет тридцать пять. Лицо по-деревенски грубоватое. Короткая темно-зеленая куртка. Платок, повязанный под подбородком. Резиновые сапожки. Сумка через плечо. Образцовый, короче, сельский почтальон. Рядом с ней бежала собака что-то типа лайки, серая с белым. Пёс был явно лишь для вида и компании. Пробегая мимо Санина с отцом, он доброжелательно взглянул на них и даже помахал хвостом.
Кроме почтальонши, да выскочившей затем из-за поворота на приличной скорости встречной легковушки красного цвета, никого они больше не встретили на своём пути. Отец помахал водителю, пронёсшейся мимо машины, а после, вслед, смущённо проговорил:
- А я думал Вовка Липатов, а это ж поп!
Санин сразу узнал и машину и молодого священника с бородой в ней. “Наверно, тоже узнал меня”, - эта мысль неприятно кольнула Санина в сердце. Ещё полгода назад, осенью они не нашли общего языка. Санин пришёл тогда в село по каким-то делам. По ходу, но не случайно, зашёл в церковь. Он давно хотел зайти туда. Ведь когда-то в начале 60-х именно здесь его крестили. Службы не было. Но отец Николай находился в церкви. Разговорились. Хотя и молод был священник, но держал себя степенно, с большим достоинством, говорил понятно и просто, чем располагал к себе. И Санину вдруг так захотелось ему выговориться. Нет, не за советом, не с бедой пришёл он в церковь. Чего же хотел? Понимания. Да и просто почему-то очень хотелось поговорить с духовным лицом.
Но видно попал в неурочный час, либо действительно священнику нездоровилось (он предупредил, что простыл и чувствует себя не очень хорошо), но разговора по душам не получилось. Во время непродолжительной беседы Санин огорчённо отметил – возможно, мнительно, – что священник охладел к нему сразу после того, как узнал, что Санин военный пенсионер, пожертвовать храму много не может, так как часть пенсии отправляет семье, что осталась на Украине, и немного средств оставляет себе на жизнь. И чуть позже разговор сам собой свернулся, так и не достигнув той духовной высоты, на которую так рассчитывал Санин. После чего они и расстались. Со смешанным чувством вышел тогда он за церковную ограду. Умом понимал, что священнику некогда – у него забот полон рот – храм восстанавливать надо, да и нездоровится вот. А сердцем чувствовал – что-то тут не так: либо в самой Церкви, либо в его, санинском, сердце.