РОСА ВОДОЛЕЯ

IV

            Разложив в комнате, снятой на шестом этаже у одинокой старухи, свой узкий диванчик, Вика легла, но все не могла уснуть и, включив настольную лампу, взяла томик Байрона. Но стихи не успокаивали. Любовь, ревность, обиды, обличения… Потянулась за родными: Лермонтов, Блок. Ах, нет, тоже нет… Чужие чувства, прекрасно выраженные, это чудесно. Но когда в груди волнуются свои… Что-то неуловимо-тонкое, беспокойное происходит в ее душе, – так случается перед собственными стихами, которые появляются неизвестно как – из неясного брожения, полунамеков, нечаянных подробностей, прихотливых ассоциаций, каких-то чувств. А может, просто весна? Ибо что же такого произошло, какие чувства?  

         Она перебирает дневные воспоминания: ничего особенного. Смешной испуг в парке, прогулка с Сережей, у Ольховских болтовня, Илья и его, кажется, внимание к ней. Приятно, но обычная, в общем, приязнь. «Может ли что-то быть, – с усмешкой думает она, – между мной и этим избалованным женским вниманием художником? Какие глупости! Просто весна, рюмка вина, вечер с луной и сиренью. Ах, дурочка… совсем как молодая! – вслух смеется она и встает. Какой сон! Накинув халатик, выходит в балконную дверь и, прислонясь к перилам, смотрит в ту сторону, где скрылся Илья. – Ты думаешь, – говорит ему вслед, – если отлично рисуешь и уже известен, так и… тут же и растают перед тобой? Да, ты уловил блеск глаз,  прелесть ямочек на щеках, изгиб шеи. А ты видел ли когда душу девушки – юную, чистую, стремительную, как белогрудая ласточка? О, это прекрасная, неуловимая, неосязаемая птица! Она реет в облаках и редко садиться на землю. И прилетает, к кому захочет, сама… Как ласточка, ее душа… Душа, как ласточка, парила… Неплохая как будто строчка… тара-тара, тара-тара-ра…»

            У нее возникает странное ощущение зыбкости и невесомого парения, – на мгновение она забывает, где находится: кажется почему-то, что она совершенно одна, и вовсе не в квартире, а на балконе башни, висящей, как «ласточкино гнездо» в Крыму, над морем. Диковинная оранжево-лимонная луна висит над горизонтом, и ее удивляет реальность этих странных впечатлений, пока не приходит вдруг в голову, что на небе тоненький месяц, а не полная луна, и он совсем в другой стороне. Осознав, что этот светящийся, как раскаленный металл, шар висит над прудом метрах в трехстах от дома, она изумляется и одновременно радуется, как ребенок: это же они, они!.. О, это они!.. Как бы ей хотелось увидеть живого пришельца! Неужели не появятся?

            Ей кажется, что от шара отделяются и разлетаются в стороны светлые пузырьки. Силясь разглядеть, страшно жалеет, что нет бинокля, и вдруг, вспомнив про фотоаппарат, бросается к двери. И – застывает… На противоположном конце балкона стоит высокая девушка в голубом комбинезоне, – пышные светлые волосы до плеч, в улыбающихся глазах дружелюбие и ум. Она смотрит неотрывно, и у Вики чувство, что это ее сестра, хотя на Лену совсем непохожа. «Как же так… – ошеломленно думает она, – а говорили: зеленые, серые, и глаза – нечеловеческие, косые… а тут…» От неожиданности и внутреннего восторга она не может вымолвить ни слова.

            – Вы поняли, кто я? – улыбаясь, спрашивает девушка на чистом русском.

            – Да…

            – Я хотела бы с вами поговорить. Можно?

          – О, конечно… – Оцепенение ее проходит и, поспешно пригласив гостью в комнату, Вика подвигает ей стул, а сама садится на диван. – Вы так хорошо говорите по-русски!

           – Я настроилась на вас, – говорит пришелица, усаживаясь. – Говорю на том языке, на каком говорит собеседник.

            – А откуда вы прилетели? – торопится Вика; ей все не верится, что это происходит на самом деле.

            – Вы знаете астрономию?

            – Немножко. Я преподаю язык и литературу.

            – Тогда вы не поймете. Мы из такого далека, что это невозможно объяснить вашими терминами.

            – Но все же! Из какой части галактики? Вот наша Земля – на самой ее окраине.

            – Мы из очень далекой галактики.

            – О!.. И чего ж вы хотите от нас?

            Белокурая гостья снова улыбнулась, и в руках у нее появилась серая коробочка.

            – Я хочу знать, как человек представляет свою историю. Как вы лично, – кивает она Вике, – представляете историю вашего общества?

            – Ну… это очень долго рассказывать.

            – Это получится быстро, – указывает та на коробочку, – нам поможет аппарат.

            В некотором замешательстве, напрягая память, Вика начинает с первобытного общества, почти с обезьян. Неожиданно комната со столом и лампой исчезают, – на их месте пылает, треща, костер. Вокруг, гикая, прыгают страшные темнокожие люди, из зарослей напротив группа голых охотников волочит на шесте окровавленного кабана. С радостным визгом, едва не задев ее, несутся навстречу голозадые ребятишки, она в испуге отшатывается.

            – Не бойтесь, – успокаивает гостья, – это только ваше сознание, мысли, ваш воображаемый мир. – Но картинку все же выключает.

            От матриархата Вика переходит к патриархату и государствам, к древнему Египту и Греции, со стыдом сознавая, как мало знает. И оказывается то под раскаленным солнцем подле изнывающих от пота, зноя и усталости феллахов, ковыряющих мотыгами сухую землю, то среди схваченных в свирепой битве и закованных в цепи рабов, то в роскошном гареме с полунагими, безобразно ссорящимися одалисками… Ей хочется поскорее в наше время, она пробегает торопливо глухое средневековье, и вот уже Возрождение, искусства и науки. Хотя – снова ужасы и кровь революций, снова разруха, голод, пожары и нескончаемая погибель в войнах… Неужели так неприглядна, так страшна наша история? Ей стыдно, что не может показать ничего лучшего, ей хочется сказать, что трудный путь пройден человечеством не зря, и вот сегодня… А что – сегодня? Память подсовывает скелеты умирающих эфиопских малышей, бойни афганской и палестинской войн, живые трупы алкоголиков и наркоманов, разгул преступности и жуть охватившего мир терроризма в уже привычной всем атмосфере насилия и жестокости… Не успев еще сказать о чудовищном нападении на школу, она вздрагивает от оглушительного взрыва и среди пыли и обломков видит растерзанные тела, оторванную маленькую руку, красную туфельку… Гримаса ужаса и боли искажает ее лицо, и страшная картина исчезает. Но минуты через две разговор заходит о наркотиках, и ей кажется, она опять видит американский боевик со стрельбой, погоней и, наконец, жуткой дракой и избиением – реальным, отвратительным, буквально в двух шагах от нее…  

            – Вы учите детей? – спрашивает вдруг внимательная незнакомка, и Вика радуется перемене разговора.

            – Да, в школе.

            – Чему вы их учите?

          – Разным предметам. Человечество накопило много знаний по физике, химии, биологии… Дети усваивают эти знания в школе, потом в институте.

            – Это ужасно. Вы навязываете детям ваши догмы и заблуждения.

            – Но каким же должно быть образование? – недоумевает Вика.

          – Образование не может быть по наукам. Оно или есть, или его нет.

          Дальняя гостья не знает, похоже, людей и не вправе судить, но Вика не хочет конфузить ее возражением.

            – А как вы учите своих детей? – спрашивает она.

            – У них свои пути познания. Каждый свободен в развитии индивидуальности.

            – Да?.. это хорошо, – слегка обескуражена хозяйка, не в силах отвести взгляда от матового, с завидным румянцем, лица незнакомки. – У вас, видимо, другие возможности. 

            – Возможности есть у всех. Но человечество пошло по ложному пути и зашло в тупик. У вас очень тяжелое, с большой инертностью, мышление.

            – Конечно, у нас немало недостатков, – соглашается, смутясь невеселым заключением гостьи, Вика. – Но не такие уж мы плохие… И… мы же сознаем свое несовершенство.

            – Нет, не сознаете. В вас слишком много темного, животного. Но вы сами должны выбираться из своих экскрементов.

            Эти жесткие слова говорит уже не красавица в голубом, – на стуле перед нею мужчина в сером костюме, с тонким интеллигентным лицом профессора, преподававшего в их институте психологию. Хотя тот вряд ли бы сказал об экскрементах. Она изумлена.

            – Как это… – бормочет она, – как это случилось?

            – Я изучил вас, – говорит профессор, – и принял облик, который вам приятен.

            – Так вы не женщина? И, может быть, вообще не человек?!

            – Разумеется, нет, – приятно улыбается он. – Мы можем принимать любую форму.

            – Потрясающе… – Вика ошарашена, она собирается с мыслями. – Но раз вы тут, почему не хотите общаться с нами, с землянами? И, может быть, чем-то помочь? 

            – Мы хорошо изучили вашу планету, – отвечает гость спокойно. – Земля очень удобная точка для связи. По нашим предположениям, она могла бы включиться в общую систему межпланетных связей. Но, во-первых, ваша наука во имя собственного удобства отвергает нас, дискредитируя под любыми предлогами наше существование. Во-вторых, и это главное, уровень вашей нравственности оказался слишком низким, мы не можем контактировать с агрессивными существами. Это исключено.

            – Мы что же – хуже всех? – восклицает с детской обидой Вика.

            – Да, такого запутанного места мы еще не находили во вселенной.

            – И что же, – спрашивает она, потупясь, – что ж такого запутанного на Земле… если не касаться нашей нравственности?

            – Все очень запутано. Люди страшно разобщены. Разделены на разные страны и государства. Это дикость, как и ваш первобытный строй. 

            – Так… а еще? – «Он просто сравнивает со своим обществом. Это же не метод…»

            – Очень велика разница между людьми. По уровню развития, по качеству.

            – Ну, это же естественно… У вас разве не так?

            – Нет. У нас большая разница только между детьми и взрослыми. – В глазах профессора сквозит сочувствие. – У вас слабы межличностные связи, для них нет почвы.

            – Ну, как же… это любовь, – удивлена его наивностью Вика.

            – Я не вижу любви.

            – Любовь между мужчиной и женщиной, – стесняется слегка Вика. – Это и продолжение рода, и… на этом же стоит все наше искусство!

            – Продолжение рода – дело, а не любовь, – замечает снисходительно профессор. – Любовь – совсем другое.

            – А семья? Разве в ваших семьях нет любви?

            – У нас нет семей, как нет и государств. Нет ничего разделяющего.

            – Но разделяет часто ненависть… У вас нет и ненависти?

            – Я не понимаю, что это такое. Не понимаю и земной любви. Ваши любовь и ненависть – животные чувства, а вы до сих пор культивируете их и учите этому детей. Люди инертны, ограничены догмами и пребывают в иллюзии.

            «У них все, кажется, по-другому, – догадывается Вика. – Незачем и сравнивать».

          – А смерть у вас есть? – спрашивает вдруг она.

            – Мы завершаем один этап и переходим к следующему. Жизнь бесконечна. Смерть – это спекуляция животного ума.

            – Но люди ее боятся.

            – Ваш страх перед смертью просто удивляет. На самом деле процесс, когда сбрасывается изношенный биоскафандр, лишь начало другого времени и рождение в другом измерении.

            – Значит, мы не погибнем? – обрадована Вика. – А каково будущее человечества?

            – Планета не погибнет, – отвечает уклончиво профессор, и непонятно, что он имеет в виду. Вике кажется, что человечество для него – незначительное явление, и неважно, погибнет оно или нет. Это ее обижает, и он, кажется, это чувствует. – Мы здесь недолго, – замечает он, как бы оправдываясь. – Мы собираем информацию.   

            – А что делают на Земле другие пришельцы, всякие НЛО?

            – Занимаются примерно тем же.

            «Собирают информацию!» – Вика представляет старичка в белой панаме, бегающего с сачком по лугу. Вспоминается почему-то Дарвин, объехавший вокруг света на «Бигле».

          – Но зачем вам это – собирать информацию, изучать? Чтобы все знать?

            – Не только знать. Мы устанавливаем новые связи между цивилизациями вселенной. Все многообразие живых форм и разумов – явление многосторонности и совершенства создателя. И все должны придти к его единству.

            – А создатель кто? Бог?

            – Да, Абсолют.

            – Так вы верите в бога?

            – Мы не верим. Мы знаем, что он есть.

            – И ваша религия…

            – У нас нет религии. Религия дается очень низким цивилизациям, чтобы имели хоть какое-то понятие о высшем мире и старались исполнять законы. Но вы извратили и религию.

            Вика потупилась. На мгновение она увидела все со стороны: себя в своем розовом вылинявшем халатике и «профессора» из бог знает какой галактики, мирно беседующими за ее столом с недопитой чашкой чая и Байроном, и холодок озноба пробежал по спине. «Расскажешь кому – не поверят…» Профессор улыбнулся.

            – Поверят немногие.

            «Вот как! – страшно смущена Вика. – Он читает мысли…»

            – И куда вы отсюда?

            – К себе.

            – О… это же так далеко… и так долго!

            – По-вашему, минут двадцать.

            – Невозможно! – Вика потрясена. – Я ровно столько иду в школу… Но как?

            – Это очень просто. Выходим из вашего пространства и входим в свое. И уже дома.

            – Но как это делается?

            – Вы пока не поймете. – Он встал, давая понять, что визит окончен. Вика вышла за ним на балкон. Там никого не было.

            Светящийся шар висел на том же месте, слегка как будто искрясь. Минут пять она смотрела на него, как зачарованная, и вдруг словно толкнул кто: сфотографируй же, хоть что-то останется! И в этот момент шар исчез. Растворился, как будто его никогда не было.

            Постояв еще немного, она возвращается, как потерянная, в комнату, садится, переставляет чашку, раскрывает и закрывает книжку. Что-то, что-то надо… она не знает, что. Позвонить Алле? Сереже? Взяв поспешно мобильник, нажимает пару кнопок. Нет, поздно, уже поздно… Да и что скажешь? Висела б еще эта штука…

            Она выходит с телефоном на балкон, окидывая пристально небо. А вдруг появится снова? Нет, одни звезды… Тысячи подмигивающих в страшной бездне звезд. Мириады недосягаемых звезд, до которых, оказывается, можно достать рукой. Золотые, густо и невесомо, как пух, сыплющиеся в распахнутые глаза, они тихо засыпают ее, и на Вику находит странное успокоение: кажется, она только что прикоснулась к ним сама – легкая, золотистая, сияющая, – такая же почти, как они…

<=

=>