РОСА ВОДОЛЕЯ
V
Завернувшись, как в полу плаща, в защитное поле, минуту-другую он смотрел на розовато светящийся на балконе кокон. «Хороший, чистый человек… но как ограничен и несовершен… – подумал он с грустью. – Сплошные противоречия». Розоватый светлячок тлел все на том же месте, когда он вошел в модуль.
Собираются почти одновременно. Он любит этот маленький театр после контакта. Вытянувшись из светящейся точки в русоволосую девушку, запахивает застенчиво халатик и декламирует: «Воздух сладок и звонок. Бродят соки весны. Ослепительно тонок…» Вокруг – белый пух тополей, и стремительная ласточка пронзает его, как молния. «Душа, как ласточка, парила…» И тихое детство в Грустыньке, и школьные уроки, и знакомый художник, – он знает всю ее, демонстрируя безо всякого усилия, и лишь медлительная речь, казавшаяся при их разговоре естественной, теперь стесняет.
Белотелый мужчина в трусах, со всколоченными волосами, ошалело озирается, заслоняясь зачем-то рукой, и бормочет: «Да ты откуда… откуда тут взялся?..» Это, конечно, Лео, – любит он озадачить ретроспективной голограммой, полагая, что лучше проникает так в суть… Вот молодая пара, держась за руки, исторгает обоюдно чувства. Это Риос, его стиль – снять характеры живьем, в реальной психологии… Девочка в белой рубашечке, румяная со сна, смотрит, распахнув глаза. Сказка и чудесная явь – одно для нее, но никто не поверит ей завтра, что видела волшебника…
Круглый, в матовой оболочке, зал наполняется ненадолго разношерстной земной публикой. Подплыв к девочке-Мею, – а это, разумеется, Мей, – он мягко и ярко вспыхивает, и в ответ разгорается и вспыхивает Мей. Несколько секунд оба сияют, как вольтова дуга, лучась и изливая сокровенное, и в краткий миг он сообщает Мею все, что узнал о русоволосой учительнице и ее наивных заблуждениях, о примитивном и пагубном земном воспитании, и свои невеселые соображения о человеческой истории и ее перспективах, а Мей – удивление потенциалом, столь явном в детях и почти не раскрытом во взрослых, и возможностями мозга, едва задействованного, что искривляет, почти свертывает стрелу их эволюции.
Салон озаряется радужными вспышками общения; людей уже нет, – всё в текучих, меняющихся разнообразно бликах. Модуль невидимо плывет над крышами домов к центру, и все явственней, несмотря на ночь, утробное звучание города. Зависнув над большим, в тускло-бордовым тумане, зданием, они с удивлением наблюдают шевелящуюся внизу, в одуряющей какофонии, груду багрово тлеющих, как угли, людей, нелепо дергающихся, орущих, пьющих, пускающих газы, испражняющихся, наполняющих опять чем-то тела и шумными группками расползающихся по окрестностям. Их преследуют по пятам и толкутся над павшими блекло-сиреневые астральные каракатицы, зеленоватые пульсирующие шары и синие, закрученные в диски, спирали. На скамейках и в кустах валяются сизо-лиловые, как сотлевшие головешки, одиночки. «Дегроиды, бракованные души», – констатирует равнодушно Мей. Он радуется даже крошечному свежему ростку, в ком бы его ни заметил, но абсолютно безразличен к падшим.
Миновав зловонную зону, модуль облетает городок, наткнувшись на темные смрадные пятна двух заводов и какой-то базы, и, стремительно взмыв, оказывается через несколько мгновений на дневной стороне Земли. Пепельно-голубая, в бирюзовом, с золотым отливом, нимбе, в жемчужных роскошных циклонах, она прекрасна. Огромный, ультрамариново синеющий глубинами океан в гирляндах малахитово-янтарных островков. Зеленые меха материков мерцают кристаллами горных цепей и искрятся алмазами вершин. Роскосые глаза озер кротко смотрят в высокое небо, на висящие неподвижно станции слежения. Серебристо-матовые, в тонкой паутине конструкций, цилиндры, бледно-зеленые, с желтыми энерготочками, эллипсоиды и голубые, изредка вспыхивающие белым огнем, шары – они грандиозны и компактны. Внушительны блистающие гигантскими ртутными каплями дежурные корабли ВМС – Высших Материальных Систем. Медленно и величаво, светясь рядами иллюминаторов, проплывают мельхиорово-белые суда Весов и сверкающие линзы Ориона. Стремительно скользят небольшие шаро- и дискообразные модули, снуя возле баз и уносясь к Земле. Вот мелькнули мимо два плоских, под прозрачными колпаками, «блюдца» лунян. Здесь, над стратосферой, аппараты самых разных материальных и энергетических миров. Одни «проездом», у других очередное посещение, а у некоторых давно тут постоянные экипажи.
Мей растроган, он весь переливается радужным сиянием и похож на маленькую звезду. «Какая прекрасная точка, Ареф», – говорит его вид, и я с ним совершенно согласен. Солнечная система почти на краю галактики, через нее удобна ретрансляция, связь центра с остальными пунктами, и тут постоянно дежурят группы связи. К тому ж здесь и точка перехода между соседними зонами Вселенной, где регулярны пространственно-временные перемещения и пересекается множество трансгалактических путей. Планета прекрасна и изобильна, но раз в двести меньше нашей Олзы. Наш красный гигант – в сравнении с их желтой звездой – тускл. Наша обширная планета – в каменных струпьях и тяжких испарениях огненных, из расплавленных металлов, озер – физически безжизненна. Она очень молода, и все, что есть на ней, создано нами. И энергетические, плавающие по поверхности, острова с их огромными полувоздушными городами. И фантастически-прекрасные, так поражающие гостей, цветозвучные конструкции, восполняющие скудость природы. Наконец, наш планетарный Центр, исполняющий все функции жизнеобеспечения и координации… Да, Олза молода и безвидна, но разве сила в древности? Эта и старше и красивей, и сменила уже тысячи живых форм, и все оболочки ее кишат множеством существ, а в толстой коре тлеют кости нескольких цивилизаций, но кто из них сравнится с нами? Сила – в скорости развития. Мощь – в сознании цели и в связи с Абсолютом, побуждающим напряженно трудиться и познавать. А здесь – ни того, ни другого.
Модуль медленно погружается в глубь сияющего воздушного океана сквозь пену и тени облаков, упругие струи течений и искристые электрические лагуны, и все гуще и пестрее вокруг земное население. Грациозно скользят полупрозрачные, как медузы, феи верхнего слоя с дивными лилейными головками, в развевающихся, как крылья, накидках. Стремительны и деловиты мелькающие тут и там темные, как стрижи, «исполнители» расчетных систем. Вот прогудел мимо, откидывая огненную струю, эфирный аппарат второго уровня, опускаясь на твердь, над которой буквально кишат разноликие земные существа. Игриво, светясь переливающимися – от пунцового до изумрудного – цветами, вьются над струящимися деревьями миниатюрные сильфы. Двуногие, напоминающие то людей, то животных, не ходят, а порхают – столь непринужденны и легки их прыжки. Все так подвижны, гибки, пластичны и меняются так быстро, что кажутся текучими. Но ниже все плотней и жестче. Мохнатые круглоглазые карлики резвы, проказливы и словно катаются по твердой земле, как колобки. Другие – курчаво-темные, как подростки-эфиопы – импульсивны, деловиты и собираются больше стайками. Гуляющие тут и там одиночки косматы, угрюмы, и лишь тихо посвистывают или протяжно напевают. У всех своя жизнь, и на неповоротливых, грубых, копошащихся, как черепахи в донной тине, людей, слепоглухих к этому живому миру, тут мало обращают внимания. Лишь эфирные паразиты роями окружают и облепляют их, как мухи тухлую говядину.
Но люди сами заставляют к себе присмотреться. Скользнув над бирюзовой, с легкой проседью, зыбью океана, модуль минует цепочку атоллов и медленно облетает обширный, с зашкаливающей полевой активностью, остров. Желтая мгла не скрывает бетонных зданий, металлических вышек и двух параболических антенн, но остров безлюден. Лишь в десятке миль – справа и слева – стоят несколько военных кораблей. Взбухшая опухоль радиации воспалена, горяча и медленно расползается по воде. Кроваво зияет в земной толще нарыв взрыва, сверху он отлично виден. Это уже вторая точка, где двуногие испытывают смертельное оружие, жгуче раня Землю. Какая чудовищная, безответственная, непростительная тупость…
А вот и база. Длинные серые ангары, радары, аэродром с десятками черных и серебристых аппаратов. Останавливаемся над большим зданием, слушая переговоры и команды. Они нас не видят. Снимаем защитное поле. Нет, не видят, – для их радаров мы прозрачны. Кто-то замечает, наконец, модуль, тычет в нашу сторону рукой, и тотчас возникает суматоха, почти паника. «Ноль шестой! – кричат по связи. – На вылет! Приблизиться к объекту и доложить!» Серебристый самолет со свистом разгоняется, взлетает и поворачивает к нам. Уходим на такой же скорости, потом размещаемся над его кабиной и легонько подымаем, – «ноль-шестой» в смятении, он взахлеб о чем-то рапортует. Взлетают еще два самолета. Это не любознательность… Люди трусливы и агрессивны, начинают без всякого повода стрелять и нередко бывают наказаны. Ситуация развивается так и сейчас, но пули и снаряды их безвредны. Мы не хотим все ж провоцировать и, включив защиту, мгновенно исчезаем из поля их зрения, наблюдая полную военную прострацию. Потом стремительно уходим в сторону материка, голубеющего вдали в косых лучах солнца.
Пронзив плотную, снежно-сияющую гряду облаков, на мгновение оказываемся в тумане ливня над кипящим и парящим, как котел, океаном. Но у берега вода бирюзова и яркой, почти зеленой каймой оттеняет золото пустыни. В ее ослепительных знойных песках, местами подернутых шафранно-черной рябью дюн, мелькают одинокие скалы и редкие, цвета оливы, оазисы, потом навстречу бросаются глыбы утесов и вздыбленные вулканами складки лавы с зияющими тут и там жерлами, давно потухшими и блестящими кое-где зеркалами воды. А дальше – беспросветно-курчавая зелень джунглей в стальных лентах рек, над которой переливается, сияет аура сочной непрерывной жизни… Но нет – вот мутные грязно-серые разводы и темное, с ярко-красными вспышками, пятно, будто грозовая туча в огненных молниях нависла над землей. Это не туча, а гигантское облако ожесточенной злобы, прорываемой вспышками ярости, – аспидно-мрачное, в мутно-серых клубах ужаса, и это не может быть порождением джунглей. Опускаемся и оказываемся, в самом деле, над театром военных действий. По невидимым тропкам, а то и без дорог, как муравьи в армейской форме и касках, перемещаются боевые группы, искрят с разных сторон выстрелы, бухают взрывы, горят здания и хижины, пожаром охвачена уже часть леса, женщины с детьми бегут в страхе из разоренных деревень, и в бестолковой суете двуногих, что-то кричащих, размахивающих ружьями и тряпками, нет никакого смысла – полный хаос…
Мы видели здесь, как дикие звери загрызали свою жертву. Но это способ добывания пищи, способ их существования. А ради чего убивают эти? Мы тщетно пытались понять направление их истории, их развития. Что ими движет? Дело же не в том, что они перебьют друг друга, испепелив дотла свое жалкое добро. А в злобе, источаемой буквально каждым – убийцами и убиваемыми, в агрессии и энергии уничтожения, загрязняющей и заражающей пространство. А те, что на базе, разве не такие? В недрах своей механической цивилизации они изобретают всё новые технологии, воображая, что гигантскими шагами идут к могуществу. И не замечают гниющей свалки, в которую превратили место своего обитания, и гибельного разложения, распространяющегося уже на другие оболочки планеты. Даже неразумные животные не истребляют себе подобных. «Каково будущее человечества?» – спрашивает наивная землянка. А каково будущее самоубийцы? Люди, убивающие людей, – это убивающее само себя человечество. Вместо деревянных стрел давно приготовлены термоядерные и ждут только момента. «Пушка», как говорят они, нацелена, и земной дикарь допивает последнюю каплю вина перед тем, как пустить пулю в лоб…
Картина так жалка и отвратительна, что тотчас, сменив частоту, уходим в параллельный мир. Его неоглядные, подернутые палево-сизой дымкой пространства чем-то напоминают нашу Олзу. Возможно, энергетическими островками, свободно, как облака, плавающими над планетой. И почти таким же отсутствием живой природы. Да еще тем, что их обитатели, как мы, никогда не спят. Однако нет ничего подобного нашим колоссальным городам и живости общения, – напротив: маленькие рассеянные домишки, в которых, как улитки в раковинах, живут тихие одинокие существа. Чем-то похожие на людей, не сильно отличающиеся от них и развитием. Но хотя нет тут большой свободы и разнообразия, зато нет и чудовищных уродств, творящихся в человечестве. Усердные и скромные работники планеты, обслуживающие ее оболочку. Следят за ее целостью, восстанавливая до нормы, где «прохудилась», заделывают энергетические пробоины, нанесенные теми ж людьми… Вот плывет навстречу дымчатый островок с перламутровым домиком-раковиной, и «спец» в нем отлично нас видит, как и мы его, но не изволит выйти. Или гости здесь так часты, что уже привык? «Ни к чему, – доносится бессловесный ответ. – У вас свои дела, у меня своя работа». Подивившись выдержке аборигена, выносимся за пределы Земли.
Странная, прекрасная, печальная планета… Знает ли ей цену ее пестрое многоликое население? Паразитирующие в физической оболочке двуногие – вряд ли. Не могут ценить свой дом те, кто не ценит себя. Другое дело – Олза. В сравнении со множеством других – плодородных, густонаселенных, богатых мирами и популяциями – она незавидна. Но мы любим ее самозабвенно. Возможно, потому что сами обустроили, создали свою обитель, и цивилизация наша – одна большая, на всю планету, семья. Даже теперь, находясь в другом конце Вселенной, мы в каждое мгновение ощущаем и ее, и Центр, и всех своих, что неизменно с нами…
Земля быстро уменьшается, стены салона затуманились, как обычно при перелетах, и приходит знакомое – отстраненное и восхитительное – ощущение Великого Дома, известное лишь тем, кто реально живет в нем, –неповторимое и неизъяснимое чувство Мироздания. Его нельзя придумать, оно приходит неожиданно и незаметно, как рассветный луч, когда, растворясь над своей планетой, оказываешься через мгновение у другой, третьей, четвертой – в неведомых доселе, страшно удаленных галактиках, переходя из одной в другую, как из горницы в горницу. Когда ясно сознаешь вдруг, что Здание Мира – необъятные, неоглядные хоромы с бессчетными этажами и несметным количеством палат, неустанно обустраивающихся, обновляющихся, украшающихся, – дивный космический дворец, невесть когда заселенный и обжитой, исполненный кипучей жизни и восходящего движения, и никакого времени не хватит, чтоб его осмотреть. Но мы, познающие мир, появляясь в любой момент в любой нужной нам точке, мы – здесь и везде. Впрочем, сейчас лишь короткий прыжок на соседнюю планету.
Марс мягко светится розоватыми и голубыми сферами, – их меньше, чем у Земли, но все густо заселены. Входим во второй пояс, где гостей, вроде нас, множество. Над ухабистой каменной пустыней буйно свистит ветер, разнося над сухими рвами и кратерами пыль, немо и печально смотрит в желтое небо источенная тысячелетиями голова сфинкса, а здесь – царство блеска и света, серебристо сверкают купола, вздымаются многоярусные дома-башни и всюду, куда ни кинь, висят сферические и эллипсоидные модули, шары, цилиндрические и яйцевидные капсулы, а сияющее пространство волшебно свито со струящимися откуда-то звуками и, кажется, звучит само. Его мягкие музыкальные волны несравнимы с оглушительным звучанием Земли, от которого, как от боли, приходится иногда защищаться.
Эта марсианская сфера – космическая гостиница. Многие здесь, как мы, наездами, другие периодически меняют отряды, а иные живут из поколения в поколение, лишь изредка навещая родную планету. Это временное сообщество пестро и разнородно, но уже вырабатываются общие черты и есть все признаки цивилизации. Пришвартовавшись у гигантской, из разноцветных шестиугольников, полусферы, один за другим вплываем внутрь. В огромном конференц-зале и одновременно клубе, где проходят разные встречи и собрания, всегда можно застать постояльцев в пассивной или активной форме общения. Маскироваться, как на Земле, здесь не принято, но и явиться летучими облачками или светящимися шариками не совсем удобно, и мы с Меем, приняв вид новых знакомых – русоволосой синеглазой землянки и румяной девочки, оба в серебристых комбинезонах, взявшись за руки, чинно подвигаемся между изумрудными кустами в белых пахучих цветах, радужными фонтанчиками в арках и переливающимися на постаментах текучими фигурами, символизирующими разнообразие и развитие этого мира. Вклад в обустройство сферы вносят все, но больше других стараются марсиане, жители этого уровня. Они очень гостеприимны, умны, изобретательны и, что не менее важно, терпимы, хотя знают только гостей и почти никуда сами не летают.
В круглом зальце, отгороженном пестрой цветочной сетью и тремя большими экранами, на которых мелькают виды планет и городов, какие-то пейзажи и события, идет непринужденная беседа. Мы присаживаемся в кресла и разглядываем двух похожих на нас, но раза в полтора крупнее, мужчин с красивыми человеческими фигурами и лицами – бронзово-золотистыми, обрамленными длинными светлыми волосами, в таких же серебристых, как наши, комбинезонах, но с треугольными голубыми шевронами на рукавах. Они стоят у высокого, на тонкой ножке, столика с вазой, только что, как мы поняли, возвратясь с Земли.
– Это возможно. Но этого нельзя допустить. Аннигиляционная бомба – уже переход критического уровня, – говорит старший, мельком оглянув нас, сидящему напротив марсианину.
– Галактика 3268, третья планета звезды XV-125, второй параллельный мир, –разоблачаем мы свой маскарад. Хотя эти парни из Ориона сами все поняли по нашей ауре.
– Мы были у первого двойника Земли, – добавляет второй. – У останков планеты. Эти недоросли ее просто взорвали.
Возможно, кто-то мог бы изъясняться и речью, но это дурной тон. Звучать может лишь мелодия, и она звучит. А мы лишь поворачиваемся молча друг к другу, демонстрируя внимание и предупредительность.
– Они хотят прилететь на Марс, – замечает иронически марсианин, и его огромные фиолетовые глаза прищуриваются, подергиваясь снизу, как у птицы, пергаментной пленкой. – Чтобы добывать здесь ископаемые! – разводит он четырьмя из шести своих бугристо-зеленых, в желтых присосках, лап, и его толстое, как надутый мешок, тело трясется от неслышного добродушного смеха. Все понимающе улыбаются, по залу разбегаются озорные волны, и мелодия, уловив настроение, переходит в мажор.
– Как попытались уже рвануть на Луне! – доносится от другого столика. Утонувший в пухлом кресле длиннорукий, в блестящем синем комбинезоне, гуманоид с коричневым треугольным лицом, яйцевидными выпуклыми глазами и темными дырочками вместо носа не разделяет общего благодушия.
– Но их завернули. Как когда-то и их «Фобосы», – обнаруживает эрудицию маленький мохнатый «ушастик» с живыми круглыми глазками, пятачком носа и растопыренными, как лопухи, ушами. Этот энергетический гость, тело которого пребывает в анабиозе на родине, сотни лет уже живет на Земле, посещая иногда соседние планеты и перемещаясь мгновенно без каких-либо аппаратов. – Возможно, им и позволят побывать здесь, но вредить не дадут.
– Представляю их оторопь, – марсианин обводит всех хитрым фиолетовым взглядом, нисколько не опасаясь, похоже, нашествия землян, – когда обнаружат на поверхности следы древней цивилизации...
– Но вы знаете, как она исчезла? – интересуется девушка с маленькой и очень жаркой, вроде Меркурия, планеты, прибывшая сюда впервые. – Вырождение? Катаклизмы? – Она сидит прямо, не поворачиваясь, и ее большая, в ежике красных волос, с плоскими и темными, без зрачков, глазами голова – на уровне бронзовых лиц мужчин у столика, так она велика. Да и оборачиваться ей нет нужды: она смотрит, как мы с Меем, всем телом во все стороны сразу, а «глазами» на лице ощущает только температуру.
– Да, изменился климат и цивилизация начала вырождаться, – просвещает гостей марсианин-шестиног. – А жителей переселили на другие планеты, в том числе и на Землю.
– Так марсиане живут среди людей?
– Среди лучших людей. А некоторые настолько продвинулись, что перешли уже в высшее человечество, контролирующее земную цивилизацию.
– Я социолог, знакомлюсь с развивающимися сообществами, – объясняет красноволосая. – Но с землянами, многие считают, общаться трудно.
– Людей надо подбирать, – советует от столика бронзоволицый. – Их пугают непривычные формы. Это молодые, малоразвитые души.
– Да. Только одни молодые тянутся вверх, а другие вниз, – скептичен и строг яйцеглазый. – Половина всего, что они производят, – средства уничтожения и роскоши, хотя большинство почти на первобытном уровне.
– Вы социолог, – обращается к рыжей великанше Мей, – но как раз в социальной сфере их главные проблемы. Человеческие познания не выходят за пределы физики, а развитие – техники. Они не знают себя. Абсолютно не понимают сущности жизни и потому не способны ее организовать.
– А отношение к планете? – округляет глаза «ушастик». – Да вот же, вот она…
Одновременно на трех экранах появляется Земля, и мы узнаем материк, где были только что, но это совсем другое зрелище. Ураган, несущийся от побережья, идет над саванной, захватывая краем джунгли, мощнейший торнадо бушует, ломая и сметая все на своем пути, и перед неистовством его гнева меркнут злоба и страсти, которые мы там наблюдали… Люди выскакивают, кто успел, под град и ливень, под грохочущее беспросветное, как ночь, небо в слепящих молниях, в реве бури и смерчей, от которых дрожит земля, разваливаются, как картонные, домишки, вырываются с корнями деревья, и все это – крыши, лом домов, искореженные машины, кусты, камни, собаки – несется и кувыркается в воздухе, а ураган, кажется, только набирает силу. Съемка ведется дежурными кораблями с разной высоты: общая картина, дороги и селения, фрагменты разрушений, – и подробности впечатляют…
– Вот… вот она и отвечает… – комментирует возбужденно «ушастик».