Крысолов

Страница четвёртая

ИУДЕЙСКИЙ ВОПРОС

 

Рома. Наследие Святого Петра

September, indiction secundus, MCXCIX A.D.

 

   О, хляби небесные! Кто и зачем отверз вас?! Господь ли Всемогущий, досадуя на грехи человечьи, шлёт нам Свой гнев водою небесной? Или, может, то Лукавый испытует род людской, хмарами и сыростью пробуждая уныние в душах слабых? Изыдь, сатана! Пропади! И без тебя горек и скорбен век наш, и без тебя уныла наша юдоль плача! Не ты ли, скажи, искусив праведных, вверг их в вечное гонение? в муки телесные? в скрежет зубовный? Так для чего и теперь не даёшь нам покоя?! Ради забавы праздной или же с умыслом дальним заставляешь страдать?.. Господь наш Иезус Христос, Сын Божий, огради меня святыми ангелами и молитвами Всепречистой Богородицы и Приснодевы Марии! Силою Креста Животворящего помоги мне, недостойному рабу Твоему, избавь от наветов вражиих и от человеков лукавых! Исцели от недуга телесного и слабости духа! Светом сияния Твоего сохрани мя на утро, на день, на вечер, на сон грядущий, и силою Благодати Твоей отврати и удали всякие злые нечестия, действуемые по наущению дьявольскому! Ибо Твоё есть Царство и Сила, и Слава, Отца и Сына, и Святого Духа! Аминь...

   Вот уже неделю папу Иннокентия терзала жестокая лихорадка. Болезнь подкралась вместе с ненастьем, накрывшим Вечный Город аккурат на сентябрьские ноны. Целую неделю сеялся из низких свинцовых туч нудный обложной дождь. Целую неделю в оконных щелях заунывно выл ветер и промозглые сквозняки хлопали дверьми и задували свечи. Целую неделю Иннокентия трясло, то бросая в потный бредовый жар, то накрывая ледяным могильным холодом. Волны слабости накатывали одна за другой, а суставы ломило так, словно их выкручивала целая свора опытных рукастых палачей. А ещё этот насморк! Это проклятье Господне! Из носа лилось постоянно – жидкой желтоватой водицей. Дышать было совершенно невозможно! Господи, воля твоя! Откуда в голове берётся столько гнусной жидкости?! Ведь за неделю из носа Иннокентия её вылилось столько, что, пожалуй, можно было бы заполнить целый винный бочонок! Бездарные лекари лишь разводили руками. Ни интенсивные прогревания, ни водяные укропные бани, ни закапываемое в нос горячее пальмовое вино – ничего не приносило результатов. Оставалось одно: молиться. Папа заказал ежедневные заздравные мессы во всех церквах Ромы, монахи всех цистерцианских аббатств Италии денно и нощно, сменяя друг друга, молились об исцелении понтифекса. Но всё было тщетно!..

   Иннокентий, совершенно обессиливший, полулежал на низкой кушетке в душной маленькой комнатушке без окон, насквозь провонявшей потом, углем и свечным салом. В ногах кушетки, источая ровное тепло, искрила и тихо потрескивала большая жаровня, только что принесённая заботливыми, неслышно ступающими слугами. Папа обильно потел. Вдоль боков из-под мышек пробирались горячие щекотливые ручейки. Лоб покрывала обильная испарина. Впрочем, из носа тоже текло. Иннокентий даже не пытался вытирать нос – он уже давно был стёрт до крови. Папа лишь время от времени подымал слабую руку с зажатой в ней мягкой тряпицей и осторожно промакивал то, что просачивалось сквозь усы на верхнюю губу...

   – Ваше святейшество...

   Папа открыл глаза и с трудом повернул голову. Возле кушетки на коленях стоял Хугулино.

   – Ну?.. – нехотя разлепил губы понтифекс.

   – Пришёл ваш брат, Риккардо, святой отец, – виноватым голосом тихо произнёс капеллан. – Говорит, что-то очень срочное.

   Иннокентий промокнул губу.

   – Зови...

   Войдя, Риккардо покрутил головой, скинул на стоящий у двери стул свой мокрый плащ, водрузил сверху такую же мокрую шляпу, после чего осторожно приблизился и склонился над братом. От него на Иннокентия пахнуло давно забытой уличной свежестью. На бороде камерария всё ещё блестели мелкие бисеринки дождя.

   – Ты как, Лотарио? – глаза Риккардо тревожно ощупали бледное лицо брата.

   Иннокентий поморщился.

   – Хуже некуда... Как говорится, впору причащаться.

   – Даже не вздумай! – погрозил ему пальцем камерарий. – Куда мы без тебя?

   – А куда хотите... – равнодушно прогундосил папа и, промокнув губу, показал брату мокрую тряпицу. – Видал?.. Скоро весь на сопли изойду. Хоронить нечего будет... – он помолчал, сипло дыша ртом. – Ну, чего пришёл?

   – Посоветоваться... – Риккардо оглянулся и, подтащив к постели брата стул, тяжело опустился на него. – Надо что-то делать. Если сейчас не принять меры, потом будет поздно. Город на грани бунта! Эти два мерзавца, которым бы в тюрьме ещё сидеть и сидеть, зря их всё-таки выпустили!..

   Иннокентий смежил веки – смотреть было больно, на глазные яблоки как будто кто-то давил пальцами. Заметив это, Риккардо замолчал.

   – Продолжай-продолжай... – не открывая глаз, попросил папа. – Я слушаю.

   – Ага... Ну так я говорю, эти канальи, Капоццио и Пьерлеони, совсем обнаглели! Раньше они просто будоражили народ, кричали, что папа захватил власть над городом. Что ты, мол, пользуясь полной бесконтрольностью, ощипываешь городскую общину, что ястреб курицу. Теперь же они прямо призывают к восстанию! Особенно Капоццио старается. Знаешь, что он вчера заявил?!.. Что ты, мол, специально отправил войско на Сицилию, чтобы ослабить Рому, и что не сегодня-завтра жители Витербиума воспользуются этим. Они, мол, уже наметили дату нападения и даже уже распределили между собой, кто какой дом здесь будет грабить! Представляешь?!.. Второй день город бурлит. На Су́буре, возле башни Капоццио, всю ночь костры жгли, отряды сколачивали.  Вооружать-то их особо нечем, но тут уж, сам понимаешь, и вилы – оружие, и серп, и молот.

   – А Па́ндульф – что? – не открывая глаз, спросил папа.

   – А что Пандульф... – Риккардо пожал плечами. – Сенатор тянет время. Набор в городское ополчение открыт. На Нероновом поле разбиты палатки... Но толку-то от этого! За всё время набрано не больше ста человек! И то – пешие! Всадников нет ни одного! Оно и понятно! Войску ведь платить надо – а чем?! Пехотинцу хотя бы два денария в день дай? Дай! А ежели он в латах – то все три или даже четыре! Про всадников я уже и не говорю! Там ценник от двадцати денариев начинается! За «спасибо» никто воевать не намерен! И с оружием плохо! Тусцийцы, когда здесь были, предлагали и мечи, и арбалеты! И недорого! Обычный меч – шестнадцать денариев. Короткий арбалет – пятьдесят. А теперь цеховики цены ломят – мама дорогая! За дюжину стрел денарий просят! Представляешь?!..

   Риккардо замолчал, шумно отдуваясь.

   – От меня-то ты что хочешь? – Иннокентий всё-таки пересилил себя и взглянул на брата.

   Камерарий потёр ладонью лицо.

   – Денег дай.

   Понтифекс криво усмехнулся.

   – Я что-то не понял, кто из нас казначей – ты или я?

   – Я казначей, я! – махнул рукой Риккардо. – Толку-то от этого, ежели в казне даже четверть либры не наскребётся!

   – А я, значит, по-твоему, деньги сам чеканю, здесь, по ночам? Одной рукой сопли, понимаешь, ловлю, а другой... – папа фыркнул и тут же принялся утираться. – Во, видал? Льёт, как из дырявого кувшина!

   – Кстати, было бы неплохо.

   – Что было бы неплохо?

   – Было бы неплохо, если бы ты, в конце концов, начал чеканить деньги. Свои деньги! Как это и было вплоть до папы Иоаннеса Четырнадцатого. Монетный двор ведь, если разобраться, тебе принадлежит.

   – Формально... – Иннокентий развернул перед собой насквозь промокший платок, поискал на нём сухое место, не нашёл и сердито кинул тряпицу на пол. – Формально – мне. Но ты ведь знаешь, за каждый отчеканенный там денарий мне надо отдать такой же денарий городу. Да мне дешевле в той же Венетии монеты заказать!.. – папа заелозил в кровати. – Господи, воля твоя! Скажи там... Скажи, чтоб платок другой принесли! Ну ведь течёт и течёт, спасу же нет!..

   Когда слуга, принеся чистый платок, покинул комнату, понтифекс вновь повернулся к брату.

   – Сколько тебе надо?

   – Чего?

   – Ушей ослиных! Денег сколько надо? Ты посчитал, сколько всего надо, чтоб войско нанять и вооружить?

   – А, да! Разумеется!.. – камерарий полез за пазуху и, достав, протянул папе свёрнутый в трубку пергамент. – Мы с Пандульфом посчитали. Здесь два варианта. Один – по минимуму: чтоб только город защитить да время протянуть. А второй – скажем так, желаемый: для нормального войска. Чтоб Витербиум этот по уши в землю вбить. Чтоб раз и навсегда охоту у них отбить с Ромой воевать!

   Иннокентий вялым движением отстранил документ.

   – Ну и... Сколько там получается? По второму варианту.

   – Сейчас... – Риккардо быстро развернул пергамент и принялся близоруко вглядываться в текст. – Сейчас... Значит, Пандульф просит хотя бы полсотни рыцарей... Ну и хотя бы тысячу пеших латников. Не меньше тысячи! – быстро поправился он. – Не меньше.

   – Это... Это по максимуму? А хватит?

   – Хватит! – решительно постучал по пергаменту ногтем камерарий. – Хватит! Да что там воевать! Тусцийцы им ведь теперь помогать не станут, верно? А без тусцийцев там особо и смотреть не на что! Три-четыре сотни латников они ещё смогут выставить да дюжину-другую рыцарей. И то вряд ли! Так что тысячи за глаза хватит!

   – Ну и что там по деньгам получается? Если по максимуму.

   Риккардо снова заглянул в документ.

   – Ну, где-то тысяча двести – тысяча триста либр серебра надо. Это с учётом, что кампания месяц продлится.

   – А управимся за месяц?

   Камерарий принялся скрести пальцем висок.

   – Вот тут, конечно, закавыка. Тут трудно загадывать. Осадить-то мы их осадим, а вот сколько осада продлиться – одному Богу известно. Может, и два месяца. А может, – и три.

   Папа вздохнул.

   – А может, полгода. Вояки... Ну ладно, будем считать, что три месяца. Сколько это в деньгах встанет?

   – Три месяца? Сейчас... – Риккардо прищурился, губы его зашевелились – камерарий считал в уме. – Это получается... Это получается где-то две с половиной тысячи. Может, чуть меньше.

   – Две с половиной тысячи либр... – понтифекс пожевал губу. – И где, по-твоему, я их возьму?

Риккардо растерялся.

   – Ну, ты... Ты ведь где-то всё время умудряешься деньги брать. Уж не знаю как. Только ведь не было ещё ни разу, чтобы ты денег не нашёл, когда они сильно нужны были!

   Иннокентий покосился на брата.

   – Разбаловал я тебя... Два года ты при должности, а деньги зарабатывать так и не научился. Зато тратить ты мастак! Дворец отгрохал – на эти деньги мы бы сейчас могли три́ войска собрать! Да мы бы самих жителей Витербиума наняли, чтоб они сами себя осаждали и сами с собой сражались. Нам на потеху. А тут!.. – он слабо махнул рукой и снова занялся своим носом.

   Риккардо сидел, нахохлившись, виновато глядя в сторону.

   – Ладно... – папа отложил платок и, повернув голову, в упор посмотрел на брата. – Попробую я денег добыть. Не обещаю!.. – поднял он ладонь, упреждая вскинувшегося на стуле камерария. – Не обещаю. Но попробую.

   – Лотарио! Ты!.. Лотарио! – Риккардо, прижав ладони к груди, восторженно ел глазами понтифекса.

   – Пандульфа мне пригласи, – распорядился Иннокентий. – Пусть придёт. Я с ним переговорю... И тяните время! Мне, чтоб деньги достать, время потребуется. Хотя бы несколько дней. Понятно?

   – Сделаем!.. Сделаем!.. – камерарий, вскочив, пятился к двери. – Не беспокойся, дней пять-семь... а то и десять – протянем! Не беспокойся!.. Я этих Капоцци с Пьерлеони!.. Я их лично за грудки возьму и держать буду!.. Ты, главное, – деньги! Деньги!.. А там – мы уж сами!.. – он выдавил задом дверь и выскочил из комнаты, но тотчас вернулся, сгрёб со стула свою одёжку и, помахав с порога шляпой, решительно пообещал: – Сделаем! – после чего, кивнув, исчез окончательно.

   – Дверь закрой!.. – запоздало окликнул его папа. – Дверь!.. Дует...

 

   Весь этот год выдался каким-то суматошным, скомканным. Неприятности начались уже в январе... Хотя нет... Раньше! Да! Марковальдо ведь выполз из своего логова ещё до Нового года!..

   Узнав о завещании королевы Константии, бывший сенешаль Хенрика Шестого пришёл в неописуемую ярость. Он понял, что папа Иннокентий провёл его. Провёл, как мальчишку. Что папа и не думал никогда делиться с ним Сицилией. Понтифекс лишь использовал герцога Молизиума в своих целях. Использовал нагло и цинично. В качестве пугала. Справедливо полагая, что одним своим присутствием на юге Италии Марковальдо станет постоянной угрозой для сицилийской королевы и её сына.

   Расчёт понтифекса блестяще оправдался – регентство над несовершеннолетним Фридериком было передано Святому Престолу в лице папы Иннокентия. Сицилия, богатая Сицилия, с её мощным торговым флотом, с её залежами металлических руд и соли, с её лучшим во всей Европе шёлковым производством и налаженной внешней торговлей, упало в руки понтифекса. А дукс Марковальдо получил ручку от луны. Ухо от селёдки. Да и герцогство его оказалось в очень незавидном положении, зажатое, как между молотом и наковальней, Королевством Апулии и Сицилии с одной стороны и землями Наследия Святого Петра – с другой.

   Впрочем, Марковальдо не был бы Марковальдо, если бы молча проглотил обиду. Заручившись поддержкой германского короля Пилиппа, также считавшего себя обманутым папой, он быстренько сколотил небольшое, но крепкое войско и, взяв в союзники графа Ацерры дона Дипольдо и правителя Соры графа Коррадо, принялся методично грабить и жечь селенья и замки в пределах Святого Престола.

   Папа поначалу попытался решить вопрос мирным путём. Перед самым Новым годом он направил в Те́рра-Ла́борис, на тот момент уже почти полностью контролируемую Марковальдо, кардиналов Герардо Аллуциньоли и Иоханнеса Салернского. Но дукс даже не захотел встретиться с ними и, не иначе как куражась перед папскими легатами, буквально на их глазах одним коротким и яростным штурмом взял Святой Ви́кторис и беспощадно разграбил его.

   А затем, параллельно с событиями на юге, начались неприятности с Витербиумом.

   Этот богатый торговый город, расположенный в двух днях пути от Ромы, был свободной общиной под верховным главенством папы. Витербиум уже давно «бодался» с Ромой, судебную власть которой он никак не желал признавать. Противостояние длилось давно, с переменным успехом, то разгораясь, то затухая, словно забытый на берегу рыбацкий костёр. Было в этом противостоянии всё: и длительная, хотя и безуспешная осада Витербиума романским войском в 1146 году, и двери базилики Святого Петра, вывезенные в 1167-м из Леограда в качестве военной добычи городским ополчением Витербиума. Сухой палкой, упавшей в этот костёр, стал замок Витурки́анум, находящийся буквально под боком Витербиума и много лет бельмом на глазу раздражавший его жителей своей торговой независимостью и неуступчивостью в земельных спорах. Последней каплей, переполнившей чашу терпения витербиумской общины, стала партия апулийской шерсти, шедшая на рынок Витербиума и нагло перекупленная прямо на дороге, уже буквально под стенами города, расторопными витуркианумскими купцами. Выдвинутый ультиматум ничего не дал, и в середине января спешно собранное витербиумское войско осадило несговорчивую крепость. Понимая несоразмерность сил, жители Витуркианума, недолго думая, отдались под покровительство Ромы.

   Романцы ввязались в конфликт охотно и для начала «вежливо попросили» Витербиум оставить замок в покое. Отцы Витербиума ответили не менее «вежливо», и в первый день февраля оскорблённый сенат Ромы объявил дерзким соседям войну.

   Тем не менее реально идти сражаться за какую-то забытую Богом крепость особо никому в Роме не хотелось. Войско собиралось вяло и, как всегда в подобных случаях, разговоров было больше, чем дел. А вот противник действовал быстро и эффективно. Понимая, что неповоротливая, но могучая Рома однажды всё-таки раскачается, Витербиум обратился за помощью к Тусцийскому союзу, в члены которого он дальновидно вступил за два года до этого. Ректоры Тусцийского союза с готовностью откликнулись на просьбу, и уже в начале марта союзное войско стояло у стен Вечного Города. Перепуганные романские сенаторы кинулись к папе...

   Флорентия, Се́на, Лука, Во́льтерра, Арретиум, Пра́тум и некоторые другие города центральной Италии, с подачи папы Целестина, в 1197 году подписали и скрепили присягой так называемый Тусцийский договор. Согласно этому документу, города принимали на себя обязательства торгового союзничества и военной взаимопомощи и, кроме того, – что важно! – клялись защищать церковь и её владения и никогда не признавать в своих областях без согласия папы ни императора, ни герцога, ни какого другого наместника. Папа Иннокентий после долгих переговоров смог возобновить это соглашение в октябре 1198-го. И вдруг Тусцийский союз, презрев все свои обязательства, встал чуть ли не у стен папской резиденции. Иннокентию, действуя то угрозами, то увещеванием, удалось уговорить ректоров Тусцийского союза отозвать свои войска. А на дерзкий несговорчивый Витербиум он наложил отлучение. Романское войско наконец также было собрано и вскоре без особых проблем освободило от осады Витуркианум...

   А Марковальдо тем временем двинулся на юг и, разграбив по пути Эзе́рнию, осадил Авелли́но. Иннокентию стоило немалых трудов и огромных денег развернуть стоящую в предвкушении «справедливого возмездия» и, главное, вольных грабежей у стен Витербиума армию Ромы и направить её вдогонку Марковальдо. Впрочем, усилия оказались напрасными: до южных районов Ла́тиума, где теперь злодействовал опальный дукс, добралась от силы пятая часть войска – в основном, лишь лангобардские да корсиканские наёмники; благородные жители Ромы, понимая, что лёгкой добычи уже не будет, а воевать придётся не с городским ополчением Витербиума, а с лихими норманнскими рыцарями, быстренько разбежались по домам.

   В начале июня Марковальдо совершенно беспрепятственно атаковал и разграбил Святой Ге́рман и осадил аббатство Монтекассино. Наблюдая со стен осаждённой обители деловитые приготовления к штурму, аббат Ро́фрид И́нсула два раза на дню слал папе Иннокентию почтовых голубей, отчаянно моля понтифекса о помощи. Папа спешно снарядил на подмогу аббатству кардинала Иордана Цеккано с огромной суммой денег, необходимой для спешного пополнения войска. Ещё бо́льшую сумму понтифекс направил со своим нотарием Фли́ппо в Ве́рулум, где в крепости Святого Леу́ция, выбранной Марковальдо своей резиденцией, кардинал Иоханнес Салернский вёл трудные переговоры с обнаглевшим от безнаказанности дуксом.

   Марковальдо деньги взял. Но вместо того чтобы (как было им клятвенно обещано) вернуться к себе в Молизиум, он ускоренным маршем повёл своё войско прямиком в калабрийский Региум, где, переправившись через Мессанский пролив, вновь оказался на столь желанной ему ещё со времён служения королю Хенрику сицилийской земле. Разгневанный Иннокентий предал клятвоотступника анафеме, но это обстоятельство ничуть не опечалило дерзкого дукса – он уже давно махнул рукой на свою бренную душу, содержимое собственного кошелька волновало его гораздо больше. Под стать своему предводителю было и его войско, набранное, как говорится, с поля по колоску из отчаянного и лихого люда, гораздо больше гнева Господнего страшащегося ярости своего, вспыльчивого и скорого на расправу, командира.

   На Сицилии бывший императорский сенешаль нашёл многочисленных сторонников – в частности, местных сарацин и пизанцев, за счёт которых значительно усилил своё войско. И вот тут вновь всплыло из временного забвения никем, кроме самого Марковальдо, не виденное «завещание короля Хенрика». Ссылаясь на волю покойного императора и потрясая грамотой наместника Королевства Сицилия, полученной от короля Пилиппа Суэбского и подписанной многими германским правителям и прелатам, Марковальдо, заблокировав небольшие сицилийские гарнизоны в Мессане и Па́ктисе, двинул своё войско на Балерм – к месту пребывания малолетнего короля Фридерика.

   Иннокентий, наскребя последние крохи денег, перекупил у Тусцийского союза его, ещё не успевшее разойтись по домам, войско, разбавил его собранными со всех земель Наследия Святого Петра наёмными ратниками и, поставив во главе разношерстной армии верного Йордана Цеккано, отправил её на Сицилию. Но догнать Марковальдо не удалось – армия не смогла быстро переправиться через пролив: местные корабелы, верно оценив ситуацию, запросили за доставку войска на остров совершенно немыслимую плату. В Рому вновь полетела просьба о денежной помощи. Понтифекс рвал и метал – противостояние с Марковальдо становилось слишком обременительным.

   Было это в конце июля. А меньше чем через три недели, аккурат на августовские иды, вооружённый отряд из Витербиума остановил и ограбил на старой Ка́ссиевой дороге большой купеческий караван возвращавшийся из Флорентии в Рому. Витербиумцы хорошо знали, что ослабленной долгой войной Роме больше некем и нечем воевать.

<=                 =>