Крысолов

   Вот тут-то и объявились во всей своей красе два бывших сенатора, два тёзки: Иоханнес Капоццио и Иоханнес Пьерлеони. Как говорится, копали они мелко, но широко: зная, что папская казна почти пуста, они требовали от понтифекса денег на новое войско, упирая на то, что папа, презрев в очередной раз интересы городской общины, потратил все средства на никому, кроме самого папы, не нужного Марковальдо, оставив Рому беззащитной перед лицом коварного врага. Замысел бывших сенаторов был прост, как коровье мычание: по их расчётам, перепуганный Иннокентий, под угрозой конфискации всей папской собственности, должен был стать очень сговорчивым и без долгих дебатов вернуть городской общине все отнятые у неё права. Заодно они надеялись сковырнуть с поста Верховного Сенатора Города сторонника Иннокентия – храброго, но недалёкого Пандульфа Кресценти. Впрочем, Капоццио и Пьерлеони хоть и много шумели, но к активным действиям переходить отнюдь не торопились, справедливо полагая, что чем дольше понтифекс будет находиться в «подвешенном» состоянии, тем на большие уступки ему в конце концов придётся пойти. Время и обстоятельства играли на руку заговорщикам...

  Верховный Сенатор Пандульф навестил папу только ближе к вечеру. К этому времени Иннокентию немного полегчало. Он уже не лежал пластом, ощущая себя попавшей в мельничные жернова тряпичной куклой, а сидел на кровати, хоть и обложенный со всех сторон подушками, но сидел, почти вертикально, и даже голову время от времени отрывал от изголовья, дабы глотнуть горячего вина, которым верный Хугулино заботливо поил его с ложечки. Впрочем, подушки подушками, вино вином, а из носа текло по-прежнему: жидко и безостановочно.

  – Мои пожелания здравствовать, ваше святейшество! – почтительно произнёс Сенатор, с трудом опускаясь на колено и бережно целуя лежащую поверх одеяла руку понтифекса – трогательно безвольную, с голубыми прожилками вен под бледной прозрачной кожей.

   Сенатор Пандульф был невысок ростом, но необъятен в талии и как-то весь показательно округл. Круглые щёки его, поросшие редкой, овально постриженной бородкой, лежали, казалось, прямо на мягких покатых плечах – шеи у дона Пандульфа не было вовсе. Круглый живот далеко выпирал над съехавшим на самые чресла ремнём. Присев на предложенный стул, Сенатор выказал из-под дорогой, отороченной широкой кружевной каймой, котты по-женски округлые, туго обтянутые штанами колени. Даже пальцы рук дона Пандульфа казались круглыми: были они короткими, пухлыми, розовыми, с гладкими, хорошо ухоженными ногтями и живо напоминали стайку молоденьких поросят, высыпавших по недосмотру хозяина из своего хлева. Впечатление это усиливалось ещё и тем, что пальцы-поросята были очень подвижными: они то тёрлись друг о друга своими полными, поросшими редкой шёрсткой, боками, то, словно бы обнюхиваясь, сталкивались мягкими тупыми «мордочками», то и вовсе принимались «елозить в грязи», разглаживая упитанными розовыми «животиками» тёмно-серую шерсть котты – очень дорогую: не иначе, изурийскую – денариев по двадцать за локоть.

   – Рад вас видеть, дон Пандульф!.. – Иннокентий слабым движением благословил гостя. – Хугулино, оставь нас... И будь добр, проследи, чтоб за дверью не было лишних ушей... Присаживайтесь, Сенатор, разговор будет долгим... Мой брат Риккардо нынче утром был у меня. Он в общих чертах обрисовал ситуацию в городе и передал мне вашу просьбу о помощи. О денежной помощи... Скажите, дон Пандульф, дела в самом деле столь плохи?

   – Хуже не бывает, ваше святейшество! – подавшись вперёд, горячо откликнулся Сенатор. – Бунт может вспыхнуть в любой момент! Этот Капоццио, чума его забери!.. Он ведь мутит воду, ровно свинья в пруду! Если бы я только мог, я бы давно посадил эту каналью под арест! В тюрьме ему самое место! И кто только догадался его выпустить оттуда?!.. И что самое тревожное, ваше святейшество, у бунтовщиков появилось оружие! Много оружия и, что удивительно, хорошего качества. Я сегодня своими глазами видел в толпе у дома Капоццио людей с тури́нскими арбалетами!

   – Вот как!.. – Иннокентий с любопытством взглянул на Сенатора. – То есть, следует полагать, у бунтовщиков есть деньги?

   – Э-э... Выходит, что так, ваше святейшество.

   – И как вы думаете, дон Пандульф, откуда у них деньги?

   Сенатор заёрзал на стуле.

   – Я, право, не вполне представляю... Затрудняюсь сказать, ваше святейшество.

   Иннокентий пошарил рядом с собой, нашёл платок, выбрал на нём сухое место и осторожно промокнул нос.

   – А что вы можете мне сказать об Иоханнесе Пьерлеони, дон Пандульф?

   – О Пьерлеони?.. – Сенатор несколько растерянно посмотрел на папу. – Да, собственно... А что вас интересует, ваше святейшество?

   – Ну, мне хотелось бы знать о его роли в тех событиях, что сейчас происходят в городе.

   Пандульф почесал в затылке.

   – О его роли... Ну, он, безусловно, поддерживает Капоццио. Он неоднократно заявлял об этом. Но он как-то... Он не так заметен. Он, я бы сказал, как-то всё время в тени...

   – Вот! – Иннокентий поднял палец. – Именно! В тени! Вы очень точно определили суть вещей, дон Пандульф! Именно в тени!.. – он вновь промокнул нос. – И тогда у меня к вам будет следующий вопрос, дон Пандульф... Как вы относитесь к иудеям?

   Сенатор уставился на понтифекса.

   – К иудеям?.. Вы как-то странно ставите вопросы, ваше святейшество. Я бы сказал, неожиданно... К иудеям... А как я могу к ним относиться? Плохо я к ним отношусь! Иудеи... Я бы даже сказал, я  о ч е н ь  плохо к ним отношусь, ваше святейшество! Я их терпеть не могу! Тошнит меня от них! Я вообще не понимаю, зачем они нужны в городе?! Будь моя воля!.. А почему вы спрашиваете, ваше святейшество?

   Иннокентий слабо улыбнулся.

   – Да так, из любопытства... Впрочем, не из-за одного только любопытства. У меня будет к вам просьба, дон Пандульф. Прямо скажу, необычная просьба. Или, как вы говорите, неожиданная... Скажите, дон Пандульф, вы бы смогли организовать ряд нападений на иудейские дома? Желательно на богатые. Возле Липи́дова моста много богатых иудейских домов. Только не надо никого убивать, упаси Господи! Надо только разорить эти дома, как следует пограбить их. Жильцов попугать. Хорошо попугать, до икоты... Ну, и заодно, пару молельных домов иудейских навестить. Порушить тоже им там всё. Свиную голову им туда подбросить... Да! И хорошо бы ещё было осквернить иудейское кладбище. Надгробья им там повалить, к примеру. Может, даже покойника какого-нибудь из могилы выкинуть. У них ведь это достаточно просто сделать, они ведь своих покойников не закапывают... Что вы так смотрите на меня, дон Пандульф?

   – Э-э... Простите, ваше святейшество! Это... Это как-то действительно... слишком неожиданно... – Сенатор утёр рукавом вспотевший лоб. – А, простите, не могу взять в толк, зачем это вам?

   – Вас что-то смущает, дон Пандульф? – вопросом на вопрос ответил понтифекс. – Вы же сами только что мне сказали, что вы плохо относитесь к иудеям. Что, будь ваша воля... Кстати, что бы вы сделали с иудеями, дон Пандульф, если бы действительно на то была ваша воля?

   Сенатор поморгал маленькими, заплывшими жиром глазками, потом надулся и побагровел.

   – Я бы... Да я бы вышвырнул их всех из Ромы! Раз и навсегда! И вообще бы из Италии их всех вышвырнул! Чтоб катились до самой своей Иудеи! Чтоб духу ихнего здесь не осталось! Вонючего иудейского духа! А чтоб не вздумали возвращаться, для острастки так сказать, повесил бы с десяток другой этих козлобородых. Или, ещё лучше, – на кол посадил! Да! Прямо напротив каждой синагоги штук по десять и посадил! Нет! По семь! Как на ихнем семисвечнике! Точно! И ещё бы маслом облил и поджёг, чтоб совсем похоже было, – он захохотал, закашлялся и, испуганно глянув на папу принялся утираться рукавом, шумно отдуваясь.

   Папа, не отрываясь, смотрел на него.

   – Я... Я что-то не то сказал, ваше святейшество? – осторожно спросил Сенатор. – Я тут... позволил себе... Но вы ведь сами спросили, ваше святейшество.

   – Нет-нет, ничего, – Иннокентий вяло махнул рукой. – Всё хорошо, дон Пандульф. Всё хорошо... То есть, вы полагаете, что город... да и всю Италию необходимо избавить от иудеев? Как вы говорите, раз и навсегда?

   – Ну да, ваше святейшество.

   – И вы полагаете, что это пойдёт на пользу всем добрым христианам?

   – Точно так, ваше святейшество. А разве нет?

   Понтифекс некоторое время молча смотрел на Сенатора.

   – Вы когда-нибудь слышали о Бессмертном Иудее, дон Пандульф? – наконец спросил он.

   Сенатор вытаращил глаза.

   – О бессмертном... о ком?!

   – О Бессмертном Иудее, – спокойно повторил папа. – Вы что-нибудь когда-нибудь слышали о таком?

   Сенатор затряс жирными щеками.

   – Ни разу! Никогда! А... А кто это?

   – Я вам сейчас расскажу... – папа аккуратно промокнул нос, после чего сложил платок и тщательно вытер усы и губы. – Вы ведь, надеюсь, помните, дон Пандульф, кто такой Понтий Пилат?.. Да-да, это тот самый романский наместник в Иудее, по чьему прямому приказу был распят Христос. Но речь сейчас не о нём. Так вот, у этого Пилата, как раз во время тех печальных событий, служил в должности привратника преториума некий Карта́фил. И вот этот самый Картафил, стоя, как ему и полагалось, на воротах в час, когда Спасителя выводили из преториума на казнь, совершил то, о чём он впоследствии, наверняка, неоднократно пожалел. Сын Божий, изнурённый истязаниями, выходя из ворот, остановился на мгновенье передохнуть. Однако бдительный Картафил не дал ему этого сделать. Он толкнул Помазанника Божьего в спину и крикнул: «Ну! Чего встал?! Иди!» И тогда Иезус повернулся к нему и сказал: «Я-то пойду, но ты будешь ждать меня до моего возвращения»... Вы поняли, дон Пандульф? До возвращения! То есть... до пришествия Спасителя.

   – Я... Я ничего подобного никогда не слышал, – покачал головой Сенатор.

  – А никто ничего об этом никогда не слышал, – легко согласился понтифекс. – И в Святом Писании, как вы, наверно, знаете, об этом тоже нет ни строчки. Вы спросите, откуда я́ об этом знаю?.. Мне эту историю пару лет назад изложил аббат Тео́дин из монастыря Святой Марии в Ва́йрануме. А ему её поведал архиепископ армянский Гри́гор, когда был по церковным делам в Кампании. А вот армянскому католикосу её рассказал... сам Картафил, которого Григор однажды повстречал в Киликии.

   – Вы... вы шутите, ваше святейшество?!

   – Отнюдь. Я, дон Пандульф, только в силу своего положения уже не способен шутить на подобные темы. Аббат Теодин, я вас уверяю, также никогда не был склонен к выдумкам. Я уже не говорю про архиепископа Григора – он, вообще, всегда был немногословен и если уж говорил что-нибудь, то говорил по делу. Что же касается его правдивости, то, смею вас заверить, даже среди духовных пастырей он всегда отличался своей добропорядочностью и кристальной честностью... Так что, можете не сомневаться, дон Пандульф, бывший привратник Картафил жив и, можно сказать, здоров и до сих пор бродит по миру в ожидании прихода Спасителя. И, судя по словам архиепископа Григора, он даже не сильно постарел – на вид ему от силы лет сорок...

   Сенатор Пандульф ошарашено смотрел на понтифекса. По вискам его стекали крупные капли пота. Он хотел что-то сказать, но, видимо, не решился и лишь быстрым движением языка облизнул свои пухлые розовые губы.

   – Я не случайно рассказал вам эту поучительную историю, дон Пандульф... – Иннокентий аккуратно промокнул платком нос. – Как мы все уже неоднократно убеждались, Господь наш ничего не творит понапрасну. И, глядя на муки вечного скитания иудея Картафила, мы должны понимать, что даны они не только в качестве наказания жестокому привратнику, но и как назидание, как некое послание всем нам. И если правильно прочитать это послание, дон Пандульф, в нём ясно и недвусмысленно сказано, что не только Картафил, но и всё иудейское племя, весь иудейский народ, на котором лежит непреходящая вина за смерть Иезуса из На́зарета, весь этот народ проклят на веки вечные Богом, изгнан из своей страны и, подобно братоубийце Каину, обречён скитаться по земле, как беженец и бродяга... Я не утомил вас, дон Пандульф? Что-то вы неважно выглядите.

   – Я... Нет, я... Ничего, я в порядке. Жарко только у вас тут, ваше святейшество, – Сенатор утёр лицо рукавом. – Жарко...

   – Но вы уж простите меня великодушно, дон Пандульф. Сами понимаете, если бы не болезнь... Впрочем, можно открыть дверь, – он сделал движение, как будто намереваясь подняться.

   – Ни-ни-ни! Не извольте беспокоиться, ваше святейшество! – даже несколько испуганно воскликнул Сенатор, подпрыгивая на стуле и прижимая пухлые лапки к груди. – Ничего-ничего, всё нормально, я потерплю! Я ведь всё понимаю! Болезнь есть болезнь! Ничего!

<=                 =>