Крысолов

   – Я, ваше святейшество, категорически запретил им покидать войско. Я сказал им, что пастыри должны всегда оставаться при своей пастве. Они должны стараться с должным терпением переносить все грехи окормляемых, исправлять и направлять их проповедью и добрым примером, отвращать их от зла, и прилагать все усилия, дабы удержать христиан – а тем более, христиан, принявших крест! – от пролития христианской крови.

   – Ну что ж, весьма разумно, миссер Петр, весьма разумно... – Иннокентий, разглядывая кардинала, побарабанил пальцами по столу. – Вы, миссер Петр, вновь проявили себя с наилучшей стороны. Я весьма доволен вами. В том, что вам не удалось встать во главе священного похода, отнюдь не ваша вина. Не всем нашим устремлениям суждено сбыться. На всё воля Божья. Как там у Святого Иакоба? Вы, которые не знаете, что случится завтра, ибо жизнь ваша – пар, вам говорить: если угодно будет Господу, то сделаем то или другое.

   Кардинал перекрестился.

   – Воистину так, ваше святейшество... Скажите, ваше святейшество, мне теперь надлежит вернуться в Венетию?

  Понтифекс помолчал.

   – Я подумаю над этим, миссер Петр. Моё решение будет вам доведено. А пока отдыхайте. Вы похудели и осунулись. Эта поездка дорого далась вам, миссер Петр. Поэтому отдыхайте. Отдыхайте и набирайтесь сил, они вам скоро понадобятся...

   После ухода кардинала Иннокентий вызвал майордома и приказал больше никого к нему сегодня не пускать. Все визиты отменить. Кто ожидает? Архиепископ Алберт? Завтра. Скажите, что аудиенция будет завтра. Пусть не ждёт. Скажите, плохо себя чувствую... После этого папа несколько часов пребывал в размышлениях. Он то сидел за свои столом, задумчиво перекладывая с места на место лежащие на нём бумаги, то принимался вышагивать по кабинету, подолгу останавливаясь под окном или перед висящим на стене распятием. Наконец, когда густые сумерки втекли в узкое подпотолочное окно и медленным половодьем затопили комнату, понтифекс вызвал к себе нотария.

   – Вот что, Бла́зий, срочно отправь послание в Луце́дио, Пе́тро Ма́гнанумскому. Попроси аббата незамедлительно прибыть в Латеран.

   – Да, ваше святейшество... Что-нибудь ещё?

   – Да. Подготовь бумаги на Петра Капуана. Кардинал едет на Кипр, а оттуда в Святую Землю. В А́кко.

   – Прошу прощения, ваше святейшество...  Кардинал Петр больше не вернётся в Венетию?

   – Нет. В этом нет смысла. Дуксы святого войска отказались признать его легатские полномочия. А простых проповедников у них там и так в достатке. К тому же...  К тому же, я полагаю, нам следует поберечь кардинала Петра. У кардинала Петра слишком ранимое сердце...

   – То есть, святой отец, вы хотите, чтобы крестоносное войско повернуло на Константинополис?..

   Иннокентий ответил не сразу. Они с аббатом Петро Магнанумским расположились на широкой скамье, стоящей в укромном уголке дворцового сада в густых самшитовых зарослях неподалёку от фонтана, выполненного в виде двух сидящих друг напротив друга мраморных львов. Аббат – высокий худощавый старик, с большим крючковатым носом и обширной лысиной, обрамлённой редкими пучками седых волос, – сидел, напряжённо выпрямив спину, и даже так, в сидячем положении, больше чем на целую голову возвышался над понтифексом. Папа же, наоборот, выглядел умиротворённым и расслабленным. Он сидел, откинувшись на спинку скамьи, вяло сцепив пальцы на животе, и задумчиво глядел на две скрещённые струйки воды, бьющие из разинутых львиных пастей. День был ясным и безветренным, и всё ещё жаркие, но уже не обжигающе лучи полдневного сентябрьского солнца красочно дробились в тонких водяных струях, празднично сверкали десятками маленьких радуг на опадающей водяной взвеси, задорными солнечными зайчиками скакали по гладким стенкам бассейна.

   – Мы давно знаем друг друга, брат Петро, – нарушив наконец молчание, негромко произнёс Иннокентий. – Поэтому я не стану хитрить и показывать вам луну в колодце. Я сейчас изложил вам факты, представил вам ту цепочку событий, которая привела нас к сегодняшней ситуации. Прямо скажем, к непростой ситуации. А теперь я предлагаю вам взглянуть на эту ситуацию с определённой точки зрения... Вы знаете, я всегда уповал на Господа нашего и считал, что всё происходящее на земле не более чем исполнение Его воли, видимое проявление Его непостижимого замысла. И нам, смертным и грешным, остаётся лишь исполнять эту волю и следовать тем знакам, что Он в доброте своей безграничной нам подаёт... Четыре года я готовил священный поход. Четыре года я писал бесконечные письма и рассылал бесчисленных гонцов, чтобы собрать войско, способное отвоевать у неверных Гроб Господень. И вот наконец войско собрано и готово отплыть в Святую Землю. И что вдруг происходит?.. А происходят, брат Петро, начинают происходить удивительные вещи. Сначала Господь уводит многих и многих, принявших крест, иными путями, чем оставляет войско в Венетии без необходимых для переправки в Сирию средств. Казалось бы, впору отчаяться. И многие отчаялись. Многие, не понимающие, что они суть лишь орудие в руках Господних. Прах земной, из которого Отцу нашему Небесному приходится лепить день грядущий. Что же делает Господь?.. Он тут же, устами хитрого лиса Дандоло, предлагает маркизу Бонифацию и прочим дуксам захватить и разграбить Ядеру. Святому христианскому войску разграбить христианский город!..  Ну, дож Дандоло, без сомнения, давно уже продал свою душу дьяволу. Он рассчитывает с помощью крестоносцев решить свои тяжбы с давним противником. С основным торговым соперником Венетии на Хадриатике. Дож Дандоло радостно потирает руки, полагая, что он всё здорово обстряпал. Он даже, невзирая на свой возраст и слепоту, принял крест, дабы, подав остальным пример, встать во главе всего войска. И войско это в считанные дни удвоилось! Ещё бы! Венетиане во все времена были охочи до лёгкой добычи. И я уверен, брат Петро, что после захвата и разграбления Ядеры бо́льшая их часть под тем или иным предлогом покинет святое войско. А многие покинут его и вовсе без всякого предлога. Как говорится, растворятся в ночи. Словно тать с мешком награбленного. Ведь одно дело грабить мирный и почти беззащитный город у себя под боком, и совсем другое дело – плыть в чужую неведомую страну и биться там – насмерть биться! – с неверными: жестокими и беспощадными, и, главное, весьма искушёнными в ратном деле... Так вот. Дож Дандоло с довольным видом потирает руки, радуясь своей счастливой выдумке, а Господь смотрит на него сверху и смеётся. Да, Он смеётся, поскольку хитрый, но недалёкий Дандоло не понимает, что Господь направляет святое войско на Ядеру не для того, чтобы обогатить и без того небедных венетиан. И не для того, чтобы устранить с их пути давнего конкурента и соперника. А лишь и только для того, чтобы дать святому войску возможность добраться в конце концов до Святой Земли. Вы скажете, брат Петро, а как же Ядера? Отчего должны страдать её жители – невинные христиане? Отчего должна пролиться христианская кровь? И я вам отвечу на этот вопрос... Никто из нас, живущих, не может считать себя невиновным. Никто из нас, живущих, не может назвать себя безгрешным. Вы же знаете, брат Петро, человек грешен с рождения. Я скажу больше, человек грешен с момента зачатия. Ибо само зачатие есть продукт греха – продукт соединения грешного зуда похоти с нечистым человеческим семенем... Вы спро́сите меня, брат Петро, почему именно Ядера? Чем прогневил Господа нашего именно этот город? А вот на этот вопрос я вам ответить не смогу. Ибо неисповедимы пути Господни. Может, этот город более грешен, нежели другие города. А может быть, всё как раз наоборот – жители его отличаются набожностью и праведностью, и Господь наш Всемогущий этим выбором поощрил Ядеру, назначив ей стать отправной точкой богоугодного дела, краеугольным камнем священного похода, что, безусловно, возвысит и прославит этот город – и всех его жителей! – в веках... Что же касается христианской крови... Кровь, пролитая во имя Господа, несомненно, будет пролита не напрасно. И пролившие эту кровь будут прощены. Господь в своём великодушии, вне всякого сомнения, простит их всех, ибо все они – и невольные палачи, и все их жертвы – не более чем пыль, крошки со стола, мелкие пешки в той великой шахматной партии, которую расставляет Всевышний... – Иннокентий отчего-то вздохнул. – И вот теперь, брат Петро, когда все сомнения отброшены, когда решение уже принято, когда корабли оснащены и воины Христовы готовы, осенив себя крестным знаменьем, взойти на их палубы, Господь делает следующий ход. Он приводит в лагерь крестоносцев царевича Алексия, который предлагает им плыть в Константинополис. Случайность ли это? Уверен, что нет. Хотя сам Алексий, наверняка, убеждён, что случайность – уж слишком извилистым и зыбким был его путь из Константинопольской тюрьмы до дворца венетианского дожа. Но мы-то с вами знаем, брат Петро, что и этот Алексий Ангел – лишь комок праха в длани Господней, а его приезд в Венетию – лишь новый знак для тех, кто эти знаки пытается читать... Я не столь самонадеян, брат Петро, чтобы претендовать на бесспорность моих догадок и суждений – никакому смертному не дано проникнуть в замысел Небесного Владыки. Я лишь стараюсь не быть слепцом. И мои глаза, и мой разум говорят мне: не может приезд царевича Алексия в святое войско быть простой случайностью. И я задаю себе очевидный вопрос: чего же ждёт от нас Господь? И ответ у меня на этот вопрос только один: Господь наш в своём бесконечном терпении ждёт от нас лишь одного – веры. Веры чистой, как горный родник.  Веры твёрдой и непоколебимой, как скала. Веры единой и неделимой, как солнце... Солнце на небе должно быть одно, брат Петро! Так устроил Господь этот мир, и мы не в праве попирать его замысел. А мы попираем! Мы попираем замысел Всемогущего Господа нашего, мелочно и алчно деля единую Христову веру! Полтора века длится церковный раскол. Полтора века константинопольские схизматики упорствуют в грехе гордыни, не желая признать верховенство Романской Церкви. Полтора века церковные отцы предают друг друга анафеме, а ведомая ими паства – добрые христиане – учатся ненавидеть таких же добрых христиан. И Господь говорит нам: хватит! Хватить порочить учение Христа и плодить грех братоненавистничества!.. – папа помолчал. – Недавно басилевс константинопольский Алексий Третий прислал мне письмо, в котором предлагает заключить с ним унию. Представляете, брат Петро?! Этот негодяй, обманом и силой захвативший власть, ослепивший и бросивший в подземелье своего старшего брата, законного правителя Греческой Империи, предлагает мне – Главе Вселенской церкви, Викарию Христа – унию! Этот современный Каин бесстыдно предлагает мне дружбу и взаимоуважение! Как равный равному!.. Вы знаете, брат Петро, письмо от Алексия Третьего пришло ровно накануне возвращения в Рому кардинала Петра Капуана, от которого я, собственно, и узнал о приезде в Венетию царевича Алексия и о сделанном им дуксам священного похода предложении: идти на Константинополис. И я понял, что это не случайность. Это просто не может быть случайностью! Господь как бы говорит нам: вот шанс расставить всё по своим местам! Вот шанс преодолеть раскол и покарать возомнивших о себе схизматиков! Солнце на небе должно быть одно, и церковь под небом должна быть одна! И путь святого войска в Святую Землю должен пролегать не только через Ядеру, но и через Константинополис!..

   Иннокентий замолчал. Фонтанные струи, журча, опадали в бассейн.

   – Я всегда восхищался вашей способностью стыковать и увязывать разбросанные концы, святой отец, – задумчиво глядя на понтифекса, произнёс аббат. – Вашим умением выстраивать длинные и сложные логические цепочки. Вы совершенно правы насчёт промысла Божьего. И кому как не вам – стоящему ближе всех к Богу – истолковывать посланные Им знаки... Но скажите, почему для этой миссии вы выбрали именно меня – скромного аббата не самого известного монастыря? Разве среди ваших кардиналов не найдётся более достойной и более опытной кандидатуры? Да, конечно, с вашего благословения я много раз представлял Святой Престол, выполняя обязанности судьи-делегата. Но, согласитесь, святой отец, одно дело разбирать церковные имущественные споры и совсем другое дело – быть папским легатом в святом войске, по сути – возглавить священный поход! Боюсь, для подобной миссии у меня нет ни должного опыта, ни должного авторитета...

   Иннокентий поднял ладонь.

   – Вы несколько неверно поняли свою задачу, брат Петро. Я отнюдь не назначаю вас папским легатом и не призываю вас возглавить священный поход. Я хочу, чтобы вы стали моим доверенным лицом. Моими глазами и ушами в святом войске и – особенно! – в совете дуксов священного похода. Я хочу – и я уверен, что вам это удастся, – чтобы вы стали правой рукой маркиза Бонифация, его другом, его ближайшим помощником и, по возможности, его мудрым советчиком. Скажите, брат Петро, кому как не вам – своею рукой возложившему в Суэсси́онуме святой крест на маркиза Бонифация – быть рядом с ним в годину трудных, но почётных испытаний? Кому как не вам подставить ему плечо в час принятия трудных и ответственных решений? Решений, от которых будет зависеть не только судьба священного похода, но и, без преувеличений, дальнейшая судьба всей Святой Католической Церкви!

   Аббат наклонил голову.

   – Я понял вас, святой отец. И я благодарю вас за оказанное мне доверие. Клянусь, я сделаю всё, что в моих силах.

   Понтифекс улыбнулся краешками губ.

   – Я нисколько не сомневаюсь в этом, брат Петро. Я рад, что вы разделяете мои убеждения и я вдвойне рад, что именно вы – человек высоких моральных принципов и высокой доблести – станете моим сподвижником в столь непростом, но, без всякого сомнения, богоугодном деле... –

<=                 =>