Крысолов
Кардинал выпрямился и в упор посмотрел на понтифекса.
– Скажите, святой отец, вот эти все дети... которых мы оторвём от их семей и отправим в Святую Землю... Как они доберутся до Святой Земли?
Иннокентий усмехнулся.
– А кто тебе сказал, Хугулино, что кто-то собирается отправлять их в Святую Землю?.. Я, кажется, тебе сказал, что наша задача – это всего-навсего извлечь крольчат из их нор, избавить тысячи семей от лишних ртов, но уж никак не идти воевать с этими... крольчатами против сарацин.
– Но... Святой отец, но куда же мы потом денем эти тысячи и тысячи... крольчат?!
– Да никуда мы их не денем, – в голосе понтифекса прорезалось раздражение. – Они сами денутся... Не понимаешь?.. Вот скажи, Хугулино, что станется с маленьким крольчонком, который по какой-либо причине оказался вне своей тёплой норы? С тем, который в силу каких-либо обстоятельств оказался разлучённым со своей мамой-крольчихой, которая кормила и обогревала его?.. Правильно, Хугулино, он погибнет. Погибнет скоро и неизбежно. От голода и холода. От рыскающих повсюду хищников. Так что, сам понимаешь, участь наших крольчат, в целом, известна.
– Но как же!.. Вы же говорили, святой отец, что мы не будем их убивать!
– А кто здесь говорит об убийстве? Отнюдь, Хугулино. Мы лишь вверим их судьбы, их жизни в распоряжение Всевышнего. В распоряжение Господа нашего всемогущего и милосердного. И лишь Ему одному надлежит решить судьбу каждого из этих крольчат. Распорядится его жизнью. А мы, как заботливые и рачительные пастыри, лишь несколько облегчим Господу Его непростую задачу – мы пригоним это стадо к Божьим вратам. А уж кто войдёт в эти врата, а для кого они останутся закрытыми – решать только Господу Богу. Лишь Ему и никому другому... И ещё не забывай об одном моменте, Хугулино. Об одном очень существенном моменте... Тот, кто умирает на пути в Святую Землю, раз и навсегда очищает от грехов свою душу. Это ли не лучший исход для этих тысяч и тысяч? Не забывай, Хугулино, для чего мы отрываем этих крольчат от их семей – лишь для того, чтобы в годину испытаний не дать им погубить свои, ещё не запятнанные грехом души неизбежным воровством, дорожным разбоем и убийством. Блаженны чистые сердцем, – воздел он палец, – ибо они Бога узрят!.. Мы спасём их души от греха, и одновременно мы спасём их семьи от голода... Надеюсь, друг мой, я исчерпывающе ответил на твой вопрос?
Кардинал сидел, заворожённо глядя на понтифекса. Затем, спохватившись, кивнул.
– Да, святой отец.
– Ну вот и славно!.. Теперь пара практических советов... В Германию отправишься тайно. Как частное лицо. Незачем до поры демонстрировать причастность церкви к этому предприятию. Это важно на тот случай, если дело не выгорит. Ни к чему тогда, чтобы тень от неудачи упала на светлое имя Святой Церкви. Нам и без того хватает неприятностей, чтобы вешать на Церковь ещё и этот провал... Если же всё пойдёт, как задумано, Церковь не преминет сказать своё веское слово... Теперь далее... Времени зря не теряй. Начать нужно будет сразу после Пасхи...
– Помилуйте, святой отец! Но это ведь уже через месяц! Как же мне успеть?!
– Успевай... Откуда думаешь начать?
Кардинал заёрзал в кресле, пытаясь собраться с мыслями.
– Начать... Что ж, начать... Э-э... Тогда, пожалуй, с Колоньи, святой отец. Там у меня много благонадёжных людей. Но, простите, святой отец, обозначенные вами сроки... Мне не успеть. Никак не успеть!
– Успевай! – ещё раз жёстко приказал понтифекс; впрочем, сейчас же добавил гораздо мягче: – Надо успеть, мой мальчик. Пойми, это не моя прихоть. Дело в том, что вам в Германии необходимо действовать заодно с Францией. То есть действовать в одни сроки А там дело завертят сразу после Пасхи.
– Заодно с Францией?! А кто же та́м всем заправляет, святой отец?
Инокентий нахмурился.
– Ты действительно хочешь это знать, Хугулино? Поверь, это как раз тот самый случай, про который говорят: меньше знаешь – крепче спишь... И вообще. Запомни на будущее, друг мой, ведь тебе ещё не раз придётся организовывать различные секретные мероприятия. Никогда не сообщай исполнителям лишнего. Каждый исполнитель должен знать только то, что ему по его роду деятельности знать необходимо. Только это и ничего другого! Этим ты убережёшь и себя, своё дело, которое ты замыслил, и своих подчинённых, поскольку излишние знания всегда порождают в неокрепших умах сомнения. А от сомнений до предательства, как известно, – один шаг. Поэтому не надо вводить слабых людей в соблазн грехопадения... У немецких простолюдинов есть такая пословица: что знают двое – то знает свинья. Она, конечно, грубовата, как и всё, что исходит от германцев, но суть вещей передаёт верно... Так что по срокам тебе всё ясно?.. Ну, неделя-другая после Пасхи – это ещё будет терпимо. Но не позже! Ты понял?
Кардинал кивнул.
– Да, святой отец.
– Хорошо... Теперь ещё. С тобой поедут четыре монаха. Они все из нового Ордена, который сейчас создаёт Франциск Асси́сиумский. Они направляются в Вари́скорум, где архиепископ Магдебу́ргумский А́лберт отвёл им место под строительство обители. Так вот, обитель пока подождёт. Все четверо поступают в твоё распоряжение. Временно, разумеется. До исполнения поставленной задачи. Как я уже говорил, знать весь замысел им не обязательно. И даже вредно. По прибытии на место с каждым поговоришь отдельно, каждому поставишь задачу. То есть поручишь определённую область: графство или епархию. Как они будут действовать – совместно с твоими людьми или параллельно – решать тебе. С исполнительностью с их стороны, полагаю, проблем не будет: ослушаться легата они не посмеют – Франциск набирает к себе в Орден наиболее смиренных, а вот инициативы от них не жди. Поэтому задачу им ставь чётко и предельно конкретно. Ясно?..
– Ясно, святой отец.
– Ну вот и хорошо, что ясно... – понтифекс в очередной раз с удовольствием оглядел мощную фигуру своего племянника. – Но как же ты возмужал, мой мальчик! Как же ты возмужал!..
Утром Белого Воскресенья, когда сотни и сотни мальчиков и девочек Колоньи, с цветами и зажжёнными свечами идущие к своему Первому причастию, заполонили обширную Рыночную площадь, что располагалась между собором Большой Святой Мартин и еврейским кварталом, в этой густой пёстрой толпе, состоящей из празднично одетых, непривычно серьёзных детей и, наоборот, из их излишне возбуждённых родителей, из священнослужителей, облачённых в белые пасхальные одеяния, из охочих до ярких зрелищ, разнаряженных, словно на собственную свадьбу, праздных гуляк, из шествующих с чувством собственного достоинства отцов города в пурпурных с золотом мантиях, из напыщенных пополанов, из монахов-бенедиктинцев в чёрных ку́куллах, из бойких торговцев-лоточников, из крикливых домохозяек в ярких новых чепцах, из нищих и попрошаек в неописуемых отрепьях и из прочего пёстрого городского сброда, в этой кипящей, бурлящей, но тем не менее движущейся весьма целенаправленно, в силу своих внутренних течений, толпе, появился молодой парень в простой пастушьей одежде, который, вскочив на весьма удачно подвернувшуюся тут тележку зеленщика, громогласно объявил почтенным горожанам, что нынче на восходе солнца, когда он ещё только пригнал своё стадо на выпас, было ему чудесное видение: белый ангел, сияющий и прекрасный, спустившийся прямо с небес, молвил ему: «Никола, пробил твой час! Пришло твоё время! Очнись от сна духа, покажи собою, что ты — письмо Христово, через служение написанное не чернилами, но Духом Бога живого, и не на скрижалях каменных, но на скрижалях сердца. Брось кнут, Никола, и возьми крест, ибо ныне не овец поведёшь ты на луга сочные, но многих и многих, чистых сердцем и помыслами, – в Землю Святую, дабы сбылось предначертанное Всевышним и освобождён был Гроб Господень из плена неверных!» И приказал-де ему ангел собрать отроков и отроковиц, невинных и безгрешных, и повести их в Землю Святую, в град Хиеросолим, где не мечом и огнём, но лишь святым словом Божьим повергнуть неверных в трепет и обратить в бегство.
Пламенная речь имела успех. Возможно, потому, что произнёс её не какой-нибудь напыщенный городской франт, желающий подобной выходкой сделать себе хоть недолгое, но громкое имя, и не слюнявый и паршивый юродивый, коих на каждом городском празднике пруд пруди, и кои и сами не ведают, что слетает с их языка. А произнёс это всё человек явно серьёзный, хоть и простой, крестьянского сословия, обычный селянин, один из тех, кто обычно хваток на руку, но никак не на язык, для которого привычней молчать и трудиться, чем ни с того ни с сего брать и опрокидывать тележки да ещё и, стоя на них, произносить страстные речи. Движение на площади сбилось со своего предначертанного круга. Вокруг неожиданного оратора начала собираться толпа. Опоздавшие и не расслышавшие толкались локтями.
– Что там?!.. Что там?!..
– Ангела узрел, блаженный!..
– Господи, воля твоя!..
– Что он о детях говорил?!.. Я же слышала, он что-то о детях говорил!..
– Благодать, говорит, снизойдёт на детей, что здесь собрались! Говорит, сие Господу угодно!..
– А как же, а как же – безгрешные души!..
– Нет, он говорит, ангел небесный ему крест принёс, чтоб он Гроб Господень шёл воевать!..
– Прямо с небес?!..
– Воистину! Весь белый и в сиянии золотом!..
– Чудо!.. Чудо!..
– А кому же, скажи, ещё Гроб Господень вызволять, ежели не безгрешным?! Рыцари-то все в грехах да в распутстве! Долг свой христианский забыли! Вот Господь и сподобил невинных!..
– Верно говорит! Верно! Кому как не им!..
– А как же, а как же!..
– Молитесь, праведные! Чудо нам ниспослал Господь!..
– Аллилуйя, Господи!..
Впрочем, тут же нашлись и скептики.
– Эй, ты, как там тебя? Никола! Может, ты на солнышке перегрелся? Уснул, понимаешь на солнышке, вот тебе голову и напекло!
– Не, он, видать, когда овец гнал, споткнулся да башкой о дерево приложился, вот у него в искрах да в сиянии ангел-то и возник!
Вокруг обидно загоготали.
– Во имя Господа!.. – вдруг взлетел над толпой мощный зычный голос. – Во имя Господа!.. – необычного вида монах: босой, в ветхом залатанном рубище, подпоясанном простой верёвкой, воздвигся вдруг рядом с пастухом и, обняв его одной рукой за плечи, а вторую, с зажатым в ней простым деревяным крестом, выбросив вверх, в третий раз возгласил: – Во имя Господа!.. Всё, что делается во имя Господа, делается с согласия и от имени Его!.. Ты! – ткнул он крестом в сторону одного из скептиков. – Как смеешь ты сомневаться в правдивости слов этого юноши, пекущегося, в отличие от тебя, не о собственном чреве, но лишь о славе Божьей?! Или тебе не дорог Гроб Господень?! А может, ты из тех, кто и в истинность бытия Спасителя нашего Иезуса Христа не верит?! Нет?! Почему же слова о Святой Земле вызывают у тебя лишь гнусную усмешку?!.. – зеваки притихли, а уличённый, вжав голову в плечи, попятился в толпу. – Братья и сёстры мои! – вновь воздел крест монах. – Скажите мне, многие ли из вас сподобились видеть ангела небесного?! Или, может быть, к кому-нибудь из вас крылатый слуга Божий обращался с речами?! Нет?!.. Нет, братья и сёстры! Никто из нас не удостоился чуда! А всё потому, что мы все погрязли в грехах! Мы очерствели сердцем и ослабли умом! И я могу смело сказать, что вера наша ослабла! Поскольку Гроб Господень, который уже столько лет попирается ногами неверных, перестал заботить нас! Перестал быть вечной кровоточащей раной на теле нашей христианской веры!.. Но милость Господа нашего безгранична! Потому он даёт нам, братья и сёстры, ещё один шанс! Потому он и послал ангела своего к этому юноше, выбрав его среди нас как, возможно, самого безгрешного и чистого душой! Почему же вы не верите ему?!..
– Простите, отец, – откликнулись из толпы, – вы всё это очень даже правильно говорите. Но почём нам знать, что парень этот не врёт?
Монах ничуть не смутился.
– А это как раз легко проверить!.. Скажи, любезный, – поворотился он к пастуху, – а ты знаешь, что священный град Хиеросолим находится за морем? Как же ты собираешься дойти до него? Или тебя и тех, кто пойдёт с тобой, будет на берегу ждать корабль? – он подмигнул толпе: мол, сейчас мы выведем этого пройду на чистую воду. – Об этом, часом, тебе ничего твой ангел не говорил?
– Говорил! Как же! Говорил, святой отец! – явно обрадовавшись, заторопился пастух. – Он сказал мне: а как дойдёте до моря, так увидите, что моря-то и нет! Лето в этом году будет жарким – море во многих местах пересохнет, и пройдёте вы через море посуху, ног не замочив, прямо в Землю Святую! – отбарабанил, как хорошо заученный урок, Божий избранник. – Так он сказал, святой отец! Истинный крест!
– Вот!.. – торжествующе возвестил монах, простирая к пастуху руки. – Вот где истина! Разве ж этот простой юноша, который и моря-то никогда не видел, и даже не знает, в какой оно стороне, разве ж он смог бы измыслить такое?! Это ли не доказательство правдивости его слов?! Это ли не доказательство чуда Господня?!..
– Чудо!!.. Чудо!!.. – стогласо откликнулась толпа.
– Возрадуемся же братья и сёстры! – продолжал тем временем монах. – Господь остановил на нас взор Свой! Господь ниспослал нам великое чудо! Вознесём же хвалу нашему Господину Небесному! И, укрепившись в вере, исполним волю Его!.. – он вновь воздел крест, и голос его, казалось, так же взлетел вверх вместе с деревянным распятием. – Отроки и отроковицы града Колонья! В ваших чистых душах живёт Спаситель! Ваши сердца наполнены верой! Господь зовёт вас на подвиг! Ступайте же в Землю Святую и освободите её от нечистых! Идите и не бойтесь ничего, ибо Господь с вами! Аллилуйя, Господи!..
– А-а-а!!.. – отозвалась площадь. – Аллилуйя!!.. Аллилуйя, Господи!!..
Монах с пастухом сошли с тележки и плечом к плечу двинулись сквозь толпу. И сейчас же несколько юношей и девушек примкнули к ним и пошли рядом. И это небольшое ядрышко по мере продвижения к выходу с площади, словно катящийся по склону горы снежный ком, начало быстро обрастать людьми: детьми и взрослыми, богатыми и простолюдинами, ремесленниками и домохозяйками, монахами и облачёнными в белое священниками с крестами и хоругвями в руках.
– Господь наш Иезус Христос! Крест Святой возврати нам!.. – высоким чистым голосом запел идущий рядом с пастухом монах.
И десятки голосов – детских и взрослых, звонких и хриплых – с воодушевлением подхватили слова известного гимна крестоносцев:
– К подвигу нас зови! Слава Твоя на нас!..
Процессия покинула площадь и, продолжая обрастать сбегающимися со всех сторон людьми, длинной многотысячной змеёй медленно поползла по улицам растревоженного, словно разрытый муравейник, города в сторону южных ворот...
Святейшему Отцу Иннокентию, папе Милостью Божьей, слуга Божий Ренард епископ Карнутумский со смирением и почтением.
Извещаю Вас Святой Отец, что вчера в Карнутум пришло паломников великое множество. Шли они весь день, и к вечеру их в городе и в окрестностях его до 20000 набралось. Всё больше простолюдины. Как мужчины, так и женщины, и очень много детей, едва ли не половина – дети, причём многим из младших от силы лет десять будет. Со слов тех паломников, идут они уже вторую неделю и идут на Парис, к королю. А ведёт их некий Стефан, пастух из деревеньки Клуа, что под Виндоцинумом. И этот Стефан рассказывает, будто было ему видение дивное: явился якобы пред ним сам Господь, однако ж под видом бедного монаха, и принял от него, от Стефана, хлеб и воду, после чего, в знак благодарности, на священный поход в Землю Святую его благословил. Велел ему тот монах собрать войско великое, однако ж не из воинов, а из отроков и отроковиц целомудренных и безгрешных. И с тем войском идти ему надлежит поначалу на Парис, а оттуда, короля Франции Пилиппа Августа помощь приняв, – к морю и далее – через море – во град Хиеросолим, от неверных Гроб Господень освобождать. И вроде как дал ему монах этот письмо для короля Пилиппа Августа, но письмо это упомянутый Стефан никому не показывает, говорит, что лишь королю Пилиппу Августу лично в руки его отдаст, а в том, что письмо при нём, и в том, что всё, что он говорит, истинная правда, крест целует и на мощах святых клянётся. А освобождать Землю Святую ему надлежит не огнём и мечом, но лишь святым словом Божьим, на то, с его слов, тот монах особо указывал, приговаривая: блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Ныне же всё это войско паломническое с рассветом из города по Аблисской дороге ушло, и много отставших от того войска – больных и обессиленных, поскольку по малолетству и из-за отсутствия доброй обуви к дороге дальней не приспособлены. А две девочки, лет десяти, не более, за городской стеной, где стоял лагерь паломников, и вовсе неживыми были найдены – по всему, от изнеможения.
Такоже доношу Вашему Святейшеству, что к войску тому паломническому попрошаек и воров, и мошенников всякого рода прибилось великое множество, и они тому воинству немалые беды и козни чинят, воруя личное и милостыней поданное расхищая. И девицы иные невинные, с тем войском идущие, по причине своей неопытности и не имея возможности к противлению, от тех злодеев девственность свою потеряли.
Извещаю Вас такоже, Святой Отец, что, согласно указаниям, вами данным, в сношения публичные с упомянутым Стефаном клир местный не входил, но, помятуя Ваши советы мудрые, содействие негласное и одеждой, и продуктами идущим с ним оказывал, а двум монахам, что от Ордена нового Франциска Ассисиумского, которые оного Стефана в походе сопровождают, мною лично 200 либр серебра на пропитание паломников от казны епископальной тайно было передано, и в том от монаха брата Элии из Кортоны расписку имею.
Писано в Карнутуме, II Календы Мая, год Воплощения Господнего MCCXII.
Из письма Святейшего Отца папы Иннокентия Пилиппу Второму Августу сиятельному королю Франции:
...Известие же о том, что поход священный отроков и отроковиц, что Гроб Господень от гнёта сарацинского со всей решимостью и отвагой недетской вызволять двинулись, ты не одобрил и оных отроков и отроковиц по их домам отправить желаешь, мы приняли с печалью великой, и благословить сие никак не можем и, более того, упрёк тебе наш апостольский в том шлём...
...ибо ведёт их любовь к Господу Богу нашему и святой церковный пыл преданности, воспламенённый ненавистью всесокрушающей к неверным и жалостью великой к святыням попранным.
Дети сии – укор всем нам; ибо покуда мы предаёмся сну, они Землю Святую вернуть стремятся...
Что же касаемо некоторых клириков, а равно и советников многих твоих и дуксов, что сие хождение великое попрёками пустыми осыпают и находят его не более чем дурной детской забавою, совершенно вздорной и порицания всякого заслуживающей, на то скажу, что противятся они деянию сему более из зависти и скупости своей, нежели ради истины и справедливости... Уж коли сам не имеешь достаточно веры и смелости к делам великим, то хотя бы иным, веру и смелость имеющим, препятствий в том не чини...
Святое войско под руководством пастушка Николы, за три месяца пройдя все южногерманские земли, достигло аббатства Святого Маурития Ага́унумского в начале августа. Это уже было самое подножье Альп. Здесь заканчивалась проезжая дорога и начиналась горная тропа, которая поначалу довольно полого, а миновав крепость Мартини́акум, чем дальше, тем круче начинала карабкаться вверх – к известному всем паломникам перевалу Врата Большого Святого Бернарда.
По дороге от Колоньи войско ничуть не поредело и насчитывало в своих рядах не менее двадцати тысяч детей – взамен многих и многих, выбывших из строя по болезни, из-за усталости или истощения и по многим другим причинам, в ряды юных крестоносцев в каждом городе, в каждой деревушке вливалось не меньшее, а то и гораздо большее количество восторженных мальчишек и девчонок, всем пылом своих чистых сердец страждущих освободить Святую Землю и Гроб Господень из-под гнёта гнусных сарацин.
Аббат А́ймо сбился с ног. Он не успевал распоряжаться. Вымотанных многонедельным тяжёлым переходом, голодных, оборванных, обессиленных детей надо было разместить на ночлег, накормить, оказать помощь больным, утешить отчаявшихся. Кроме того, необходимо было похоронить умерших, которых подвода за подводой натужно втаскивали в монастырские ворота понурые остроухие мулы. Телег было много: не две и не три, и даже не пять. Детей на каждой подводе лежало не менее десятка, и это были дети, умершие только на последнем переходе от Эгля. Аббат ужаснулся – сколько же этих невинных расстались с жизнью за всю дорогу от бесконечно далёкой отсюда Колоньи! Аббат подумал о дне завтрашнем и ужаснулся вторично: в ближайшие дни этим мальчикам и девочкам – измотанным, обессилевшим от голода и бесконечной дороги, полураздетым, зачастую босым – предстояло карабкаться по каменистым тропам в заоблачную высь, туда, где местами даже сейчас, на исходе лета, тропу то и дело пересекают длинные ледяные языки и глубокие снежные перемёты, где вдоль тёмных узких ущелий дуют пронизывающие ветры, летящие от могучих вечных ледников, где на протяжении нескольких дней пути нет даже намёка на нормальное человеческое жильё, где порой обычный ночлег у костра, возле которого можно согреться и просушить одежду, является пустой несбыточной мечтой! Да, на перевале есть монастырь, основанный ещё присной памяти Бернардом Ме́нтонским, да прославится в веках его доброе имя! Но, во-первых, до монастыря ещё нужно дойти. А во-вторых, это ведь просто хижина. Самая обыкновенная хижина, приют, рассчитанный, от силы, на десяток монахов и такое же количество путников. И при всём желании он не в силах будет вместить и обогреть эти тысячи и тысячи измученных обессиленных малолетних путников.
Если бы он только мог! Если бы он мог развернуть и отправить этих несчастных обратно по их домам! В Колонью, в Ворма́тию, в Спи́ру, в Баси́лию, в десятки и сотни мелких городков и селений, из которых они вышли, и где остались их семьи, их матери и отцы, их братья и сёстры. Но он понимал, что не в силах сделать это. Во-первых, этого не хотели сами дети. Со многими из них он уже успел коротко переговорить. И каждый разговор протекал одинаково, так, как будто менялось лишь обличье стоящего перед аббатом ребёнка, а там, внутри, за голубыми (карими, зелёными, серыми, чёрными) глазами таился некто единый: измученный, но не сломленный, невеликий ростом, но бесконечно великий душой, истово верящий в свою высокую божественную миссию:
– Как звать тебя, дитя?
– Бру́но...
– Суи́дгер...
– По́ппо...
– Ре́гина...
– До́да...
– Куда же идёшь ты, чистая душа?
– К Богу!
– К Богу!
– К Богу!..
И что, что он мог им на это сказать?!..
Но было ещё и «во-вторых». Это «во-вторых» уже почти месяц лежало на столе в келье аббата и от многочисленных прочтений успело залосниться и истрепаться по краям. Это было письмо, присланное из Ромы от того, чьих указаний аббат Аймо не мог не выполнить иначе как потеряв свой чин и свой пост, а возможно, и свою душу. Это было строгое и недвусмысленное предписание папы Иннокентия оказать этому странному священному походу посильную помощь, но ни в коем случае не задерживать его продвижение через Альпы.
Солнце уже скрылось за горами, на стены обители легли глубокие вечерние тени, а дети всё продолжали приходить, бесконечная их процессия – шаркающая, согбенная, порой тихо плачущая – тянулась от ворот монастыря вниз по дороге и терялась за ближайшим поворотом...
Утро следующего дня выдалось тихим и ясным. Это хоть самую малость, но утешило аббата Аймо: похоже, Господь прислушался к его горячим молитвам и дал детям хорошую погоду для того, чтобы преодолеть самую сложную часть их маршрута. Аббат не знал, да и не мог знать, что с севера, от далёкого холодного моря, к Альпам медленно, но неотвратимо приближается плотная, до отказа напитанная влагой, облачность. Приближается, надвигается, ползёт, чтобы уже назавтра, зацепившись за острые горные вершины, обступившие со всех сторон перевал Святого Бернарда, укрыть его плотным непроглядным туманом, окутать промозглым холодом, от которого коченеет тело и деревенеют конечности, завалить непреодолимыми сугробами тяжёлого мокрого снега, в которых обессиленный человек вязнет, словно глупая овечка, по неосторожности забредшая в болото. Аббат не знал, что почти все дети, нынче на рассвете покидавшие обитель, уже в самое скорое время – в ближайшие два-три-четыре дня – обречены на медленную мучительную смерть от холода и голода, от срывающихся с заснеженных склонов внезапных, всё сметающих на своём пути, яростных лавин и грохочущих камнепадов, наконец от волков, настойчиво и терпеливо идущих по тёплому детскому следу...
Через неделю в обитель вернулись немногие уцелевшие, те, кто, не доходя до перевала, повернул назад и потому сумел пробиться сквозь убийственную непогоду обратно к людям. От