АЛЬФА И ОМЕГА
IV
На следующий день Горенко проводил Ланина на вокзал. Провожание затянулось. Бродя по весенним, уже чистым, начавшим опушаться зеленью улицам, они вспомнили университетские годы, посидели на дорожку в кафе, и в свой город Ланин добрался часам к пяти. Впечатление от поездки осталось двойственное. Неплохая разрядка, пообщался с неглупыми людьми, заручился поддержкой Семина, которому, как ни странно, понравился. Но еще сильней было недовольство собой за неумеренную болтливость, дух противоречия и чувство превосходства, столь противные самому в других.
«Какой я мелкий, ничтожный болтун! – думал он с досадой. – Давно уж пора делом заняться, а я... Вот Олег хотя бы...»
Как и Волхов, он першел на постную пищу, хотя уверял приятеля, что не из подражания, а чтобы ослабить гравитацию. Но разве вегетарианство – дело? Жить бы, думал он порою, одному, в тишине и скудости, без суеты и шума, отдавшись делу самоограничения и самоотдачи… Как Олег, к примеру...
Он позвонил ему с вокзала на квартиру и, застав неожиданно дома, договорился сойтись, как всегда, по дороге.
- Ну, как ты? – спросил он, сочувственно вглядываясь в худое, в запущенной бороде, лицо друга.
- Да так, – пожал тот плечом. – Но, знаешь... каждый день что-то происходит…
- Знаю, знаю, читаешь по книге жизни! – засмеялся Ланин.
- Зря смеешься, именно… по книге!.. Даже в мелочах смысл, надо только видеть.
- И что ты увидел?
- Я вижу вещи удивительные… Я говорил: дом этот опутан, он весь в сетях. И номер на стене, как клеймо... Но это не дом ведь, а я опутан и уловлен, понимаешь? Но тем более чувствую рядом бога. Иду по самому краю - вот-вот, кажется, сорвусь… И вдруг в последний момент что-то меня спасает. Точно ведут меня бережно... Да, да, не смейся! Я даже придумал вот... – он смущенно улыбнулся. – Ну… смысл в том, что Господь ведет меня... И вот, миновав пропасть, я оглядываюсь и вижу... - он выкинул вдруг руку и округлил глаза, -
два следа, ведущие в гору,
мои и Господни,
и только один след – над бездной.
Мне горько до слез:
- Зачем же ты, Боже,
бросал меня над преисподней?
- Дитя дорогое,
Я там на руках тебя нес…
- О, да ты и на стихи мастак!
- Да баловство!.. – пробормотал, пытаясь скрыть заблестевшие слезы, Волхов. – И мысль совсем не моя, где-то слышал… Но меня лично коснулось – и сложилось вот… Ты знаешь... – На него нашел вдруг стих откровения. – Я раньше не понимал, как это – жить по божьей воле. Как я могу ее знать? А это так просто! Она – в самой жизни! Ничто не случайно, во всем значение и смысл. А мы примитивны, как лягушки… Кольнули соломиной – дрыг ногой. Коль – дрыг, коль – дрыг! И так вся жизнь. Но нет! Все – бог, и все – от бога. И если произошло что-то, то не так просто, а по божьей воле. Болезнь, пожар, премия, неудача или, наоборот, удача – все, раз оно в моей жизни, назначено лично мне. Либо наказание, либо испытание. И дело в том лишь, как я к этому отнесусь, переживу, исполню! Помнишь, те деньги… мелочь, в общем… но я думал, что действительно потерял. А мне сладко было! И во всем так… Не надо ничего придумывать, ничего! Разве мы по своей воле родились? Так и жизнь получили уже готовую, уже написанную, как ноты, и надо только исполнить… Божья воля для меня – это судьба, а моя задача – исполнение. Бездарным исполнением все можно загубить. А прекрасным – даже из простенькой мелодии можно сделать шедевр! Когда я понял это, все исполнилось величайшего смысла. Жить страшно интересно и ответственно! А когда еще чувствую рядом - если хочешь, и в самом себе - две эти силы, бога и дьявола, борющихся за меня… и знаю, что могу довериться Господу абсолютно, и зависит это только от меня… о!.. чувство, что ты в центре вселенских событий!..
Волхов взволнованно взглянул на Ланина; тот шел с полуулыбкой, как бы желая и не решаясь что-то сказать.
- Ты хорошо это подметил, - сказал он, наконец. – Как ноты, да… Но чтоб хорошо исполнить, надо же и инструментом владеть … Я сказал бы: земля – ипподром, где у каждого наездника свой маршрут с препятствиями. И тут важно, как ты вышколил своего коня, то бишь гомоса, как им владеешь...
- У тебя, - улыбнулся Волхов, - на все сравнение…
- И Христос говорил притчами. Образ – великое дело! Я вот о твоей ситуации много думал и тоже сравнивал… Представь, война, и часть территории противник оккупировал. Холуи подались в полицаи, в бордели и выслуживаются в охотку. Масса душонок просто трусливых, - им бы пожрать, попить, да чтоб не били… Кто не смирился, те ушли в подполье, в партизаны. Захваченных враг бросает в тюрьмы. Ничего картинка?.. Вот и земля так оккупирована невидимо дьяволом. Люди, живущие по закону материи, то бишь гомосы, вполне его устраивают, поскольку порядок его - квинтэссенция гомосной разнузданности. Отрекшиеся от низости и тьмы – вроде партизан и подпольщиков. Некоторых он ловит и истязает в тюрьмах. Ты вот - из уловленных. Не надо стыдиться, что в узах, в дерьме и грязи, как ты говоришь… Лучше уж мучиться, чем, пусть на воле, работать на него.
- Я это уже понял… - сказал Волхов тихо.
- Но ведь в большинстве, - продолжал Ланин насмешливо, - люди даже не понимают, на кого работают! Некоторые, правда, верят, что будут спасены. Это верующие. Они и всех делят так - на верующих и неверующих. Какой наив! Ведь разделены все по реальным делам, по реальной работе на бога или дьявола! А бездельная, бесплодная вера гомосов, которую культивирует церковь званных...
- Вот опять ты… – поморщился с досадой Волхов. – Все святые были в церкви!
- Как ты, Олег, скучен! – отвернулся, махнув на него, Ланин. – Как будто и не говорили... Да не в этой они! А в святой церкви избранных!
Несколько минут, насупясь, они шли молча.
- Есть классический образ, - заговорил вдруг, просветлев, философ. – Восхождение к богу – как подъем к вершине. Путь, совершив стремительное восхождение, указал Христос. «Следуйте за мной!» – сказал он народу. И - пошли! Одни без ничего, другие со снаряжением. Одни в одиночку, другие группами. Вера – как посох для путника, как веревка для альпиниста. Все, поднимающиеся за Христом, и есть его церковь. Но не каждому подъем по силам. Множество народа толкется внизу, обсуждая, что да как. Ревнители восхождения раздают всем посохи и веревки. Они понаставили шатров и ведут инструктаж, уверяя, что без инструкций и снаряжения идти невозможно. Толпы людей с веревками и посохами, в штормовках и шиповках, причастные уже к великому горнему братству, табунятся вокруг вожаков, жгут костры, варят походные каши и ведут бесконечные беседы о восхождениях и знаменитых скалолазах. И хотя большинству, в конце концов, посох пригодится разве, чтоб подпереть дома забор, а веревка – привязать теленка на выгоне, каждый уверен, что он альпинист, и охотно демонстрирует всем твердый посох и крепкую вервь своей веры... Но мы же не совсем, Олег, глупцы, чтоб не понимать, что к чему. Пусть они форсят в штормовках и потрясают посохами, - мы-то знаем, что дело только в том, чтоб, хоть бы без палки и веревки, пусть даже в рваных кедах или просто босиком, - но лезть, обламывая ногти и сбивая в кровь ноги, лезть и лезть вверх, - и только в этом, и ни в чем другом, следование за первопроходцем!.. Церковь Христа – неустанное движение, восхождение, подъем в крайнем усилии, напряжении и превозможении себя, на которые способны далеко не многие! А бесполезно толкущиеся под горой званные – ну, что они нам? Что они тебе? Бог назначил тебе трудный, мучительный путь опытного постижения истины, а ты до сих пор не можешь отличить подвижников веры от пустых болтунов… Ты-то как обманулся?
- Знаешь, Игорь... Сравнения твои… слишком произвольные… - сказал, не сдаваясь, Волхов. – Все самочинное что-нибудь. Говоришь, что не отступаешь от Евангелия, а сам... Горы какие-то, альпинисты, шатры. Ну, к чему это? Христос сам определил свою церковь…
- Именно! И это не та ветхозаветная церковь, что перетащили в христианство званные! «Вино молодое, - сказал Иисус, - вливают в новые мехи». Так молодое вино Нового завета влито было не в ветхие мехи ветхозаветной церкви, а в новые мехи церкви апостольской, неотмирской! Читал о ней в «Деяниях»? Все верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения свои и всякую собственность и разделяли всем смотря по нужде каждого. Добавь, что не было там священников и служб, обрядов и таинств кроме крещения. Ну, чем похожа на нее современная церковь? Да ничем! И явись вдруг сюда та апостольская община, ее немедленно заклеймят как секту еретиков и предадут анафеме за отступление от веры христовой! А заикнись кто, что там сам апостол Петр, то и Петра объявят самозванцем и отлучат от церкви! Или не так? Так, и ты это знаешь! Потому что церковь эта - давно порвавшиеся, с вытекшим вином, мехи!
- Нет, не могу я так с тобой говорить!.. – с возмущением, краснея, воскликнул Волхов. - Сам Христос сказал: и врата ада не одолеют ее!
- Он сказал это о своей церкви избранных и святых, а не о вашей церкви званных! Не будь же так глуп! Извини, я по-дружески... Но как не понимать того, что написано черным по белому, что сказано просто буквально? Как, миллион раз читая: «Ты – Петр, вот камень, на котором созижду Я церковь Мою», - не видеть этого бьющего прямо в глаза Петра, то есть камня? Не кто придется, а камень, исключительно камень надобен Господу для его церкви! Камень – это ты понимаешь?
- Ну, да... Но камень-то – что?
- А камень, мой милый, это камень, а не песок! Прочнейший монолит, незыблемая скала, твердыня духа! Умники говорят нам, что это камень веры, веру же понимай, как они… Нет! Христос ставит их на место, ясно указывая, что разуметь под камнем. «Всякого, кто слушает слова Мои и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне». Вспомнил? А кто слушает и не исполняет, подобен безрассудному, построившему дом на песке. Можно ли сказать ясней? Камень – это камень исполнения заповедей, камень дел! А не зыбкий песок словес, пустой бесплодной болтовни. Церковь Христа – это церковь исполняющих заповеди, церковь делателей, подвижников, людей праведной и святой жизни!
- Но Господь не праведников, а грешников пришел призвать к покаянию! – воскликнул горячо Волхов.
- Так к покаянию же, а не в святую свою церковь! А покаялись ли и как они покаялись? То есть изменились ли, стали ли жить праведно, чисто, свято? До тех же пор они только званные! Об этом я и говорю!
- Но если они не в церкви, то как узнают слово божье, кто им его донесет?
- Да так, как несла и апостольская церковь, - живым примером служения и делания. А мало – звоните в колокола и читайте проповеди! Но и называйте этих слушающих и взывающих «Господи! Господи!» так же, как Христос - званными. Только званными! Какая церковь? Где церковь? Разве тысячные толпы неотступно ходивших за ним по Иудее и Галилее назвал Христос своей церковью? Увы! Далеко не все ученики удостоились такой чести! А тут… едва прочитают молитву да перекрестят лоб – они уже «народ божий»... Ну, пусть, раз так хочется, церковь, мирская церковь званных. Но и только! И всего лишь! А до святой, любезные, надо же дорасти! Но многие ли решатся на этот узкий путь и крестный подвиг?
- Так церковь, по-твоему, - одни монахи?
- Я сказал – монахи? Заповеди может исполнять любой человек, в любом месте, в любое время. И в миру есть праведники и подвижники, не уступающие монахам. Как и среди монахов – люди случайные. Но это же факт, что почти все святые вышли из монашества. Потому что монахи сознательно изменяют жизнь, во всем стремясь исполнить высшую волю. Потому что монашеская община - прямое продолжение общины апостольской. Только при чем тут я, друг? При чем – по-моему или по-твоему? Это историческая реальность, и принимай ее, какая есть!.. – Ланин, сердито сопя, умолк; несколько времени они шли молча, вразнобой стуча каблуками. «Ну, чего я так взвился? – подумал Ланин, неудовольный, что опять влез в эти прения, и уже тяготясь разговором. - Да пускай он, как хочет…»
- Знаешь... – сказал, наконец, Волхов. – У тебя свои убеждения, и это твое дело. Но не надо навязывать...
- Ну вот.
- Почему я должен думать, как ты?
- Да ради бога!
- Я понимаю церковь, как все. Это не мое личное мнение.
- Да и я ведь не личное выдаю. Это Евангелие. Я цитирую дословно, буквально.
- Цитатами не доказывают. Цитату куда угодно можно пришпилить.
- Вот это ты правду сказал! Всё - на пришпиленных, куда вздумается, цитатах. И не трожь – свято! А Христос сказал: исследуйте Писания. Разве я измышления свои предлагаю? Я напоминаю лишь: вот что сказал Иисус. А ты уж сам суди. Кто может вместить, да вместит!
- Ты, значит, вместил... – усмехнулся Волхов.
- И из-за чего спор-то? – продолжал Ланин весело. – Яйца выеденного не стоит. Ну, выбрал ты эту церковь – ради бога! Сюда тебе и надо. Много званных - мало избранных. Так что - счастливого пути! Путь-то, правда, того… коротковат: до храма и обратно. У Христа другой был: на Голгофу. Так же и у апостолов, у подвижников, дома свои оставлявших ради служения... Извини, ошибся. Думал, что из другого теста...
- А ты, Игорь Павлович, из какого теста? – спросил вдруг, сощурясь и поднимая голову, Волхов. – Говорил бы, я понимаю, монах какой-нибудь… А то кроме говорильни, которую сам же хаешь, и нет ничего... Врачу, исцелися сам!
- А-а!..
- Ага!
- Ну, и до свидания! – Ланин развернулся и, не оглядываясь, в том же темпе двинулся обратно. – «И будь здоров!» – пробормотал он про себя.
Произошедшее, причем совершенно для него неожиданно, было безобразно и мучительно. Особенно мучительно потому, что, как в глаз, Волхов попал в самое больное место. Разве не за то же корил он себя дорогой из Москвы? А этот высокомерный, гадкий тон превосходства? «Да кто я, чтоб судить?» – думал Ланин, и на сердце становилось все тяжелее, и сожаление, что обидел друга ни за что, все сильнее давило его. Наконец, это стало невыносимо, он остановился, оглянулся. Олега уже не было видно. Он торопливо повернулся и пошел следом. «О, негодяй… - думал он, скрипя зубами. – Какой же я негодяй!»
Когда он вошел в узкую полутемную кухоньку мастерской, Олег, нахмурясь, стоял растерянно у стола, будто не зная, за что взяться. Мгновенная радость осветила его лицо. Ланин молча его обнял.
- Прости, брат… - проговорил он глухо.
- И ты прости… - сказал Волхов. Они похлопали друг друга по спинам, и когда отстряли, глаза обоих были влажны.
- Я негодяй, - сказал расстроенный Ланин. – И всегда был таким. Да, да!.. – остановил он хотевшего возразить Волхова. – Ну, соображает кое-что башка... И все, и ничего больше! Мягкотелость и нерешительность принимал за доброту… А в душе – холоден, высокомерен, насмешлив... С юности еще знал это, да. И, главное, порядочным человеком себя считал… А сам – дрянь порядочная... А еще поднимаюсь каждый день на кафедру – других учить! Самому бы чему научиться...
- А я что – лучше? – говорил взволнованно Волхов, желая утешить друга. – Я в сто раз мерзее! Помнишь, как апостол предал блудника сатане в измождение плоти, чтоб дух был спасен? Вот и я так предан… А смею еще рот раскрыть судить… Прости, я такое мелкое ничтожество...
- Нет, это я поползновением на учительство... Но, поверь, ни малейшего стремления указывать… видит бог, ни малейшего! Есть то, что есть, и будет то, что будет… при чем тут я? Одно лишь у меня: понять, почему это есть, и как делается то, что будет… И только!..
Эта небольшая размолвка, послужившая к обоюдной откровенности, еще больше сблизила их.