АЛЬФА И ОМЕГА
III
Позвонив старому университетскому товарищу Валере Горенко в столичное издательство, зондируя возможность публикации, Ланин приглашен был на вечеринку. Компанейская струнка сохранилось у Горенко со студенчества, и Ланин, пока не обзавелся семьей, не раз бывал у него на мальчишниках.
- Приезжай в субботу! – кричал своим скрипуче-высоким голосом Валера. – Будет Семин, отдел науки… кстати и познакомитесь!
У Горенко была представительная интеллигентная внешность: статный, смуглый, с пронзительными черными глазами и прямым, отчеркнутым угольными усиками, носом, с пышной агатовой шевелюрой на вскинутой голове и снисходительно-ироничным выражением все понимающего человека… В университете, подумывая о дипломатической карьере, он учил арабский, но что-то не сложилось, и после пяти лет на телевидении устроился по протекции тестя в издательство.
В большой, оставленной покойным тестем, квартире друга, тесноватой от старинной мебели, замысловатых тумбочек, статуэток и заграничных безделушек, но вместе и просторной, с несколькими модерновыми уголками, Ланин чувствовал себя по-домашнему раскованно и уютно. За двумя квадратными столами, составленными углами в квадратной, с особенной вращавшейся люстрой, комнате сидели, кроме мужчин, жена Горенко – изящная, маленькая, как девочка, голубоглазая женщина, его красавица-дочь, очень похожая на отца, и неопределенных лет общительная, живая дама – вдова генерала и подруга жены. За исключением мельком встречавшегося раньше Овсянкина, сослуживца хозяина, все гости были новые для Ланина лица, включая молодого и перспективного, как отрекомендовал зятя Горенко, ученого–программиста Виктора. Этот Виктор и его друг Герман, физик, почему-то особенно его заинтересовали. Свежий, румяный Виктор, сидевший рядом, возражал, поблескивая очками, суховатому седому Семину, откинувшемуся слегка на стуле и мявшему узловатыми пальцами салфетку.
- Это все субъективно, Владимир Петрович… - говорил Виктор.
- Жизнь трагична по определению, - настаивал, последовательно проводя свою мысль, Семин. – И особенно трагична для высокоразвитого ума, непрерывно совершенствующегося, впитывающего знания и в то же время приближающегося к уничтожению. Поэтому некоторые, не допуская гибели индивидуальности, и пришли к идее всеобъемлющего духа, единого сознания, вбирающего в свое бессмертие совершенные души…
- Чистый идеализм! – добродушно рассмеялся Виктор. – Концепция без обоснования...
- Почему же, Витя, - вмешалась с мягкой улыбкой генеральская вдова. – Есть целые тома свидетельств о существовании душ.
- Вы, Ольга Андреевна, о спиритизме?
- Как хочешь, называй. А Сведенборг? Даже Кант вникал в это и не нашел обмана.
Ланин хотел вставить пару слов о своей группе и контактах, но, заметив насмешливое выражение Семина, промолчал.
- Ну, хорошо! – поднял руку Виктор. – Допустим… Но это ничего не меняет! Я говорю сейчас о реальном разуме, а не о том, что где-то когда-то… Ведь система эта позволит...
- Искусственный разум невозможен в принципе! – отверг категорически Семин.
- И вы правы! – радостно простер руку Виктор. – Система должна быть открытой! Я и говорю об универсализации естественного разума техническими средствами…
- Это логично, - поддержал Ланин. – Как молоток и топор стали продолжением руки, так ваша система – продолжение мозга.
- Ну, не так упрощенно... Мышление – функция коры больших полушарий, второй сигнальной системы. А мы добавляем своего рода третью систему, искусственную… Представляете, как возрастут уровень и качество мышления! – воскликнул горячо Виктор.
- О! – улыбнулся Семин. – Только вы...
- Нет, мальчики, - сказала Ольга Андреевна. – Вы о мысли говорите, как о средстве!..
- А что же это? – усмехнулся Ланин. – Ноги и руки – разве не средство, не инструмент? Ноги – для ходьбы, руки – для работы, мозг – для осмысления среды и ориентации.
- Но сознание сущностно, без него нет человека! - заметил с тонкой улыбкой Семин.
- Сущностно! – рассмеялся Ланин. – Раз уж вспомнили о второй сигнальной системе, позвольте напомнить и о рефлексах головного мозга… Мысль, как показал Сеченов, – две трети рефлекса. Рефлекс без заключительной фазы, без действия, и есть мысль, то есть замена реального действия воображаемым, мысленным… И этот вот неполный, обрезанный рефлекс вы называете сутью? Мысль должна быть ясной, точной, устремляющей действие, как тетива стрелу, в цель! А у нас что? Наш хваленый разум – не средство, а весьма ущербное и часто бесполезное средство гомоса!
- Гомоса? – наклонился к нему Виктор.
- Ну, гомо сапиенса. Я так для краткости...
- Фу, как неблагозвучно! - поморщилась Ольга Андреевна. – Гомос, гумус... чернозем какой-то.
- Так и есть – земля! – подхватил, смеясь, Ланин. – В которой прорастает и всходит семя духа. Помните притчу о сеятеле? Вышел сеятель сеять. И упало иное при дороге, иное на камень, иное в терние. И где склевали, где засохло, где сорняк заглушил… И только упавшее в добрую землю дало плод. Так вот, это не земли, а гомосы, то бишь - гомо сапиенсы… Но гомосы эти, извольте знать, дважды ущербны… дважды! Во-первых, потому что сугубо материальны и не простираются за пределы материи. Во-вторых, вследствие упомянутой разумности, то есть подмены действия мыслью и словом, а проще… что бездельники и болтуны! И вы, Виктор, этим болтливым бездельникам хотите добавить еще третью сигнальную систему, некое интегральное сознание? Зачем?! Посмотрите, во что они превращаются и уже превратились из-за телевидения и интернета! А тогда будет уж невесть что! Уже такая ущербность в кубе, что...
- Такова логика развития! – возразил Виктор. – Как появился, хотим мы или нет, интернет, так явится и продолжение…
- Ну, правильно! – согласился насмешливо Ланин. – Организм логикой своего развития движется к смерти. И эта человеческая цивилизация – тоже!
- Не ожидал от тебя, Игорь, такого пессимизма! – пропел над его ухом подошедший с бокалом Горенко и, обняв Ланина за плечи, с улыбкой подмигнул Виктору. – Закоснел ты там, друг... чаще надо встречаться! – Он подвинул себе стул и присел. Это была его манера: обходить время от времени народ, присоединяясь и подпуская критическую струю.
- Тут не пессимизм, - сказал Семин. – А отрицание разума, кое нельзя...
- Да разве я разум отрицаю? – воскликнул, обернувшись к нему, Ланин. – Разве я против мысли, слова, культуры? Это был бы верх глупости! Это все равно, что отказаться от пилы и перетирать бревна веревкой. Пила – замечательный инструмент! Но если в результате - не брусья и доски, а одни опилки?.. Мышление, как и пиление, средство. Острые, крепкие мысль и слово для развития незаменимы. Но если вместо досок и брусьев – горы опилок, годных разве для топки, когда вместо дела и развития – блудоумие, пустозвонство, реки бесплодных словес, - вот от этого увольте!
- Нет, это надо записать! – вскричал Горенко, вскинув руку с бокалом. – Какая метафора! Нет, каков, Владимир Петрович, а? – хитро подмигнул он Семину и встал. – А вы что? – обрушился он на соседний стол. – Вот где бурлят... генераторы идей! А вы тут...
- А тут дегенераты, - пошутил обаятельный гололобый Герман.
- Дегенерат мне тоже... – сказал под общий смех, подсаживаясь к нему, хозяин.
- Игорь Павлович! – решительно повернулся к Ланину Виктор. – То, что вы называете блудом ума, это – пусть иногда в ущерб практике – свобода мышления, свобода интеллекта, без которой человечество сидело бы по сей день в пещерах!
- Да не смешите меня! – перебил весело Ланин. – Ваша интеллектуальная свобода –свобода зэка, выпущенного из карцера в зону. И никогда ему не выбраться за колючую проволоку материализма! Ну да, сидели раньше в пещерах, теперь сидим в многоэтажках из бетона - и что? Для большинства все начала и концы на этой земле. А она – лишь питомник, полигон для тренировки и испытания душ. Человечество как появилось, так и исчезнет с лица земли. Но стоит еще над миром ковчег спасения, принимающий избранников, сделавших свою жизнь путем восхождения! Не сознание, Владимир Петрович, а совершенный дух, совершенная энергия вливается в абсолютную энергию всебытия! Не упершиеся в землю и погрязшие в материи, а решительно отвергающие земные основания ради живого действия самоотвержения и любви – вот жители вечности!
Эта тирада разгорячившегося Ланина привела Ольгу Андреевну в восторг.
- Этот ковчег – церковь? – спросила она, радостно ему улыбаясь. – Вы верите, Игорь Павлович, в бога?
- Нет, я не верю, - отвечал твердо Ланин. – Когда инопланетян спросили, верят ли они в бога, те сказали: нет, не верим. Мы знаем, что он есть. Так и я: не верю, но знаю.
- Так вы еще и в инопланетян верите? – поднял изумленные глаза Семин.
Ланин, откинувшись на стуле, захохотал, и Виктор вместе с ним.
- Да… да если бы, Владимир Петрович… я никогда и не слышал о пришельцах, - сказал он, наконец, утирая глаза платком, - а только видел эту бездну мироздания да знал, что Земля – ничтожная песчинка в одной из бесчисленных галактик… то и этого довольно, чтобы, как Джордано Бруно, утверждать, что мир полон жизни… И, скорей всего, более развитой, чем наша!.. Я поражаюсь – увы! - скудоумию нашей науки! Обнаружили в космосе молекулу воды – сенсация! Органическое соединение в обломке метеорита – сенсация! Стало быть, умозаключают, и еще где-то может быть жизнь. Как Землю считали когда-то центром вселенной, вкруг которого ходят светила, так по сей день ее считают кладезем жизни! Да что такое жизнь? – вопросил он пристрастно Семина. – Называя способность самоорганизации, развития и размножения жизнью, наука абсолютно не понимает ее природы и истоков! И слепо копается по сей день в материи, пытаясь найти там ее начала. А они в другом! Они в том, что природа всебытия, то есть абсолютной энергии, есть беспредельность, которая в сфере энергий единичных и реализуется как раз через саморазвитие и самоумножение. Жизнь – вовсе не способ существования белковых тел! Биосистемы земного уровня – это лишь вторичные, низшие виды жизни! Жизнь подлинная, истинная и совершенная – это сама абсолютная энергия, живая беспредельность бытия, которая никогда не возникала, но всегда была и есть, и есть в избытке! Которая, нисходя в материю с ее замкнутыми энергиями предела и гравитации, и их увлекает в свой поток беспредельности, организуя по собственному принципу развития и размножения. А мы убожество нашей гомосной мысли, намертво приклеившейся к материи и не подозревающей никакой жизни вне белковых тел, выдаем за великое научное достижение!
- Это только слова, Игорь Павлович… - остановил его иронически Семин. – Красивые, но слова. А факты?
- А то, что более ста лет ищут и не найдут никакого перехода, никакого мостка между неорганической и живой материей? Что нет ни единого свидетельства, что жизнь зародилась из вещества неживого? Создадут, например, самовоспроизводящихся роботов...
- И уже скоро! – подхватил с энтузиазмом Виктор.
- ... и отряд таких роботов отправят со всем обустройством на Марс для добычи минералов… Долбят они там руду, поделывают себе подобных, и вот в компьютерных их башках возникает вопрос: а откуда мы взялись? какова наша природа? как из этой косной материи, из руды, появилась материя живая, мыслящая? Найдут они ответ? Никогда! Ибо не руда, а иная, подлинная жизнь произвела их робото-компьютерное бытие! Материя в принципе неспособна произвести жизнь, которая, как и дух, - ее антипод. Вся живая природа – это материя, одушевленная энергией беспредельности. Так что ломают ученые мужи головы, как неживое произвело живое, совершенно напрасно! Пустой номер! Так курица, попав в вольер, ни за что не выберется за сетку, хоть ощупает каждый ее миллиметр. А воробей, перемахнув сверху, мгновенно окажется на свободе. Жизнь никогда не зарождалась, она была всегда! Эта вечная жизнь, то есть абсолютная беспредельная энергия, творящая миры и вселенные, пронизывает все мироздание, пребывая и развиваясь в нем в самых разных видах и формах. И только сугубая ограниченность, зашоренность, духовная бескрылость гомосов, роющихся в мусоре земного курятника, не позволяет увидеть этого океана жизни!
- Но смерть, Игорь Павлович, такая же реальность этого мира, как и жизнь, - возразил с невозмутимой иронией Семин.
- Смерть – спекуляция нашего животного ума! – вскричал уже с раздражением Ланин. – Но вслушайтесь в голос своего духа - в нем зов вечности!
Семин с улыбкой потупился, - неприлично было говорить так горячо о смерти, - и, довольный, что самообладание его столь выигрывает на фоне несдержанности Ланина, ничего не ответил.
- Но ведь и НЛО еще не научный факт, - заметил Ланину Виктор.
- Уже научный... Впрочем, та наука, о которой вы говорите, признать этого не может.
- Та – это какая? – не удержался Семин.
- Та, которая подсчитывает, сколько сот или тысяч лет надо лететь к другим звездам и посылает радиосигналы в надежде на ответ братьев по разуму… А братья кишмя кишат в это время вокруг тупиц гомосов с их куцей ученостью и не желают – вы понимаете это? – не желают иметь дела ни с ними, ни с их ничтожным разумом!
- Так уж ничтожным! – обиделся Виктор.
- А разве не ничтожен червяк, что, вылезя из земли, прикидывает, сколько надо жизней, чтоб доползти до соседней горы, и даже вообразить не умеет, что живут на земле не одни черви и перемещаться можно не только ползком? Земное человечество с его замечательной наукой и техникой едва ль и на уровне червя!
- Вы допускаете, - подвинулся с любопытством Виктор, - и другие, кроме полетов, способы перемещения?
- Ну, Виктор... – с сожалением взглянул на него Ланин. – Да не я допускаю. А это они дали понять и даже растолковали кое-кому, что есть и другие. Например, переход через подпространство, когда, уйдя из одного пространства, выходят в другом, занимает не тысячелетия, а несколько часов и даже минут.
Семин, взглянув на Виктора, засмеялся, и даже Ольга Андреевна улыбнулась. Разведя руками, усмехнулся и Ланин.
- Вот видите, вы даже представить не хотите…
- Почему же, и мы читаем иногда фантастику, - сказал Семин.
- Фантастика гомосов с их звездными войнами и монстрами, - перебил презрительно Ланин, - жалкий лепет перед реальностью космоса!
Из-за соседнего стола встали в это время покурить Овсянкин с Германом. Проходя мимо, Герман тронул приятеля за плечо, и Виктор, а за ним и Ланин, поднялись вслед.
- Так по-вашему, Игорь Павлович, - сказал Виктор, протягивая Ланину сигареты, - человек по своей природе ущербен?
- По своей природе человек совершен! - с некоторой досадой, что его не хотят понять, отвечал Ланин. – Ибо он образ и подобие бога, то есть создавшей его абсолютной энергии, так как человек по сути и есть духовная энергия беспредельности! Но этот духовный ген, эта созданная для беспредельного, вечного развития душа должна еще взрасти и доказать, что она этого достойна, что она душа подлинно человеческая. Для того и воплощают ее и раз, и другой, и сотый на земле, вселяя в тело земного гомо сапиенса, дабы в трудах и испытаниях жизни она окрепла и окончательно выбрала путь к богу - путь бесконечного совершенствования и развития, или же противный ему путь регресса и деградации. Так вот, душа, ставшая рабом этого вот, - сильно хлопнул он себя по груди и бедрам, - земного гомоса - несомненно слаба и ущербна! И этой ее ущербностью обусловлено все чудовищное безобразие земной цивилизации. Бездна мерзости, совершаемой ежедневно на наших глазах, да и нами в том числе, это мерзость унижения и попрания человеческого духа. Земной мир, превозносимый как лучший из миров, на деле жалкая цивилизация рабов, униженно кайлающих в рудниках материи, все изгадивших поносом никчемной болтовни и так называемых искусств, и притом вполне довольных этими животностью и рабством! – Последнюю фразу, и довольно громко, он договорил уже в присутствии Германа и Овсянкина, вежливо замолчавших.
- А я думал, ныне уж нет отрицателей цивилизации… - сказал с улыбкой вальяжный распаренный Овсянкин.
- Разве я отрицаю? – возразил, затягиваясь душистым дымом, Ланин. – Я лишь констатирую. А отрицает ее собственная ее эволюция!
В уютной нише с голубым рожком бра, где они стояли, возникла негромкая музыка: Виктор нажал незаметно кнопку магнитолы.
- А я думаю, перспектива не столь мрачная, - сказал задумчиво Герман. – Мне кажется, коммунизм потерпел временное поражение, потому что явился до срока. Это был выкидыш… А выношенный ребенок родится здоровым и будет жить долго.
- То есть? – уточнил с улыбкой Ланин.
- Коммунизм – неизбежность не социальной, а научно-технической революции, - заговорил тот, оживляясь. - Случайно ли глобализация технологий и информатики совпала с выходом человека в космос? Это единый процесс, который и приведет человечество к образованию космических поселений, в перспективе автономных. Даже нынешние станции с группками космонавтов – почти общины, ведь так? Все в равных условиях, живут в одном доме и едят из одного котла… Обустройство со временем станет совершенней, но принцип сохранится. Потому что он не выдуман, а обусловлен самим космосом. Как в условиях дикой природы появилась община, названная первобытным коммунизмом, так в условиях космоса явится община новая – тот же коммунизм, только технологический… Дальнейшая эволюция очевидна. Планета – колыбель человечества. Но никто не живет в колыбели вечно. Родившись на Земле, жить человечество будет в космосе!
Виктор тихо, торжественно засмеялся.
- Что ж... в этом есть логика, - согласился Ланин. – Вариант вполне возможный… Но далеко не безусловный. И как раз в силу технологических причин!
- В смысле? – живо спросил Герман.
- Автономные космические социумы, о которых вы говорите, это издержки космизма начального… Вы что ж, всерьез думаете, что люди и в будущем будут ломиться сквозь пространство на ракетах? Это вроде мечты дикаря освоить мир под тамтамы и в долбленках! Но, допустим, вы правы… Однако вы говорите только о слое живой материи. Одушевленной, но материи. А есть еще гигантский слой энергетический, базовый, в котором и совершается подлинная мировая эволюция. Так давайте определимся! Вы толкуете о гомо сапиенсах, способных, вам кажется, освоить когда-нибудь и дальний космос. А я - об эволюции человека, сущности энергетической, лишь на начальном этапе и лишь временно пользующейся телом гомо сапиенса. Вы нам - о дальних перспективах земной цивилизации, а я - о конкретном, здесь и сейчас, развитии человеческой души… Для чего и дается ей эта земная жизнь. Вот в чем штука-то! А закончит эта цивилизация капитализмом или коммунизмом, на Земле или в космосе – совершенно безразлично!
- О! – воскликнул Виктор. – Такая индифферентность...
- Я понимаю вас, – перебил с улыбкой извинения Ланин, - это похоже на равнодушие. Но когда гомо сапиенс – этот носитель, скафандр души - возводится из средства в цель, вот где подлинное равнодушие!
- К кому же? – поинтересовался розовый Овсянкин.
- Да к душе! К собственному нашему будущему!
Они вернулись к столам. Горенко боком, нога на ногу, облокотясь о спинку стула, слушал задумчиво Ольгу Андреевну и Семина, блестя на них жгуче-черными на побледневшем лице глазами. Лиза, дочь, что-то оживленно рассказывала за соседним столом матери.
- Как это ни кощунственно звучит, - говорила разрумянившаяся Ольга Андреевна, - как ни тяжело теперь всем, но ситуация уникальная и благодатная. Россия может начать с нуля...
- Национальная идея! Предлагайте! – выпалил вдруг, взмахнув рукой, захмелевший хозяин и так же внезапно замолчал. – А-а-а!.. Голубчики! – заметил он подходивших. – Ну, давайте, давайте, доктора! Генераторы!..
- Национальную идею нельзя придумать, - сказал Семин. – Она или есть или ее нет.
- Так есть или нет? – спросил с улыбкой Виктор.
- Именно! – ткнул в него пальцем Горенко.
- Россия, находясь между Западом и Востоком...
«Ну, понеслось», - поморщился Ланин.
- ...и своеобразие русского пути...
- Так в чем же своеобразие? – не выдержал он.
- Как еще Достоевский отметил в гении Пушкина...
- Возрождение русской духовности! – сформулировала решительно Ольга Андреевна.
- Возрождение или все же с нуля? – уточнил иронически Ланин.
- Я в том смысле говорю «с нуля»...
- Понимаю. А что это за духовность русская?
- Ну... – с улыбкой взглянула Ольга Андреевна. – Понятно же.
- Мне – нет. Что русская, что французская, духовность одна.
- Но русская культура, русское православие...
- А, культура! – воскликнул Ланин. – Это вы о песнях, книгах, картинах, поэтизирующих эмоции русских гомосов? Вы об этом? Да какая ж тут духовность? Где? – неделикатно вперился он в Ольгу Андреевну. – А православие что? Все в одну кучу – Ветхий и Новый завет, святость и пустосвятство! Когда духовность истинная...
- Истина есть Христос! – зардевшись, перебила генеральша.
- Истина: дважды два – четыре! – сказал с улыбкой Виктор, желая разрядить атмосферу. – На любом языке! Хоть на компьютере набери, хоть на пальцах…
- Извини! – повернулся к нему Ланин. – Когда тебе говорят на рынке «дважды два – четыре», а дают три, набирают на калькуляторе «дважды два – четыре», а в руки – три, тебя ж это не устраивает? Нет? Тебе не слова и значки нужны, а реальные вещи, так? Та истина, которая не в уме и не в словах, а сама действительность, реальность, верно? Вот истина Христа! Он не просто сказал «дважды два – четыре», он совершил это своей жизнью и смертью: имел два – получил четыре. Имел жизнь земную – получил небесную. Он произвел это умножение своим крестным страданием и сказал нам: «Я есть путь и истина и жизнь. Следуйте за мной!» Вот истина Христа: сама жизнь, производящая такое умножение и преображение! Ее засвидетельствовали потом своими жизнями апостолы, подвижники, мученики, праведники, тысячи святых и страстотерпцев. А вы о чем? О том, что дважды два – четыре? И что говорить это надо непременно на церковно-славянском? – Ланин невесело усмехнулся. – Истины гомосов, хоть бы и ссылающихся на Христа, - только слова, жалкая подмена действия болтовней. А духовная истина – само действие, поступок, жизнь! «Кто говорит: я познал Христа, - но заповедей его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины». Это не я, Ольга Андреевна, это Иоанн Богослов, - пояснил с усмешкой Ланин. - Все, болтающие ретиво о Христе, но заповедей не соблюдающие, попросту лжецы! Так какую духовность возрождать? И кому ее возрождать?
Семин, далекий от вопросов веры, наблюдал спор с любопытством.
- Вы, Игорь Павлович, как Толстой: за веру, но без церкви? - сказал он, переглянувшись с улыбкой с Виктором.
- Нет, даже и не за веру… А исключительно за жизнь. Но - по закону духа! И абсолютно неважно, приводят к такой жизни вера, церковь, знания, обстоятельства, совесть или что-то еще. Потому что в любом случае приводит бог, ибо, сказал Христос, «никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец». Вер и церквей – сотни, тысячи, а бог один. Вам нужна вера и церковь православная? – взглянул он на Ольгу Андреевну. – И на здоровье! А мне – жизнь, истина и путь к Отцу!
- Я не пойму все же, - с интересом прищурился на него Семин, - вы верующий человек или нет?
- Беда в том, - отвечал, впадая в менторский тон, Ланин, - что Христос для вас, как и для большинства, - Христос церковный, объект культа. А я уже битый час повторяю тут его слова: «Я есмь путь и истина и жизнь»! Действительно приходят к Христу и пребывают с ним не о вере и церкви толкующие, а на деле следующие его пути, истине и жизни. Даже индус и араб, даже атеист, на деле поступающие по христову закону любви, пребывают, сами не зная того, с Христом, а крещеный православный, который ходит в церковь, но заповедей не исполняет, может его не знать… О какой вы вере?
- Да вы что, милый мой! – возмутилась розовощекая Ольга Андреевна. – Вы что такое говорите? Сам Христос сказал, что Бог отдал Сына своего единородного, чтобы всякий верующий в него не погиб!.. Всякий верующий!
- Ну? – смотрел вопросительно Ланин.
- Что - ну? Верой, одной верой спасается человек!
- Да какой верой? Дальше-то что там? «Свет пришел в мир»...
- Да, свет!..
- И поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны... так? Верующий в Христа – это поступающий по правде и дела исполняющий по-божьи. Праведные поступки и дела любви – вот вера в Христа! А не бесплодная набожная болтовня! Есть вера и вера!..
- То есть вы утверждаете, - с наивным удивлением спросил Семин, - что и в одной церкви вера может быть разная?
- Именно! – с сердцем сказал Ланин. – Церковь – земная, и отражено в ней человечество… А люди все разные, но в целом, очень грубо, разделены на земных и духовных. Так и церковь внутри разделена на две: святую – избранных, и мирскую – званных. Одна – исполнителей, другая – болтунов…
- Да вы, смотрю, дока! – изумился Семин, отирая салфеткою губы. – Вы и в чудеса, может быть, верите?
Ланин засмеялся.
- Когда к папуасам явился Миклухо-Маклай, это было для них чудо, так? А представляете, если б он спустился на вертолете? Чудо – необъяснимое явление. Для добывающих огонь трением вспышка его от линзы – чудо. И если папуасы нашей науки, изолированные от остального мира на островке материи, не могут чего-то объяснить или воспроизвести, значит ли, что ничего подобного нет и быть не может? Ведь по-своему они правы: Миклух-Маклаев и оптических стекол в островной природе нет. Все это из иного мира. Некоторые островитяне допускают-таки, что есть и другой мир. Но папуасы научные допустить этого не могут. Их точная наука им не позволяет. Так вот, я не из таких папуасов. Я не верю, а несомненно знаю, что возможны чудеса гороздо большие, чем уже явлены на земле высшими силами. А эта вот гвардия, - кивнул он иронически на Виктора, - из кожи вон лезет, чтоб остаться папуасами...
- Не понял. А мы при чем? – удивился, наполняя рюмки из графинчика, Виктор.
- Ну, как... Достоевский еще заметил, что для просвещенных людей вера невозможна. Не потому, что истины веры и знания разные. Истина одна. А потому что земное знание насквозь материально и ограниченно. Тут даже честнейший, добросовестнейший исследователь, стремящийся к истине, обречен.
- Это как? – удивился со скрытой насмешкой Виктор. – Если опираться на факты и только факты...
- Именно потому, что факты! Ну, представьте, ползет по яблоне гусеница и объявляет: «кора твердая и вся в трещинах, и это истина! От ствола - три ветки… на правой еще пятнадцать веточек, шестьсот семь листков и двадцать яблок - и это истина! На левой...» – и так далее и далее. И так гусеница эта облазит, измерит, обсчитает всю яблоню предельно точно, опираясь только на факты и стремясь исключительно к истине - и что ж? Разве истина этого червя и есть истина яблони? Разве сравнима эта истина с истиной никуда не ползающего, а тихо зреющего под дождем и солнцем яблока, взращивающего внутри семечко, из которого вырастет новое древо? Истина – не во внешнем отраженном знании, по природе своей всегда ограниченном, а во внутреннем содержании, вобравшем всю спираль саморазвития... Мы, люди - как яблоки на необъятном древе бытия. И в каждом зреет внутри семя духа, и каждого точит червь внешнего знания. Одни, соблазнясь возможностью разом познать мир, вскармливают этого червя, порой оставляя без соков семя. Другие, предпочтя труд самосовершенствования, взращивают семя духа, богатея не внешне-материальным разумом, а внутренним постижением истины...
- Вы не цените, стало быть, образования? – искренне удивился Виктор.
- Все мы в наш век подпорчены, - вздохнул Ланин. - И тут ничего не поделаешь. Но важно, что выбираешь… Я хотел просто сказать, - он с улыбкой потупился и замялся, - никого не обижая, я ведь сам из этой компании... Что интеллектуалы, люди умственного труда – порода, как ни крути, червивых... И наш отражающий разум восходит к духовному знанию только через самоотрицание. Вспомните: Паскаль отказался от своих научных трудов…
- Да бросьте, Игорь Павлович! – отмахнулся с улыбкой Семин. – Это один случай…
- Один известный нам случай! Что мы вообще знаем о драмах людей, восходивших к духовности?
- Опять он тут воду мутит? – пронзительно, подойдя сзади, выкрикнул Горенко и схватил Ланина за плечо. – Послушайте, что сейчас Герман рассказал... ха-ха-ха!.. – И он, путаясь и перевирая, стал повторять рассказанный за другим столом анекдот.