АЛЬФА И ОМЕГА
V
Через два дня Ланин отвез жену в консультацию, где ей предложили лечь недели на две на сохранение. Серьезного ничего не было, но гинеколог, знакомая Лены, советовала подстраховаться. Не спеша собравшись, поехали, завернув по дороге на дачу, где Лена осмотрела теплицу, гряды, набрала в пакет помидоров и распорядилась, что сделать до ее возвращения.
День был солнечный, жаркий, она потела, устала и торопилась уехать. На въезде в город им все не удавалось обойти старенький «запорожец», неспешно тащившийся за длинным КАМАЗом, и он поднажал, торопясь объехать длинный фургон. Совершенно неожиданно тот вдруг повернул влево, Ланин с ужасом ударил по тормозу и вывернул руль, но не успел: тупоносая громада бухнула их в правое крыло. Потрясенный «жигуленок» подскочил, прыгнул на обочину и, зацепившись за бордюр, медленно завалился набок.
Все произошло так быстро, что Ланин не успел почувствовать ничего, кроме сильного испуга за Лену и ребенка. Но когда, вскрикнув и ударившись о панель, она упала на него тяжелым телом с закрытыми глазами и странно ослабшими подламывающимися руками, он немедленно забыл о ребенке и обо всем и с трепетом ужаса, решив, что она ранена, молил бога, чтобы не насмерть. Выбраться самим было невозможно, и он лишь держал обмякшее тело жены, оберегая от новых ударов, пока сбежавшиеся откуда-то и кричавшие что-то люди переворачивали их машину на колеса.
Из автомобиля ГАИ, как будто специально ехавшего навстречу, выскочили два милиционера и разбирались уже с шофером КАМАЗа, оказавшимся почему-то подростком. Один подошел к ним и что-то, открывая дверь, спрашивал, но, увидя полулежавшую бледную Лену, торопливо вернулся вызвать по рации «скорую». Фургон так и стоял наискось, загораживая дорогу, и за ними уже собралось больше десятка машин.
Ланин был, как пьяный, и не знал, что делать. Вернее, он очень знал: надо было проверить, на ходу ли машина, и немедленно везти жену в больницу. Но он все поддерживал ее и боялся отпустить руки. Потом попробовал все ж освободиться; она очень медленно, очнувшись, открыла глаза.
- Как ты... что? – пристально-болезненно вглядываясь в нее, спрашивал он. – Болит что-нибудь?..
Но она молчала, и только глаза наполнялись слезами.
- Леночка... ничего. Ну, ничего...
Он попробовал завести, мотор загудел, но милиционер, стоявший впереди, знаками остановил его. Пошатываясь, Ланин вылез из салона, взглянул на покореженный правый бок и с трудом отодрал вторую дверь. От подъехавшей «скорой» торопливо подошла медсестра и наклонилась к жене, помогая ей выбраться.
- Осторожно, она… в положении... - сказал, помогая им, Ланин, и напоминание это после всего случившегося показалось нелепым. Лена взглянула на него несчастными мокрыми глазами, в них стоял ужас.
- Вы с ней поедете? – спросила сестра.
- Да, поеду, поеду...
Проводив жену в больницу, он вернулся на место ДТП и, походив и покричав с полчаса с гаишниками и шофером КАМАЗа, оказавшимся теперь толстым мужиком в заляпанном глиной комбинезоне, плюнул на все, сел в разбитую машину и осторожно, своим ходом, погнал в гараж. Навесив на дверь замок, выкурил угрюмо сигарету, потом вторую, огляделся, вздохнул и медленно побрел домой.
Все… Теперь можно было перевести дух. Но ощущение шаткости, зыбкости и какой-то призрачности происходившего не оставляло его. Он был в порядке, руки-ноги целы… И у Лены, за исключением двух ушибов и, кажется, сотрясения, травм не обнаружили. Но если бы чуть-чуть... Вспомнив громаду КАМАЗа и искореженное крыло, он содрогнулся. Придись удар чуть ближе, а это как раз с ее стороны... Сознание, что они были в нескольких сантиметрах от смерти, и, может быть, он лежал бы уже в эту минуту в больнице или в морге, а не шел так вот по улице, еще более усиливало это чувство нереальности. Но одновременно и радости, что все же - идет вот и дышит, и оба они - живы, живы!..
Однако радостью жизни, обретенной как бы заново, он наслаждался недолго. Чему радоваться, если Лена в больнице, и еще неизвестно, чем все кончится? Тревога за ребенка, вытесненная страхом за ее жизнь, опять сжала сердце. У него было дурное предчувствие. И чем больше об этом думал, тем сильней становилась уверенность, что ребенка они лишились…
На следующий день догадка подтвердилась. Лену перевели в роддом, его к ней даже не пустили, приняли лишь передачу. Он смирился уже с утратой и волновался только за нее. Добившись, наконец, разговора с врачом, убедился, что для самой Лены опасности нет. Но это не успокоило и не избавило от переживаний. Чувствуя ее боль, и не физическую только, но, главное, нравственную, он мучился и не находил происходившему оправдания. В страданиях рожать – это тяжело, но понятно. Страдать же, чтобы лишиться человеческой жизни, - это так чудовищно, ужасно, обидно, горько... И, главное, страдает она, а виной всему – он... Только он!
Чувство вины, непростительной и непоправимой, стало теперь постоянным его состоянием. Он поблек, осунулся, утратил прежний лоск, и даже в суждениях и поведении его не стало прежней уверенности. И хотя никто – ни сама Лена, ни теща, ни знакомые – ни в чем его не винили, а все, наоборот, сочувствовали, ему казалось, что его только щадят, вина же его очевидна и несомненна; она в том уже, что он был за рулем. Мишутка все это время был у бабушки, до занятий в институте оставалось полмесяца, и ничто не мешало Ланину предаваться мрачной и тяжелой меланхолии.
Временами он пытался осмыслить ситуацию со своей энергетической точки зрения. И с этой позиции – поскольку ни умышленно, ни невольно не пытался причинить кому-то вреда – все случившееся было предопределено, а его и Лены страдания не только неизбежны, но, видимо, необходимы и даже во благо обоим… С этой высшей точки ясно было, как день, что их боль и утрата – мощная (пусть и невольная) энергетическая отдача, служившая расширению, развитию и обогащению их душ… И все ж он никак не мог понять, какое благо было в утрате ребенка, и, не понимая этого, со вздохом возвращался к привычному уже тоскливому чувству невосполнимой утраты и непоправимой вины.