АЛЬФА И ОМЕГА
VIII
В субботу после полудня Волхов заглянул домой. Дочери не было, Тоня гладила белье в спальне. Давно махнув на мужа, она не ждала от него уже ничего, и довольна была, что не тянет хоть из дому.
- Ну, что? – спросила она, окинув с усмешкой его долговязую худую фигуру. – Поди, и жрать уже нечего? – допрашивала она грубовато, презирая его в душе и жалея. – Картошку вон в духовке бери, рыба в холодильнике... Рыбу-то можно?
- Все можно, - отвечал с дрожавшей на губах улыбкой Волхов. – Да не все полезно…
Достав то и другое, он поел на кухне, не садясь и укоряя себя за удовольствие, с каким ел рыбу. В дверь кто-то позвонил, жена открыла, и по тонкому, с придыханием, голосу он узнал соседку снизу. «Опять у нее что-то...» – подумал с досадой.
- А у нас не течет, - сказал он, выйдя, и распахнул перед нею дверь ванной. – Смотрите.
- Вся стена в коридоре подтекла... вся! – говорила маленькая круглолицая женщина, подойдя к ванной и зорко оглядывая углы.
- Не знаю… - сказал Волхов. – У нас, видите, порядок. Все трубы летом заменил.
- А может... – недоверчиво взглянула она на стоявшую тут же Тоню. – Кран, может, забыли закрыть?
- Да я что, дура – кран оставлять? – удивилась презрительно жена.
- О чем разговор? Сами посмотрите, под ванной вон пощупайте, все сухо! – предложил, возмущаясь подозрением соседки, Волхов.
- Так и вытереть же можно... – сказала та.
- Ну, знаете!
- У нас всегда с вами так... - продолжала женщина.
- Почему – у вас с нами, а не у нас с вами? – вспыхнул вдруг Волхов.
- Потому что вы над нами живете.
- Ну, так смотрите, проверяйте, я же все открыл!
- Не буду я проверять.
- А не будете, так идите к коммунальщикам, а не к нам!
- И пойду... И приведу!
- И давайте! И без них тут не появляйтесь!
Он со стуком захлопнул за ней дверь и с дрожащими губами вернулся в кухню. Потом, ради уверенности, осмотрел все же стыки, проверил трубы под раковинами и в туалете и, успокоившись, налил себе чаю. Но опять раздался звонок. «Неужели вернулась?» – подумал он и раскрыл решительно дверь. Перед ним стоял незнакомый рыжий парень с копной огненных волос и свертком в руках.
- Я к Ане…
- Ани нету.
- А где она?
- Ну... – Волхов пожал плечом. – Ушла куда-то. – Заметив, что визитер пьян, он, нахмурился и решил прекратить разговор. – В любом случае, друг, приходить надо трезвым.
- Извините... Я понимаю, извините… Так получилось... – забормотал тот с выступившими на лбу каплями пота, и Волхов подумал, что, возможно, парень и неплохой, а выпил для храбрости.
- Так что до другого раза, - сказал он, отступая в прихожую.
- Ну, возьмите вот тогда... передайте Ане, - сказал рыжий поклонник и, раскрыв сверток, протянул большую коробку конфет.
- Нет, нет! – выставил Волхов ладонь. – Никаких передач!
- Я тогда тут подожду... – услышал он, закрывая дверь, и покачал головой: этого еще недоставало.
Через минуту он вышел опять к подпиравшему стену ухажеру и, положив руку на плечо ему, стал уговаривать.
- Аня до ночи, может, не придет. А то и у подруги останется. А ты будешь стоять тут? Очень глупо. По-дружески советую: отложи до другого раза. А если б и застал, вряд ли бы обрадовался: не любит она пьяных. Так что давай, брат...
Спровадив рыжего, он с улыбкой рассказал все жене, а та посмеялась над обоими.
- Да взял бы, дурной, конфеты!
Оказалось, что парень с завода, где она работала и куда пристроила недавно не поступившую в институт дочь. Волхова это озадачило и опечалило, и, роясь в кладовке, он с беспокойством думал о дочке, ее будущем и возможных неустройствах. Не явись соседка и этот рыжий, мысли его, возможно, получили бы другое направление, но теперь они были невеселы. Однако, как это часто случалось в последнее время, на помощь пришли слова Евангелия, что ни одна малая птица не упадет на землю без воли Отца. «Все в плане и воле бога, - думал он, - и не из-за чего тревожиться... И сам я, и дочь, и жена – каждый совершает свой путь, обстоятельства предопределены, и не в наших силах изменить их… О чем волноваться? – говорил он себе, с улыбкой рассматривая старые студенческие акварели. - Радуйся жизни, данной для укрепления и подвига… Радуйся всякому человеку, на кого можешь излить участие...» И уже въедливая соседка, и подвыпивший малый, и насмешница-жена – все казались ему безобидны, милы и достойны любви. А если и есть в мире зло и злодеи, причиняющие боль и страдания, то, конечно же, не ему...
Не дождавшись дочки, с которой хотел повидаться, он сунул в пакет несколько старых этюдов и вышел, надевая куртку, в прихожую.
- Опять в конуру свою? – спросила Тоня. Она никогда не была в его мастерской, представляя ее загаженным полутемным углом, и недалека была от истины.
- У меня же два света там: обычный и дневной… - сказал он невпопад. – Я и по вечерам работаю...
Почти всю неделю дождило, день был холодный, сырой, ветреный. Небо, заборы, дома, вода в лужах – все было свинцово-серо и неуютно. К вечеру опять пошел дождь, потом неожиданно и со снегом, мелко и косо секшим в лицо идущему торопливо Волхову, и вдруг повалил холодными липкими хлопьями, мохнато-белыми делая траву, ветки, заборы… Дорога тотчас превратилась в слякоть и мерзко хлюпала под ногами.
Срезая угол, он пошел через брошенную стройку, заглянув мимоходом и в само здание в надежде наткнуться, как иногда случалось, на рейку, болт или другую полезную вещь. В глаза бросилась сырая пустота помещений с нагроможденными у стен деревянными козлами, заляпанными раствором досками и валявшимися везде кусками кирпича. Поняв, что вряд ли чем поживится, он быстро шел по полутемным в сгустившихся сумерках коробкам комнат и сквозным проемам, поглядывая рассеянно по сторонам. Какое-то пятно за грудой сваленных в углу подмостей привлекло его, он повернул туда - и вдруг остановился, уловив движение. Точно: там были двое! Парень вдруг вскочил, озираясь, она осталась неподвижна. Волхов разглядел белое обнаженное тело, и догадка, что совершено насилие, пронзила его; но еще больней, мучительней, убийственней была мгновенная мысль, что это, может быть, Аня... О! Он бросился в угол, но еще прежде него сорвался и метнулся прочь парень с белыми в сумраке глазами.
Это была не Аня, но такая же молоденькая девочка с острой девственной, исцарапанной сплошь грудью и, похоже, выколотыми страшными глазами. Сердце у Волхова остановилось, но через мгновение заколотилось с бешеной силой. Дрожащей рукой он тронул холодное плечо, понимая уже, что она мертва. Не рассуждая, не помня себя, он вскочил и ринулся за убийцей, грохавшим где-то по доскам. Когда-то он был спортивен и силен, и хотя два года постничества иссушили его, гнев был так велик, что превзошел страх, гнавший подонка, и он стал его настигать. Выбежав из здания, тот бросился вглубь площадки – видимо, к другому выходу – и несся, перепрыгивая бревна и блоки, вдоль котлована с торчавшими оттуда бетонными столбами.
- Стой, гад!.. убью! – крикнул страшным голосом Волхов, и от этого ли крика, или оглянувшись и оступясь, тот взмахнул вдруг рукой и соскользнул в котлован.
Подбежав, тяжело дыша, Волхов остановился, глядя на барахтавшегося внизу, в жиже, и не зная, как с ним быть: бежать звонить в милицию и «скорую»? или придавить доской и утопить? или заставить как-то выбраться?..
Внезапная остановка в разгаре погони оглушила его, и он чувствовал непонятную отстраненность, будто смотрел на происходящее сверху. Видел, как гонится за мерзавцем, сигая через плиты, и – неким дальним боковым зрением – лежавшую за грудой досок убитую, и как барахтается, увязая все глубже, ее убийца, а сам он бестолково топчется наверху, - и это было, как кино... Но вместе и независимо от этого в нем жила мысль, что душа ее, возможно, уже воспарила от страшного места в мир, где за все воздастся, и какое ж тяжкое возмездие ждет жалкую душу убийцы, ибо справедлив суд божий... А что же он, Волхов? Для чего приведен сюда он? И не столько умом, сколько этим странным, объемным, с высоты, зрением он увидел, что никуда не бежит и не топит выродка доской, а, напротив, протягивает ему доску, помогая выбраться… И это казалось вполне естественно, и слова Евангелия: «не противься злому... любите врагов ваших...» – как далекое эхо, звучали в нем. Он оглянулся, высматривая эту доску, соступил с плиты и, поскользнувшись, больно ударился о бетон коленом. И как бы упал со своей высоты, и страшное безобразие случившегося вдруг с новой силой поразило его. С трудом выдернув из груды длинную грязную доску, он приволок ее и стал опускать. Гнусная эта тварь барахталась под стеной, тщетно скрябая руками по бетону. Волхов ссунул вниз конец, с трудом удержавшись, чтоб не стукнуть подонка по голове. Тот в страхе отшатнулся.
- Вылазь... гад! – рявкнул хрипло Волхов.
Падая, увязая и захлебываясь, тот попытался было уйти, и Волхов с наслаждением пнул его доской в затылок.
- Вылезай!.. Утоплю тут, мразь! – орал он. – Тут и подохнешь! Считаю до трех!.. – И в подтверждение серьезности намерений с силой двинул опять в податливую спину.
Цепляясь за доску, несколько раз сорвавшись, тот стал, наконец, подтягиваться, Волхов ухватил его за скользкий рукав и выдернул наверх. Грязный, жалкий, с перекошенным от страха лицом, насильник вызывал у него омерзение.
- Пшел!! – гаркнул он, пинком ударив его в зад, и, схватив крепко за шиворот, повел к выходу.
Ясного плана не было, надо было сообщить как-то в «скорую» и в милицию, и он торопливо пошел в сторону переезда, к светившимся сквозь туман сеявшегося дождя и снега огням. Его трясло от мысли, что такому жалкому тщедушному скоту позволено было загубить прекрасную молодую жизнь, и недавние соображения, что зла и злодеев нет, а есть только план бога, бесследно исчезли. Он тупо, скоро толкал в шею спотыкавшегося и чуть не падавшего пленника, поддавая иногда ногой, и желал лишь одного: поскорей отделаться от этой сволочи, от близости с которой весь дрожал...
Вот и дорога. У закрытого переезда перед мигавшим шлагбаумом стояли «жигуленок» и «ока», и он подумал, что можно бы подойти к ним. Вдруг фары осветили их сзади, Волхов оглянулся и, угадав приближавшийся УАЗик, поднял руку. Внезапная боль в левом боку согнула его, - схватившись за бок рукой, он повернулся к пленнику, но тот с силой вдруг вырвался и, пырнув еще раз в живот, бросился прочь.
- О... сволочь!.. – промычал Волхов, силясь его схватить, но, подвернув ногу, упал на колено, заметив мелькнувшие перед глазами грязные ботинки, и неловко скрючился на дороге.
Беглец перепрыгнул канаву и, согнувшись, точно мог стать незаметнее, кинулся в ближайшую улочку. Из УАЗа выскочил мужчина и подбежал к Волхову. От переезда, где их заметили, тоже бежали двое, и дежурная на посту, выглядывая в окно, кричала что-то в телефонную трубку.
«Вот как… это… вот как... - все еще зажимая рукой живот, думал Волхов о неожиданном ощущении неловкости, боли и тепла под собой. – Как тихо...» Пленник, с которым он столько возился, почему-то выпал из сознания, но девочку с ужасными глазами он помнил отчетливо, она лежала где-то рядом, за этой заснеженной грудой подмостей...
- За ноги, за ноги бери!.. - говорил над ним незнакомый густой голос, и ему досадно стало, как больно его шевелят. Поезд со свистом и стуком загрохотал рядом, но он никак не мог вспомнить, куда и зачем едет на поезде, и, застонав от боли, забылся.
Очнувшись в машине, он смутно вспомнил происшедшее, и потом, с промежутками, помнил, как его привезли в больницу, длинный коридор и белые шары ламп, но от слабости и жжения в животе все закрывал глаза; врачи и сестры в белом хлопотали и делали что-то над ним, приговаривая и позвякивая, потом от острой тянущей боли он снова потерял сознание...
Придя в себя при том же электрическом свете, только не сверху, а сбоку, он не понял, день это или ночь, и, ощущая те же боль и скованность в теле, лежал, прикрыв глаза, и думал. То, что было с ним, и те, что были с ним в этой жизни, находилось в неясном каком-то отдалении, точно за матовой ширмой… Занимало же то, что с ним происходило. Ему странно было, как и почему он умирал. «Еще бы немного... чуть-чуть еще бы...» – думал он, и чувство не конца, а какой-то недоконченности, незавершенности беспокоило и томило его. Он не смел думать, что делалось что-то не так, но хотел знать, почему так. Давний сон о трех жизнях пришел вдруг на память, и он удивился, как все совпало: истина забрезжила ему перед самым концом… Зато как чиста и светла, хоть и коротка, будет следующая жизнь! И тут все совсем стало ясно: в этой жизни он не успел... Промотал, прогулял, пробездельничал, не исполнил назначенное… И вот бог, может быть, позволит восполнить, отработать этот долг в жизни следующей...
О!.. Слезы умиления выступили сквозь его сомкнутые веки и потекли по вискам, но он не открывал глаз. Он плакал и радовался в самом себе. Все желания его сосредоточились на одном: быстрей уйти, чтоб быстрей вернуться. О, как будет он тогда жить! - с пронзительным чувством раскаяния за жизнь прежнюю и восторга перед жизнью новой думал он, трепеща и замирая. - «О, боже, позволь мне… позволь, если можно...»
Врач, подойдя через полчаса, удивился возбуждению и румянцу на его лице и, проверив пульс, распорядился сделать укол. Волхов успокоился постепенно и забылся.
Ночью, не приходя в себя, он умер.