И тут взорвался мир...
– Да, но ведь контракт! – по-театральному трагически вскричал Виктор.
– Виктор Алексеевич... – укоризненно покачал головой директор. – Ну, мы же с вами – цивилизованные люди... Контракт есть всего-навсего бумага. Он определяет больше намерения сторон... Буквоедство никогда не было в чести у солидных предпринимателей. Мы всегда стараемся вникать в проблемы друг друга, учитывать интересы не только свои, но и своих партнёров. Необходимо ведь работать на перспективу... – Рустем Романович сделал паузу. – Кто знает, может, одолженный вами сегодня рубль вернётся к вам через год сотней... долларов, – добавил он, улыбнувшись.
– Но почему Я должен вникать в ваши проблемы, а вы в мои вникнуть никак не хотите?!.. – Виктора уже начал бесить спокойный, уравновешенный тон директора, его манера поучать.
– А вот тут, Виктор Алексеевич, мы с вами подошли к вопросу взаимной заинтересованности... – усмехнулся Рустем Романович. – Мы ведь живём сейчас с вами по законам рынка, не так ли? А рынок, как известно, основан на соотношении спроса и предложения. Согласитесь, уважаемый, поэтов, способных сочинять рекламные стишки, сейчас гораздо больше, чем фирм – производителей пластиковых окон... Так что в данном конкретном случае вы заинтересованы во мне гораздо больше, чем я в вас. Верно?.. Я не думаю, что ваш портфель полон денежными заказами. Да будь так, вы бы просто не обивали наши пороги...
– Бл-лин!! – Виктор вдруг остановился и огрел себя ладонью по лбу. – Портфель!!.. Простите, Рустем Романович, я сейчас!.. – и он опрометью бросился назад по коридору...
Директора он нагнал уже возле самой машины.
– Рустем Романович!.. – зажав злополучный портфель подмышкой, Виктор кубарем скатился с последнего пролёта лестницы. – Рустем Романович!..
Уже распахнувший дверцу машины, директор замер и, повернувшись к подбегающему, запыхавшемуся Виктору, небрежно облокотился на крышу своего роскошного аспидно-чёрного «Лексуса».
– Рустем Романович!.. – Виктор, отдуваясь, пытался восстановить дыхание. – Может... вы всё же дадите указание бухгалтерии... на выплату денег?..
По лицу директора скользнула гримаска неудовольствия.
– Виктор Алексеевич, я ведь, кажется, вам всё доступно объяснил. Никаких указаний никому я давать не намерен... Простите, вы отнимаете у меня время, – он запахнул пальто и, усевшись в машину, взялся за дверную ручку.
– Рустем Романович... – Виктор попридержал дверь. – Я ведь... – он собрался с духом. – Я ведь могу и в суд подать...
Директор поднял на него насмешливый взгляд:
– В су-уд? – протянул он. – На меня?..
Виктор сглотнул и кивнул, всем телом ощущая нелепость своей позы, своей, услужливо полусогнутой к раскрытой дверце машины, фигуры. «Господи!.. – пронеслось у него в голове. – Стыд-то какой!..».
– Обращаться в суд я вам не советую, – в голосе директора прорезались твёрдые, наждачные нотки. – Потому что судиться вы будете не со мной. Судиться вы будете с моим юристом. А он, уверяю вас, найдёт немало способов, чтобы суд длился долго. Очень долго. Долго настолько, чтобы вам в конце уже расхотелось получать свои деньги. Это – раз... – директор говорил теперь резко, жёстко, каждой фразой как будто бы хлеща собеседника по лицу. – Второе... При обращении в суд будьте готовы, что против вас будет выдвинут встречный... а лучше – сразу несколько встречных исков...
– Это за что же?! – изумился Виктор; сердце у него вдруг подпрыгнуло и, сделав кульбит, застучало, затрепетало, как выброшенная на песок мелкая рыбёшка – сразу же захотелось откашляться.
– Ой, не смешите меня, – директор отмахнулся. – Да за что угодно!.. Хотите – за плагиат. Мой юрист, как дважды два, докажет, что ваш рекламный стишок на самом деле не ваш, а сочинён, к примеру, неким поэтом Пупкиным... Или нашим охранником Юрой. А вы его, в смысле стишок, самым наглым образом умыкнули... – директор хмыкнул. – Ну, а хотите – за оскорбление...
– Это кого ж это я, по-вашему, оскорбил? – угрюмо поинтересовался Виктор.
– Меня, – спокойно ответил директор. – Сегодня. Забыли? Вы совершили наглое, циничное оскорбление с обильным употреблением ненормативной лексики. То есть нецензурной брани. Причём совершили вы это оскорбление при двух свидетелях, – он кивнул на своего шофёра. – Вот при нём... Ну и... – и заглянув за спину Виктору, ткнул пальцем: – Ну, и при нём... Будьте уверены – в суде они всё подтвердят.
Виктор оглянулся. В нескольких шагах позади него, опираясь на свою лопату, стоял маленький таджик. Поймав взгляд Виктора, он распрямился и, сморщив своё круглое, коричневое, похожее на старое печёное яблоко, лицо, растянул в улыбке обветренные губы, обнаружив за ними целый набор жёлтых металлических зубов трёх разных оттенков.
– Но ведь... – Виктор вновь повернулся к машине. – Но ведь это... – у него заполыхали щёки.
Директор утомлённо прикрыл глаза:
– Виктор Алексеевич, хотите совет?.. – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Найдите вы, в конце концов, себе нормальную работу. А то, что это, прости господи, за профессия такая – поэт? Взрослый ведь мужчина! Честное слово, противно смотреть!.. Загляните-ка вы лучше к нашему менеджеру по кадрам. У нас там, кажется, в маркетинговом отделе вакансия имеется. Место, конечно, не слишком престижное, но всё лучше, чем ничего. Реальные деньги получать будете... И побираться тогда уже, как сейчас, не придётся... Лады?.. – и посмотрел на Виктора долгим, насмешливым взглядом.
У Виктора зашумело в ушах. Он испытал почти непреодолимое желание въехать кулаком в эту лощёную, наглую, ухмыляющуюся рожу, потом – в непроницаемо тонированное стекло захлопнувшейся двери, потом – вдогон – по чёрной, лакированной крышке багажника, но лишь когда иномарка, выезжая со двора на Дубровинскую, пыхнула злорадно-красными огнями стоп-сигналов, он, круто развернулся и, хакнув, со всей дури саданул по жалобно зазвеневшей, металлической сетке забора. Вздрогнувший от неожиданности дворник-таджик, выронил лопату и, укоризненно посмотрев на Виктора, медленно покачал своей маленькой, украшенной облезлым кроличьим треухом, головой...
За Решетниково потянулись леса. Плотные тёмно-зелёные еловые чащи с редкими белыми проблесками берёз то прижимались к самой дороге, как бы приглашая убедиться в своей первозданной дремучести и непроходимости, то отбегали вдаль и узкой, чёрной, зубчатой полосой окаймляли распахивающиеся, щедро заснеженные поля. Только что лезшая во все окна цивилизация исчезла, отступила, съёжилась до хилой цепочки тонконогих бетонных столбов, торопливо, по колено в снегу, бегущих вдоль сглаженной сугробами насыпи. Изредка, по-школьному дребезжа звонками, проносились мимо вагонных окон железнодорожные переезды. Дорог от переездов никуда не вело. Кое-где просёлки ещё угадывались – то тёмной, метнувшейся в сторону, узкой лесной просекой, то торчащим из сугроба в сотне метров от полотна синим дорожным указателем, но чаще, кроме растерянно разбредающихся по сторонам, постепенно тонущих в снегу полосатых габаритных столбиков, о пересекаемой дороге больше не напоминало ничего.
Виктор обратил внимание на облака. Они были необычного цвета. К серым, свинцовым тонам усталого пасмурного зимнего неба добавились оттенки фиолетового, сочно-лилового, более характерные для молодых летних предгрозовых туч. Небо было исполнено короткими толстыми мазками. Оно висело практически неподвижно, и когда лес, в очередной раз отбегая к горизонту, делил пространство на белый низ и лиловый верх, весь этот скупой северный пейзаж почему-то напоминал Виктору Старых Голландцев, Брейгеля Старшего, его «Охотников на снегу». Хотя, подумалось Виктору, если уж сравнивать с великим фламандцем, пейзажу, при явном избытке монументальности, сильно недостаёт вектора движения, пусть даже и заторможенного, замороженного холодными зимними тонами. Не хватало пейзажу и тонкой брейгелевской детализации. Нигде не было заметно ни автомобильной колеи, ни человеческого или звериного следа. Птиц и тех не было видно.
Виктор долго, заворожено, не отрываясь, смотрел в окно, напрочь забыв и про вагонную духоту, и про свои скрюченные, затёкшие ноги, и про страшную «готическую» парочку напротив, и про несчастного, измученного своей неподъёмной сумкой, «пумовского» мужика, а потом, словно спохватившись, поспешно открыл портфель, извлёк из бокового отделения толстый кожаный блокнот и гелевую ручку и, далеко, дальнозорко отодвигая от себя раскрытую книжицу, быстро, практически не задумываясь, как будто кто-то диктовал ему на ухо, стремительным, бегучим почерком набросал на белоснежной глянцевой странице несколько коротких строк:
Чёрный лес на белом снегу,
фиолетово-серо над ним –
вот пейзаж, который могу
завершить движеньем одним:
тонкой кисточкою, слегка,
лишь одну добавлю деталь –
точку странника, по снегам
уходящего вдаль...
вдаль...