Иван Борисов. Покуда сердце бьётся
ОСОБО ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ
Ему не пришлось носить этот орден. Он был награжден посмертно, и орден Отечественной войны 1-й степени был вручен его матери — Клавдии Федоровне Заторяевой. Он лежит в красной коробочке — дорогая и горькая память о сыне, который не вернулся с войны. “С задания не вернулся...” — так говорилось в те грозные годы.
Бывали дни, когда память требует вернуть назад то, что было, что навсегда осталось в одиноком материнском сердце. И тогда она доставала эту коробочку, вынимала боевую награду сына. И его фотографию... Последнюю, довоенную. Таким она и помнила его — совсем мальчишкой. Помнила и тот день, когда последний раз видела его. Впрочем, был и еще день — он нежданно-негаданно приехал домой на побывку. Но тогда она будто не узнала его — так он изменился, повзрослел — и потому, наверно, не запомнила. А тот день она помнила...
Это было в мае 1942 года. Женя раньше обычного вернулся из школы. Пришел какой-то возбужденный и прямо с порога сообщил:
— Мам, я ухожу на задание... На особо важное, понимаешь?
Откуда ей было понимать, что это за особое задание! Кроме домашних заданий, которые сын приносил из школы, до сих пор не было никаких других. А тут — особо важное. Впрочем, догадывалась мать, что было у Женьки на уме: уже несколько раз в горком комсомола вызывали, беседовали. Выходит, беседовали не зря.
Первое, о чем подумала тогда: встать в дверях и не пустить. Ведь должен же он послушать ее, мать! Два месяца до конца учебы осталось — и вот на тебе — десять лет учиться, а двух месяцев не дотянуть.
Подумала так, но не сказала. Знала, что не остановишь. И бесполезно было спрашивать, куда и зачем отправляют, адрес какой... Не скажет никому, даже матери своей. Только потом узнала: вместе с другими калининскими комсомольцами направили ее сына в распоряжение разведотдела штаба Калининского фронта, где создавались специальные разведывательные группы для работы в тылу противника. В одну из таких групп и вошел Женя Заторяев.
Хотела проводить его — не разрешил, убежал один. Как будто в школу ушел. Только вместо портфеля — рюкзак за спиной.
Однажды почтальон принес письмо. Она посмотрела на конверт—и глазам своим не поверила: от него, от Жени. Письмо короткое, несколько строчек: жив, здоров, не беспокойся. А в конце приписка: “Скоро будем принимать присягу”. Догадалась: значит, не воюет еще, раз присягу не принимал. Но теперь уже, видно, скоро.
И все, и не было больше писем. О том, что было потом, узнала из его скупых сдержанных рассказов, когда через год, летом сорок третьего, он приехал домой на побывку — пять дней отпуска дали. Помнит, как вошел в коридор какой-то незнакомый парень, у нее даже мысль промелькнула: “А вдруг оттуда, от него...” А он улыбнулся, шагнул к ней навстречу:
— Мам, ты что, не узнала? Это же я, Женя.
Пять дней не отходила от него, а когда убегал к школьным приятелям своим, садилась возле окна и ждала. А ему, как назло, не сиделось дома — то одно, то другое.
Они, сыновья, все такие: приедут домой, к матери, а мать не увидит их. Она не сердилась, ждала терпеливо: может, и сам догадается; может, что и расскажет о себе.
Однажды вечером он остался дома. Ходил по комнате, вещи, книги свои перебирал, а потом подошел к ней и сказал:
— А ведь завтра мне уезжать.
— Опять особо важное? — спросила она.
Он улыбнулся, обнял ее за плечи:
— Опять...
В тот вечер он кое-что рассказал ей о себе, о своих товарищах — столько, сколько мог. Рассказ этот она хорошо помнит.
— Ну что рассказывать, мама, — начал он,— я все написал тебе в письме. (“Это в том письме — на полстранички!”) Сначала жили в деревне Юсино, под Кувшиновом, — там готовились, принимали присягу. А потом разбились на группы, меня командиром одной из них назначили. Что за ребята? Отличные ребята, мама. Платонов, Рыжов, Кравцов... А самый главный — это в штабе фронта, в разведотделе. О нем я тебе потом расскажу, после войны. Пока не буду, ты не сердись только. Ну, вот с этими ребятами я и пошел. Правда, еще девушка с нами была, радистка. Я все боялся за нее. Не боялся, а как тебе сказать... Думал, не выдержит. Дорога-то не ближняя — лесами да болотами. У нас огромные мешки за плечами — тол, взрывчатка, а у нее не меньше — рация. Так и шли друг за другом, след в след. Остановимся на короткий привал — и дальше. Десять суток прошли... Пустошка, Идрица, Себеж — это наши места. Красивые места, мама. Не веришь? Правда, красивые, — леса кругом. Вот кончится война, мы с тобой туда обязательно съездим. Махнем на месяцок в отпуск — за грибами, за ягодами. В общем, здесь все и началось. Уходили на задания, собирали данные о противнике: где, в какой деревне остановился, много ли, какое вооружение, техника — словом, все, что удастся заметить. А потом по рации нашим в штаб передаем. Все очень просто. Ну а потом — это самое радостное — наши самолеты бомбить их начинают. Как по нотам. Видел ли немцев?
Видел, конечно. Куда ж от них денешься, если они сами на глаза лезут. Другой раз такая злость берет: думаешь, вот сейчас бы их всех из автомата, а нельзя — разведка. Ну ничего, мы потом отыгрывались. Недавно два вражеских эшелона под откос спустили, а потом два моста подорвали — железнодорожный и на шоссе около деревни Тележники. Вот уже там мы им устроили!..
Она сидела против него, слушала его рассказ и думала: “А ведь он совсем мальчишка, хоть и подрос за этот год. Говорит о войне, о страшных вещах, а сам будто не понимает, о чем говорит. И все у него “как по нотам”, как будто какая игра... А может, он нарочно так, для меня? Думает, что я ничего не понимаю? Нет, ребенок, совсем еще ребенок, хоть и командир”.
— А какие там озера, мама! Рыбы, наверно, полно. Жалко, что ловить некогда. Есть там такое озеро Мотовец. Возле него мы с одним партизанским отрядом встретились, командир Ботов его возглавлял. С неделю, наверно, мы с ними вместе действовали: навели страху на гитлеровцев! В деревнях Лужки, Уклеено и в Тележниках полицейские и волостные управы разгромили. В общем, обо всем не расскажешь, да и неинтересно это: очень обыкновенно все. В общем, как на войне.
— А как тебе выбраться удалось? За что отпуск дали?
— За это и дали — за выполнение особо важного. Вернулся с ребятами с задания, а наша радистка — помнишь, я тебе рассказывал про нее? — подает мне радиограмму: “Срочно вызываетесь в разведотдел фронта”. Прибыл, куда надо, доложил все о действиях группы, а начальник разведотдела — я тебе о нем потом расскажу — и спрашивает меня: “А дома побывать, командир, тебе не хотелось бы?” — “Очень хотелось бы”, — отвечаю. “Получай, — говорит,— пятидневку, навести мать, порадуй”. Вот и все.
...А потом было новое задание, опять особо важное. И не одно, а много. Каждое задание, на которое выходила группа Евгения Заторяева, было особо важным. И то, последнее, — тоже.
Это случилось в сентябре 1943 года под Идрицей, недалеко от деревни Балбуки. Группа разведчиков во главе с Женей брала “языка”. Он первым выскочил с автоматом на дорогу и преградил путь легковой машине, в которой ехали немецкие офицеры. С первой машиной партизаны разделались быстро. Но следом за ней из-за поворота неожиданно выехала вторая, из нее-то и открыли фашисты огонь по смельчаку.
По лесным тропам и непроходимым болотам несли тело отважного командира его боевые товарищи. Партизанский разведчик Евгений Заторяев отдал свою жизнь, выполняя особо важное задание.